— Боюсь, мне не хватит на это терпения. — Андрей навестит вас немного позже, сейчас у него другие дела. — И какие же? — К сожалению, он передо мной не отчитывается Вот и вся наша встреча. Не зная, куда мне идти, я поехала к Ромке. Мне было страшно, очень страшно. Но друг все так же мирно спал на больничной койке, все как я запомнила с последнего визита. Казалось, с тех пор прошли десятилетия, а это было… вчера? Кажется, так. Хотя, учитывая близость нового дня, скорее позавчера. Немыслимо. На следующий день у меня появилось много дел, ввязываться в которые я бы не пожелала ни одному человеку. Мне помогали. Рядом маячил то Макар, то еще кто-то из папиных людей. Даже его адвокат от меня не отходил. В полицию я съездила сама, но ничего нового не узнала. И не рассказала, даже Славе. А Вишневский все не появлялся. В день похорон отца и брата город потрясла очередная жуткая новость: Трошин покончил с собой. Не смог пережить гибели жены, вот и наложил на себя руки. Ведь он так ее любил, так страдал от ее потери… чушь собачья, конечно. Мне хватило одного звонка приятелю, чтобы узнать: ни о каком самоубийстве и речи не было, Трошину кто-то помог, да так помог, что сие деяние вполне может превратиться в городскую легенду. Сами похороны прошли спокойно. Мама накачалась успокоительными, оттого вела себя смирно, осовело глядя на малознакомых гостей. Люди близкие подходили к ней, выражали соболезнования, обнимали. Ко мне не подходил никто. Видимо, все дело в выражении лица, оно пугало и отталкивало. Даже Макар, и тот держался подальше. Я же все время чувствовала себя героиней плохого спектакля и ждала, когда все это закончится. Андрей не приехал на похороны, но появился позже в ресторане. Он же стал первым, кто осмелился ко мне обратиться. — Сентябрина… — Сентябрина? — подняла я брови. — Брось, не уподобляйся остальным трусливым подлизам. Называй меня как прежде: змеей ядовитой. — У тебя горе, я понимаю. У меня тоже, Март был мне другом. — Видимо, твое горе куда больше моего, Андрей. — Что ты имеешь ввиду? — не понял он. — Ты взял на себя право распоряжаться его жизнью, — пожала я плечами, имея ввиду Трошина. Уточнения не требовалось, Андрей и без того меня понял. — Тебя что-то не устроило? — Все. У тебя не было этого права. — Не хотел, чтобы ты сделала глупость. — Потому сделал ее сам? — я посмотрела на него зло и повторила: — Ты не имел права распоряжаться его жизнью. Трошин должен был гнить в тюрьме, ждать смерти. Выпрашивать ее, умолять. — И лелеять твое горе годами? О таком не стоило и мечтать, дорогая моя, я бы не позволил тебе гробить себя, вариться во всем этом… все кончено, Сентябрина. И с Маттиасом, и с Трошиным. Врагов у тебя не осталось, некому мстить. Придется как-то налаживать жизнь и дальше идти без этой сжигающей все без разбора ненависти. Некого ненавидеть. В ответ я горько усмехнулась: Вишневский дурак. У меня остался отличный объект для ненависти, идеальный. Я сама. Сколько ошибок я допустила, чтобы прийти к тому, что получилось в итоге? Немерено. Год за годом, день за днем. Все вело к такому жестокому результату. Даже мой последний звонок отцу и злобное сообщение, оставленное на его автоответчике, оно словно жирная точка, уродливая вишня на протухшем торте. Каждую ночь я гадаю, прослушал ли отец то сообщение или проигнорировал, как обычно делал. Почему-то мне думалось, что прослушал. Это подливало масла в огонь моей вины. Видимо, на моей лице что-то такое отразилось. Вишневский побледнел и порывисто шагнул ко мне, крепко обнял и зашептал в ухо: — Сейчас тебе каждый вздох дается с трудом, я понимаю. Я как никто понимаю. Но через месяц, через год, ты сможешь дышать. Не забудешь, легче не станет, но дышать ты сможешь. И как-то жить. — Ты это и делаешь, Андрей? Живешь «как-то»? — Иногда. А иногда почти хорошо. В моменты, когда ты крутилась рядом и раздражала меня, как только могла, жилось лучше, чем просто хорошо. — Даже когда ты узнал, кто виновен в смерти твоих родителей? Андрей замешкался лишь на мгновение. — Даже тогда. Мы еще долго стояли рядом молча, каждый думал о своем. Я смотрела на маму, на ее полный непонимания полусонный взгляд, на ее вялые жесты и странную от количества