Возле нее возвышалась черная фигура кондуктора с бледным испуганным лицом. Нервной рукой он все поправлял на голове фуражку с эмблемой железнодорожника. Вольф с Гренихом смотрели на эту картину со своих мест. Спустя какое-то время очнулся от ступора Белов и, шагнув к убитому, заикаясь, заметил: – Он, должно бы-ыть, в обмороке. Он же не умер, да? Рана на руке не-несмертельна. А почему лицо т-такое? – Эй вы, доктор, – обратился откуда-то сзади таинственный режиссер всего этого странного действа – замначальника Секретного отдела – и толкнул в спину Виноградова. – Проверьте, жив ли. Пожилой интеллигент с эспаньолкой, кряхтя, присел, нагнулся и стал щупать под скулой пульс. Делал это долго, неопределенно качая головой и ничего не говоря. Грених не выдержал, подсел к грузину, стал щупать тоже. – Мертв, – глухо выдавил он и встал, непонимающе оглядывая распростертое тело молодого человека, его сомкнутые глаза и лицо, все еще как будто перекошенное яростью. Опять пронзила неприятная мысль, что тому ведь было как раз тридцать, он оту-чился в Институте красной профессуры и даже состоял при секретариате партийного аппарата. Оставалась малая надежда, ведь Ольга настаивала, что пленный красный командир не мог быть грузином… – Мертв? – переспросил дотошный Белов, беря за рукав Грениха и бесцеремонно разворачивая его к себе. Грених инстинктивно отдернул руку, ничего не сказал. – От раны на руке? – не унимался шахматист. – Разве бывает, чтобы люди умирали от такого простого ранения. В него поди тоже попали иглой! Оттого-то и лицо исказилось. Какой-то яд… Вы ведь знаете, да? Какой это яд? Все молчали, никто не двигался. Саушкин поглядывал на Агранова, ожидая его указаний. – Я не могу в это поверить, – в голосе Белова зазвучала непривычная строгость, и он сдернул с шеи шарф, нервно отбросив его на скамью. Заикаться он перестал, выпрямился, будто смахнув оцепенение или скорее перестав ломать из себя дурачка. – Операция по поимке сообщника венгерского шпиона Влада Миклоша зашла в тупик? Вы не предполагали, что все этим обернется, так ведь? Белов обращался к Грениху, очевидно, считая его за главного. – Что за яд? – сжав зубы, спросил он. Грених даже не пошевелился. – Что ж, придется брать инициативу в свои руки. Никто не возражает? Я хотел бы обыскать тело, чтобы найти причину такой скорой смерти. Я уверен! Уверен, что в него тоже пульнули иглой, – сказал он и торжественно поднял в воздух тонкую металлическую иглу, держа ее за кончик двумя пальцами. Поезд мчался на всех парах, мерно раскачиваясь из стороны в сторону. Мерцал тусклый свет единственной лампочки, болтающейся под крашеным деревянным потолком. Давил полумрак. Становилось душно, пахло, как в мясной лавке, из-за крови мертвой грузинки. – Да-да-да, – настаивал шахматист с нажимом. – Месхишвили уложили точно такой же иглой. Есть ли у кого-нибудь магнитик с собой? Я бы не хотел рисковать жизнью и шарить по телу убитого голыми руками. И никому бы не советовал этого делать. Тут его лицо просияло, блеснули зубы в его этой прежней дурацкой улыбке умственно отсталого, он поднял палец, как Архимед, произносящий «Эврика!», и бросился к верхним полкам. Саушкин вскинул на него наган. – Я знаю, где взять магнит! – воскликнул чудак, снимая свой потертый чемодан. Не обращая внимания на наставленное на него дуло револьвера, Феликс уложил чемодан на скамью и быстро щелкнул замками. – Компас! – показал он небольшой круглый прибор в металлическом корпусе. – И что? – фыркнула Ефимия Стрельцова. – Расколотишь такой хороший компас? – Ну конечно. Ведь в вагоне убийца, которого надо вычислить! – недоуменно приподнял он брови, одним коротким движением тюкнул стеклянное окошко о спинку сиденья и стал очищать кругляш циферблата от стекла, а потом аккуратно выдернул стрелку. Никто не подумал воспротивиться его кипучей деятельности. Все с удивлением и пытливым ожиданием смотрели, как чудак, присев рядом с телом, стал водить стрелочкой от компаса по брючинам костюма, вдоль ремня, по рубашке, воротнику, по лицу, часто к нему наклоняясь. Грениху пришлось присоединиться. Вместе они, разглаживая ткань одежды, прищуриваясь и нагибаясь, искали иголку, как вдруг Константин Федорович остановился, обратив внимание на боковой шов брючины, чуть изогнутый, – в складках блестел тонкий металлический предмет. Белов замер, в искреннем недоумении уставившись на то место, откуда торчала игла. На его лице расцвела довольная улыбка, и он поднес стрелку компаса к ней. Но увы, игла для такого магнита оказалась слишком тяжелым предметом и никак не хотела выходить из слоя толстого твида. По ее чуть скошенному положению не было понятно, глубоко ли она вонзилась, достигла ли тела грузина. – Уберите ваш магнит, – раздраженно отмахнулся Грених. – С самого начала ведь было ясно, что он вам не поможет. Белов обиженно поднялся и отошел. А Константин Федорович вынул из кармана платок и подцепил иголку через материю. Потом протянул платок Белову. В белом квадрате ткани блестела окрашенная кровью двухдюймовая иголочка. – Кладите и вашу сюда. В городе проведем анализ. – Но кто же выпустил яд? – Вы у нас тут Шерлок Холмс, валяйте, – огрызнулся Грених. – Ну как же можно так говорить!.. Это же совершенно безответственно! Неужели вас совсем не трогает, что кто-то выпустил в человека отравленную иглу? – Белов в недоумении смотрел на Грениха. Тот безучастно свернул платок в несколько раз и спрятал в нагрудном кармане. – А как же эти иглы были выпущены? – не унимался шахматист. – Вы задаете слишком много вопросов. Мое дело – провести анализ. Здесь я этим заниматься не могу. Найдете, кто это сделал, узнаете – как. И Грених сел на свое место. – Это я должен узнать? – А почему нет? – пожал плечами Грених. – Разве долг советского гражданина не велит вам найти убийцу? Все равно еще ехать часов шесть. На некоторое время опять стало тихо, Белов взвешивал слова Константина Федоровича. Он долго смотрел в пол и тер висок. – Это сделал доктор Виноградов, – наконец выдал шахматист. Ему никто не ответил. Тишина нарушалась лишь стуком колес. В вагоне теперь было два мертвых тела, пассажиры, шокированные произошедшим, пребывали в болезненном оцепенении, притихли. Только где-то в конце вагона, у котла, по-прежнему поскуливала баба с елкой. Кондуктор иногда шевелил кочергой угли. Да и осторожными и молчаливыми сделало всех скорее присутствие заместителя начальника Секретного отдела. Все понимали, что положение шаткое, один неверный шаг, и ты либо застрелен, или в тебя незаметно пульнут ядовитой иглой. Несмотря на это, Белов, как будто еще не осознавший, в центре каких событий он оказался и насколько все серьезно, стоял и пялился на мертвого Месхишвили с окровавленным локтем, раздумывая, что еще можно сделать, что предпринять и почему только он один задается этими вопросами. Саушкин отошел от клозета, снял с себя куртку и накрыл ею перекошенное смертельной агонией лицо грузина. – Это сделал Виноградов, – повторил шахматист. – Он доктор и вполне мог иметь в запасе иглы с ядом. – Я тоже доктор, – напомнил Грених. – Правда, с большой натяжкой можно назвать патологоанатома доктором. Все же какой-никакой, но судебный врач. – Но вы сидели за моей спиной, а Виноградов находился передо мной на несколько скамеек. И я отчетливо видел, как игла, будто пущенная из крохотного арбалета, понеслась прямо на меня. Я увидел ее, сверкнувшую перед моими глазами, успел увернуться, и она вонзилась в воротник моей шинели. – Пущенная из крохотного арбалета? – хихикнул Вольф. – Вы, однако, чудак, Белов. Крохотный арбалет! Крохотным магнитом собирались искать иглу, крохотными арбалетами у вас убийцы стреляют в людей. Право, вы презабавнейший тип. – Ну или это был сарбакан… – смутился Белов, поглядев на Вольфа с упреком. – Духовое ружье индейцев чероки. Только вот для того, чтобы вынуть такую трубку быстро, нужна большая сноровка. Да, наверное, так оно и было, – уже увереннее качнул головой шахматист. – Товарищ Виноградов, воспользовавшись суматохой и дурным освещением, вынул тонкую трубку и плюнул иглой. – Зачем ему было плевать в вас иглой? – усмехнулся Грених, глядя в непроглядную черноту окна. Хорошо, если этот молодой человек сделает за него всю работу, раз уж в нем скопилось столько дедуктивного огня. Нужно просто вовремя подкидывать ему правильные вопросы. Того же метода дознания при данных обстоятельствах придерживался, наверное, и подозрительно помалкивающий Агранов. На некоторое время опять было слышно только, как поезд, набравший приличную скорость, несется к Ленинграду сквозь ночь. При избытке воображения можно было услышать еще и то, как скрипели мозги шахматиста, который был вынужден немедленно сколотить хоть какую-нибудь версию убийства, иначе рисковал остаться обсмеянным. – Он боялся, что я его быстро раскрою, – нашелся он и тотчас обернулся назад, потому что откуда-то снизу и справа раздался оглушительный девичий хохот. Смеялась корреспондентка «Комсомольской правды». – А не лучше ли спросить самого доктора, – нервно хохотала она. – Он смотрит на тебя и ждет, когда же его пригласят к обсуждению. Доктор Виноградов, зачем это вы в шахматиста стреляли из сарбакана, а? Как-то это совершенно не по-советски! Мы же не индейцы чероки, в конце концов! – Все слишком очевидно, – холодно отрезал шахматист. – Чтобы я не связал два и два, что у меня лучше всего и получается. – Решать малышковые задачки? – истерически хохотала Ефимия. – Нет. Он испугался меня. Я все понял! Они работали вместе. Лидия Месхишвили ведь медсестра из Кремлевской поликлиники, а доктор Виноградов тоже оттуда, да еще состоит в Лечсанупре. Если он владеет таким оружием, как отравленные иглы, значит, диверсант, а молодая женщина была у него помощницей. Она бы не стала кончать с жизнью, если бы ей не угрожала какая-нибудь смертельная опасность. В вагоне увидела одного из замов ОГПУ, испугалась разоблачения и наложила на себя руки. Кроме того, разве вы не слышали, что кричал ее муж? Что она убивала по приказу начальства. По чьему приказу? По приказу доктора Виноградова. Я бы посоветовал товарищу Агранову прийти с проверкой в Кремлевскую поликлинику. Не было ли, к примеру, участившихся случаев смерти в руководящем составе партии, или среди служащих в ЦК, или в наркомате внутренних дел? Грених медленно перевел на него настороженный взгляд. – Что вы себе позволяете, молодой человек! – почти вскричал Виноградов, наконец пришедший в себя после потрясения. – Какой еще сарбакан? Какие отравленные иголки? – Они были найдены на мне и на теле убитого. – Голос Белова задрожал от сковывающей его взволнованности. – В своем ли вы уме?! – У меня все в порядке с умом, как и со слухом и зрением. Все слышали, как товарищ Месхишвили сказал, что его жена убивает по приказу своего начальства. И стал стрелять в вас. – Ну знаете ли… – ошарашенно выпучивая глаза, пытался найти какое-то объяснение старый доктор, но слов не находилось. – Сам Месхишвили и выстрелил в вас иглой! Если уж вам так хочется растолковать эту нелепость. Он тоже находился перед вами, когда боролся с товарищем уполномоченным. – Вы убили Даниэла Месхишвили. – Белов взял себя в руки. Он, видно, сам от неожиданности чуть не потерял контроль над ситуацией. Грених следил за его реакцией. Иголок шахматист уж точно никак не ожидал. Стрелять из сарбакана – и это в двадцатом-то веке! Но хода назад уже не было. Влез во все это – придется идти до конца. Времена нынче настали такие, если не ты обвиняешь, так тебя. Засуетился. Боится, что подумают, что это он иголки подсунул. Все сидели притихшие, никто особенно не рвался распутывать клубок, кто-то принял выжидательную позицию, Саушкин и Агранов тоже наблюдали. Поезд мчался, вагон раскачивался. Пахло хвоей. Хотелось думать, что ею. На самом деле несло мертвечиной, тухлятиной, и очень прилично, хоть нос затыкай. Взгляд Феликса упал на натекшую под красавицей-грузинкой лужу крови, края которой уже стали подсыхать. Молодая женщина по-прежнему держала голову на коленях, неестественно скрючившись. Казалось, что она жива, только немного устала, прилегла. От движения поезда ее слегка качало. Безжизненные пальцы свисающей руки касались пола, задевали кровь под ее ботинками, двигались вперед-назад, вперед-назад, размазывая густую бордовую субстанцию по полу. Уж больно долго Феликс на нее смотрит, Саушкин нахмурился. Протопал по проходу, вытянул какой-то платок из вороха ее узелков и накрыл мертвой голову. Феликс невольно отвернулся. Глазу некуда было упасть – посмотрел на второй труп. – Он не мог умереть от выстрела… – вслух подумал он. – Ему локоть прострелило. Почему вы так равнодушны к тому, что были найдены иглы? Почему никто ничего не желает предпринять? Что вообще здесь происходит? Почему человек умер… от такого простого ранения, да еще и с искаженным лицом? Два доктора в вагоне! – Вы забываете, что работник угрозыска ударил молодого человека в висок револьвером, – совладав с собой, уже гораздо тише заявил доктор Виноградов. – Я полагаю, произошел разрыв важных сосудов. – Это что же, – тотчас взвился Саушкин, – вы меня сейчас подставить пытаетесь? Хорошенькое дельце! Я имел право его убить при задержании. Все видели, какое он оказывал сопротивление. Рвался как бешеный. Но я всего лишь оглушил его. А вы сейчас говорите, что я его нарочно угрохал, что ли? – Ни в коем случае. Разрывы сосудов внутренние, – сдал назад главврач Кремлевской поликлиники. – Инсульт, так сказать – апоплексия… Быть может, у него была к нему предрасположенность. – В таком-то возрасте! – скривился Саушкин. – Гроссмейстер прав – вы убили своих пособников, и шабаш. В Москве товарищ Грених сделает анализ этих игл, тогда и посмотрим, что к чему. – Зачем мне было их убивать? И как я, по-вашему, дотянулся бы до Лиды? – взвился доктор, утирая потный лоб дрожащей рукой. – Ну уж знакомство-то свое с ней вы не станете отрицать? – выкатил грудь уполномоченный. – Да, мы знакомы, по службе… были, – достал доктор платок и промокнул лицо. – Лида действительно медсестра в Кремлевской поликлинике. Но это еще не означает, что я велел ей кого-то убивать. И тем более не означает, что я стрелял в ее мужа иглами. Черт знает что такое! Сумасшедший дом какой-то. – Сумасшедший поезд, – поправила язвительно Стрельцова.