После этой встречи, перевернувшей Джоун всю душу, настали спокойные дни, дни без всяких происшествий, когда Джоун разъезжала по ущелью и понемногу привыкала к грубым шуткам и красноречивым взглядам бандитов. Ей казалось, что, все видя и все слыша, она, тем не менее, сухим, непроницаемым безразличием отгородила свое сокровенное «я» от всего, что могло ее оскорбить. Дни были спокойны, потому что, хотя она искала встречи с Джимом Кливом, ей ни разу не удавалось его увидеть. Время от времени ее слух улавливал его имя. Он был то тут, то там — у Бэрда, в горах, еще где-нибудь. Однако у Келлза не появлялся, и Джоун догадывалась, что Келлза это беспокоит: он никак не хотел терять Клива. По вечерам Джоун в ожидании Джима все посматривала из своего укрытия в нижнюю хижину, но скоро уставала от неумолкавшего шума и гама — бандиты орали, хохотали, переругивались за игрой, курили и, конечно, пили. Поздно ночью, отчаявшись увидеть там Джима, Джоун ложилась спать. Зато теперь она узнала, что Келлз был страстный игрок, играл плохо, но очень азартно, и, как ни странно, болезненно переживал свои неудачи. Проиграв, он обычно напивался до потери сознания и становился опасен. За игрой бандиты часто ссорились, поднимали шум, ругань, хватались за револьверы. Однако, несмотря на все свои слабости, Келлз уверенно и властно правил людьми. Наконец однажды вечером в хижине появился Гулден. Его приход совершенно выбил Джоун из колеи. Холодная дрожь пробрала ее до мозга костей, но вместе с тем по жилам пробежал непонятный огонь. Неужели эта огромная мерзкая горилла ищет встречи с Джимом Кливом? Что ж, тем хуже для него, подумала Джоун и содрогнулась, поняв вдруг, что понемногу привыкает смотреть на вещи с тех же позиций, что и весь беспутный сброд вокруг. Гулден выглядел вполне здоровым и крепким, и, если бы не повязка, Джоун в голову не пришло бы, что он был ранен. Он подошел к столу и стал следить за игрой, но на приветственные возгласы игроков ответил лишь угрюмым мычаньем. Потом что-то сказал Келлзу. — Что-что? — быстро переспросил тот и повернулся, чтобы лучше видеть Гулдена. Игроки смолкли. Только один понимающе засмеялся. — Одолжишь мне мешочек песку? — спросил Гулден. Келлз непонимающе взглянул на него, но тут же расплылся в широкой улыбке. — Как! Ты хочешь занять у меня золото? — Да. Я отдам. — В этом-то я не сомневаюсь. Но значит — ты склонен принять мое предложенье? — Считай, что так, — прорычал Гулден. — Мне нужно золото. — Я страшно рад, Гулден, — ответил Келлз, и весь вид его говорил, что он вполне искренен. — Ты мне нужен. Нам с тобой надо ладить… Вот, держи! Он протянул кожаный мешочек. На другом краю стола подвинулись, чтобы дать Гулдену место, и игра возобновилась. Наблюдать за игроками было очень интересно. На конце стола, где сидел Пирс, стояли весы, и он то и дело отмерял и взвешивал золотой песок. Цены на золото стояли примерно пятнадцать долларов за унцию, но играли бандиты не из-за денег: драгоценная пыль просыпалась на стол, на землю, словно простой песок. Однако в сколько-нибудь значительных количествах золото на столах не появлялось. Похоже, бандитам приходилось туго. Не раз до ушей Джоун доходили толки о богатой жиле — так порядочные люди говорят о крупном состоянии. Только бандиты имели в виду совсем другое: если будет открыто большое месторождение, им будет чем поживиться, грабя старателей. Гулден играл совершенно равнодушно, так же, как делал все остальное. Сначала он выиграл, потом проиграл. Занял у Келлза еще, снова выиграл. Он выигрывал, проигрывал, занимал и отдавал, не проявляя никаких эмоций, не сердясь, не радуясь, не волнуясь. Джоун подумала, что в игре им движет одна только неприязнь к окружающим его людям. Ведь игра — это состязание, борьба. В тот вечер почти все, кроме Гулдена, много пили — с последним караваном пришло свежее спиртное. Под конец почти все были пьяны. Потом бандиты разошлись, остались только Пирс и Вуд. Напоследок Пирс передернул. — Хозяин, — заметил Вуд, — Красный-то тебя надул. Келлз жестоко проигрался и был пьян. Угрюмо обругав Вуда и выпроводив его из хижины, он вставил в пазы несколько жердей — закрыл дверь. Потом принялся пошатываясь, как бы бесцельно, расхаживать по комнате, но то и дело останавливался и смотрел на дверь, ведущую к Джоун. Джоун опять стало не по себе, но Келлза она больше не боялась. Она следила за ним, пока он, наконец, совсем не подошел к двери, и тогда отступила на шаг назад. Келлз, словно чего-то страшась, остановился перед разделявшей их занавеской и задумался. Потом стал осторожно, медленно отодвигать одеяло. Темнота не давала ему разглядеть Джоун, зато она видела его хорошо. Келлз подергал колья, понял, что не может их вынуть, и оставил в покое. В нем не было теперь ни силы, ни властности, свойственных ему, когда он бывал трезв. Он. еще немного постоял, как бы в нерешительности, и отошел. Джоун слышала, как он гасил фонари. В хижине стало темно и тихо. * * * На другое утро за завтраком Келлз снова был самим собой и, если и помнил, как вел себя накануне, когда был пьян, постарался скрыть это от Джоун. Попозже, когда Джоун стала собираться на обычную прогулку, она вдруг увидела, что вверх по склону на взмыленной лошади во весь опор мчится всадник. Другие тоже его заметили: бандиты выскакивали из хижин, что-то кричали ему и, раздетые, с непокрытыми головами, бросались следом за ним. Бейт уронил седло Джоун и позвал Келлза. Тот выскочил на крыльцо. — Бликки! — заорал он и на радостях тихо выругался. — Точно, Бликки, — подхватил Вуд, и Джоун неприятно поразил жестокий блеск его обычно добродушных глаз. Приезд этого Бликки вызвал целый переполох. Джоун припомнила, что так звали одного из доверенных людей Келлза. Не успела лошадь остановиться, как он соскочил на землю. Это был худой загорелый молодой парень, лет двадцати, не больше, однако на лице его запечатлелись целые годы суровой, полной лишений жизни. Он стоял и стряхивал пыль с перчаток. Увидев Келлза, он подбросил их вверх и, не удостоив взглядом, когда они упали, пронзительно крикнул: «Жила!» — Не может быть! — вырвалось у Келлза. Бейт радостно завопил, ему вторили сбегавшиеся со всех сторон по склону бандиты. — Уже несколько недель! — еле переводя дух, говорил Бликки. — Огромное месторождение. Даже представить не могу, какое большое. Мы с Джессом Смитом и Ловкачом Оливером наткнулись на новую дорогу — отсюда, если напрямую, миль пятьдесят, ну а по тропе и вся сотня. Мы сперва удивились, а потом, как встретили погонщиков, верховых, фургоны да почтовые кареты, сразу смекнули, что за Медвежьей горой что-то стряслось, и рванули туда. Только перевалили через хребет, а там все кишмя кишит, как растревоженный улей — во-о какой лагерь. Джесс и Ловкач поехали дальше, осмотреть, что там и как, а я пустился назад, к тебе. Со вчерашнего вечера из седла не вылезал. А Джесс только посмотрел, сразу закричал «ура!» и велел тебе сказать, что дело стоящее, надо хорошо подумать, а они вернутся через пару дней и все подробно расскажут. Пока Келлз выслушивал торопливое сообщение о новом месторождении, Джоун внимательно за ним наблюдала, и ее неприятно поразило, как странно загорелись у него лицо и глаза. Столпившись вокруг Бликки, бандиты без умолку орали, однако Келлз не проронил ни слова. Он расхаживал взад-вперед, крепко сжав руки, полуоткрыв рот, так что виднелись ею стиснутые зубы — словно оскал бульдога. Лицо его выражало страстную надежду, целеустремленность, железную волю и хитрость. А радостный свет, озаривший его в первую минуту, понемногу померк, сменившись угрюмой озабоченностью. Вдруг, очнувшись, он велел всем замолчать. — А где Пирс и Гулден? Они уже знают? — спросил он. — Нет, откуда? Знают только те, кто сейчас здесь, — ответил Бликки. — Пирс и Гул никак не проспятся после вчерашней удачи, — бросил Бейт Вуд. — А Клива кто-нибудь видел? — продолжал Келлз быстро, звенящим голосом. Никто не ответил, и Келлз с силой ударил себя кулаком по ладони. — Ну, живо! Соберите всех у Бэрда… Ребята, пришло наше время. Джесс Смит видел и сорок девятый и пятьдесят первый. Он не стал бы поднимать шума… если бы не был уверен, что час настал, что теперь-то мы возьмем куш… Пошли. Он зашагал вниз по склону. Бандиты толпой последовали за ним. По дороге к ним присоединялись все встречные, и орущая на все голоса, размахивающая руками, радостная толпа валила к заведению Бэрда. Джоун осталась одна. Недавнее событие, особенно явное стремление Келлза втянуть в свои дела. Джима Клива, сильно ее расстроило. Ведь Келлз того и гляди убедит Джима вступить в свой разбойничий легион. Вся эта шатия так походила на стаю волков во главе с сильным жестоким вожаком — Келлзом. Никто не взял на себя труд позаботиться о лошади Бликки, а такое упущение со стороны пограничных головорезов говорило о многом — произошло нечто из ряда вон выходящее. А лошадь была еле жива. Джоун расседлала ее, обтерла с боков уже подсохшую пену и отвела в загон. Потом принесла ведро воды и напоила — небольшими порциями в несколько приемов. Сама она в это утро никуда не поехала, с беспокойством и любопытством ожидая возвращенья Келлза. Однако тот все не приходил. Джоун ждала до самого вечера, но так и не увидела ни его самого, ни кого другого из его людей. Она знала, что Келлз сейчас из раскаленного докрасна железа кует свою организацию, которой сама она ненароком дала имя — Пограничный легион. Она понимала, что банда будет ужасным орудием в его руках: в подготовке и осуществлении преступных замыслов никто не мог тягаться с его злым гением. Далекая глухая граница с ее непроходимыми ущельями и недоступными высокогорными убежищами как нельзя более подходила для темных дел; оставалось только дождаться нужного момента. И вот теперь он, похоже, наступил. Ей вспомнилось, как ее дядя не раз предсказывал, что Медвежьи горы еще увидят открытие такого богатого месторождения, которое поднимет на ноги весь Запад и поразит мир. А Бликки сказал, будто разработка идет уже не одну неделю. Так что сбывалось пророчество Келлза о том, что Джоун еще наглядится на дикие нравы границы. От того, что она уже повидала, можно было поседеть, думала про себя Джоун, однако понимала, что это всего лишь малая толика в сравнении с предстоящим. Она все время жила в будущем. И что бы она ни делала, о чем бы ни размышляла, ни грезила наяву и во сне, все заволакивали мрачные тучи неизвестности. Когда она опять встретится с Джимом Кливом? Когда он поймет, кто она? Что он тогда сделает? Что сделает она сама? Чем в конце концов станет Келлз — человеком или кровожадным чудовищем? Имеет ли под собой почву вечно преследующий ее страх перед Гулденом? Права ли она, считая, что причина его теперешних отношений с Келлзом кроется именно в ней? Оправдается ли ее страшное предчувствие, пустая фантазия, будто Гулден — это огромная горилла, которая намеревается ее похитить? Такие опасения и тысячи разных других — и совсем беспочвенных, и вполне реальных — донимали Джоун, лишали ее покоя. А что будет дальше? К вечеру она так устала от ожидания, так проголодалась, что, не в силах более терпеть, пошла в хижину и стала готовить себе поесть. Когда почти стемнело, вернулся Келлз. С одного взгляда Джоун поняла, что не все прошло так, как ему хотелось бы. Внутри у него, казалось, все кипело. Увидев Джоун, он очень удивился — верно, в лихорадке последних часов он совсем забыл о своей пленнице. И сразу все в нем переменилось; как ни донимали его заботы, было видно, что он рад ее Присутствию, хотя, с другой стороны, сожалеет, что ей приходится тут быть. Он извинился, что никто не позаботился о се ужине, пояснив, что совсем о нем забыл: парни словно с ума посходили, стали неуправляемы, и ему еще не удалось разрешить спорные вопросы. Голос его звучал необычно мягко. На лице появилось задумчивое выражение, которое, как заметила Джоун, бывало у него в минуты слабости. — Я очень сожалею, что затащил вас сюда, — сказал он, беря ее за руки. — Только теперь поздно об этом думать. Я просто не могу вас потерять… Но ведь есть еще один выход… для него еще не поздно! — Что за выход? Что вы говорите? — спросила Джоун. — Слушай, бежим сегодня со мной отсюда? — хрипло прошептал Келлз. — Клянусь, я женюсь на тебе, стану порядочным человеком. Завтра будет уже поздно! Бежим? Джоун покачала головой. Ей стало его жаль. Когда он так говорил, он был уже не бандит Келлз. Его переживания не оставили ее безучастной, непонятным образом взволновали ее. Вот, минуту назад в хижину вошел вожак бандитов, замышляющий кровавую резню; но, увидев ее, он как бы сломался, потерял всю свою силу и теперь стоял, замирая от безнадежной любви к ней. — Отвечай же, Джоун, — потребовал он, сжимая ей руки, и на лицо его набежала тень. — Нет, Келлз, — ответила Джоун. — Почему? Потому что я бандит? Потому что руки у меня в крови? — Нет, не поэтому. Просто я… я вас не люблю. — Но ведь лучше быть моей женой по-честному… чем оставаться здесь рабыней, которую в конце концов бросят, и она достанется Гулдену — попадет в его пещеру под его веревку? — Голос у Келлза окреп — верх начинало брать его второе «я». — Конечно, лучше… Только я ведь знаю, что вы никогда меня не обидите… не отдадите… Гулдену. — Откуда ты знаешь? — воскликнул Келлз, и кровь ударила ему в голову. — Потому что вы побороли в себе зверя… и вы на самом деле меня любите. Келлз так резко оттолкнул ее от себя, что она едва не упала. — Я с этим справлюсь… Тогда — берегитесь, — с безнадежной тоской в голосе сказал Келлз. Он махнул рукой, как бы приказывая ей уйти к себе, и повернулся к наружной двери, за которой слышался гул голосов. Спотыкаясь в темноте на грубых ступеньках, Джоун пробралась в свою комнату, тихонько собрала жерди — чтобы в любую минуту можно было загородить вход, и приготовилась спокойно ждать и слушать, что будет дальше. Нервы ее были напряжены до крайности, почти до физической боли, и она всем существом ощущала, что этот вечер, такой важный для Келлза, будет иметь особое значение и для ее дальнейшей судьбы. Только почему и как, не догадывалась. Она чувствовала, что ее подхватила волна событий и несет в открытое море. Келлз вышел. Голоса за дверью стали поглуше. Похоже, бандиты уходят. Джоун почувствовала разочарование. Однако вскоре голоса снова зазвучали громче; мужчины ходили взад и вперед. Спустя несколько минут Келлз, один, вернулся в хижину. Было темно, и Джоун его еле различала. Келлз зажег фонари; два поставил на стол, остальные повесил на стены. Потом достал откуда-то записную книжку и карандаш и положил рядом с тяжелым, инкрустированным золотом револьвером на то место за столом, которое собирался занять. Покончив с приготовлениями, он стал медленно расхаживать по комнате, заложив руки за спину, опустив голову на грудь, целиком уйдя в свои мысли. Мрачная, зловещая фигура! Джоун случалось видеть разных людей, погруженных в раздумья, но только от Келлза исходила смутная, но страшная эманация зла. И все, что находилось в этой мрачной комнате, вдруг обрело новый смысл: седла и сбруя, висящие на стенах, оружие, записная книжка и карандаш, револьвер — все вдруг заговорило о темных кровавых делах бандитов. А над самим Келлзом витала зловещая тень, несущая угрозу гибели сотням далеких, неизвестных старателей. Вдруг Келлз поднял голову, как бы прислушиваясь, и тотчас весь его облик преобразился. Казалось, давившее его бремя вдруг исчезло. Как генерал, готовый провести смотр своим войскам, он строгим, внимательным, властным взглядом уставился на дверь. Джоун услышала тяжелые шаги, звяканье шпор, глухие голоса: прибыла банда. Будет ли среди них Джим Клив? Чтобы получше видеть и слышать, что происходит в хижине внизу, Джоун, после минутного раздумья, осторожно пробралась на другую сторону лестницы и уселась там, свесив ноги. Прижавшись к стене, она могла теперь сквозь щель между бревнами видеть всю комнату. Бандиты молча входили один за другим; казалось, они чувствовали себя неуверенно. Джоун насчитала двадцать семь человек. Войдя, они расходились в две стороны: большая группа расположилась поближе к Келлзу, меньшая — за Гулденом, который был уже без повязки и выглядел еще отвратительней прежнего: на месте отстреленного уха виднелась красная, еще не зарубцевавшаяся рана. Но и теперь от него исходили импульсы мощи, хотя и не живой, всепокоряющей силы мысли, которой дышал Келлз. Гулден был яростным диким зверем и сила его была чисто физического свойства. В любом состязании между ним и Келлзом, если только речь не шла о состязании мускулов, победителем должен был быть Келлз. За Гулденом толпились тяжело вооруженные бородачи в клетчатых рубахах — худшее, что было в банде. На стороне Келлза собрались парни помоложе и поаккуратнее: Пирс, Французик, Джоунз, Уилльямз, разведчик Бликки. Группы представляли две клики, но вражды между ними по существу не было. Каждым нервом Джоун ощущала напряженность атмосферы, ждать можно было всего. К великой ее радости, Джима среди присутствующих не было. — Где Бэрд и Вуд? — спросил Келлз. — Возятся с больным конягой Бэрда, — ответил Пирс, — скоро придут. Они за всё, что ты ни скажешь, сам знаешь. — Клива нашли? — Нет. Он где-то в лесу. Надо думать, скоро придет. Келлз уселся во главе стола, взял в руки записную книжку и, играя ею, вперил бледные глаза в стоящих бандитов. — Там, у Бэрда, — начал он, — мы вроде бы перетасовали всю колоду. Теперь к делу… Кому карту?.. Я организовал Пограничный легион. Он должен мне полностью подчиняться, будь в, нем хоть десять человек, хоть сто. Кто запишется первым? Пирс подошел к столу и вывел в книжке свое имя. За ним то же самое сделали Бликки, Джоунз, Уилльямз и другие. Никто не проронил ни слова, только каждый пожимал Келлзу руку. Похоже.