успокоительных улыбку, и понимала, что она — единственное, что у меня осталось. И поэтому Андрей ее не тронет, никогда не тронет. Я в это верила. Видимо, во мне многое поменялось в одночасье, раз я думала так об Андрее Вишневском. Может, он не соврал и в другом. Может, когда-нибудь я смогу дышать нормально. Эпилог Ромка очнулся. Он в порядке. После такой новости я впервые за долгое время позволила себе слезы. Сидела в машине и рыдала, как сумасшедшая. Потом пришлось повременить с визитом в больницу и ждать, когда лицо станет похоже на человеческое. Нехорошо пугать человека, который только что из комы вышел. Поговорить нам удалось далеко не сразу, но когда удалось, я не могла остановиться. Заболтала Ромку до такой степени, что он уснул, совсем измотанный. А на следующий день смеялся над этим так громко, что напугал всех медсестер разом. Ромка еще не знал, что все у нас изменилось, а мое странное настроение списывал на волнение из-за него. А я с плохими новостями не торопилась. — Сенька, еще немного, и решу, что ты жить без меня не можешь. Бледная вся, костлявая, как моя девяностолетняя соседка… ну полежал недельку, отдохнул от тебя. И ты чего разнервничалась? — Жаль, что я пока не могу тебя побить за такие слова, — покачала я головой. — Еще недельку потерпи, как раз хоть сил наешь, а то не удар, а укол костью получится. А я уколов теперь всю жизнь бояться буду, каждый день что-то вшарашивают в меня, кошмар. — Бедный ты, несчастный. — Это да. Даже пиво не наливают… завалимся в паб, когда меня выпишут? Как я вовремя очнулся, а! Тут финальчик футбольный как раз на носу… Вчера, кстати, ко мне Олька заходила, — друг упомянул о визите Рыжей с улыбкой, значит, она тоже пока ничего о взрыве не сказала. — Думаю, девчонку можно оставить для компании. Говорит, разобралась, что случилось: прикинь, это Пятницкие напали, сволочи! В последнее время у нас возникло недопонимание, Пятницкий как раз годами место Боярышника себе присматривал, но чтоб вот на такое осмелиться… — Ромка досадливо крякнул и головой покачал. — Я тебя поняла. Значит, Андрей все-таки был прав и Ромка пострадал из-за собственных проблем. Вот и еще одна загадка разрешилась. И помогла в этом Рыжая, прямо как и обещала. Ромка хмыкнул: — Что ты там поняла?! — Не знаю, кто такой этот Пятницкий, но теперь можно его имя даже не запоминать. Он будущий покойник. Вот что я поняла. — Он настоящий покойник, — поправил меня друг. Значит, кто-то меня уже опередил. Больше мы с Ромкой такие темы не обсуждали. Болтали обо всем на свете, друг шел на поправку с невероятной скоростью. И успел очаровать всех вокруг. Хотя с каждым днем Ромка все меньше улыбался, и все больше приглядывался ко мне. Видимо, лицо выдавало что-то. Но я решила, что все расскажу ему, когда он вернется домой, не раньше. Вечера я проводила в основном одна, сидя дома и глядя в окно. Рыжая обреталась где-то в другом месте, а мама поселилась у подруги и ее мужа, почему-то она предпочла их, а не меня и мою квартиру. Видимо, ей нужно время. Я звонила каждый день, но не давила. В один из вечером раздался стук в дверь. Оказалось, это Андрей. — Тебе чего? — удивилась я. Вместо ответа он схватил меня за руку и потащил за собой. Мы вышли на улицу и зачем-то пошли в сторону парка. Повезло, что вечер теплый и я в домашнем не примерзла по пути. Хотя домашние штаны я бы предпочла переодеть, дабы не привлекать к себе такого внимания со стороны прохожих. — Что происходит? — Ничего, — отрезал он. — Мы гуляем. Мне осточертело твое домашнее заточение. — Следишь за мной? — Приглядываю. Так мы гуляли почти час. Оба молчали. Вишневский проводил меня до дома, подниматься не стал. Но и уходить не торопился, даже руку так и не отпустил. — Хочешь мне что-то сказать? — без особого интереса спросила я. — Да. Хотел сказать, что я был не прав. В ситуации с Трошиным. — Неожиданно. И с чего такие признания? — Скоро все поменяется, Сентябрина, тебя ждут непростые времена. Наверняка ты и сама это понимаешь… и я хочу, чтобы ты знала: я буду рядом с тобой. Больше никаких действий за твоей спиной, позволь мне быть рядом, — говоря это, он сжал мою руку крепче, как будто создавал этот новый странный союз. И добавил: