Приземлился Михаил неудачно: подвернул ногу. Хорошо, что опустился на полянку. Дул слабый ветерок, вокруг потрескивали сучья оголенных деревьев: попали в лес. Стало спокойнее. Михаил попытался приподняться, но чуть выше ступни так полоснуло, что едва не вскрикнул. Ивану Ефимовичу в другом отношении не повезло. Купол парашюта зацепился за ветки деревьев, и он повис в воздухе. Пришлось ножом обрезать стропы. Хорошо, что до земли было метра два. Напарника Иван Ефимович нашел быстро. Тот морщился от боли. Сложив парашют, усадил на него Михаила и пошел разыскивать подходящее место, куда можно было бы на время спрятать вещи. Укромное местечко нашел быстро, но малость задержался, так как не без труда стащил с деревьев свой парашют. Рядом с неглубокой балкой, покрытой толстым слоем снега и поросшей кустарником, мощным снарядом, может быть, миной — вырыта воронка. Эту воронку и облюбовал Иван Ефимович. Место было глухое и в то же время вокруг множество человеческих следов. Здесь люди, видимо, собирали валежник для топки. В случае провала, их следы будут теряться среди этих следов. На дно воронки уложили один парашют, сверху чемодан с рацией и пистолеты «ТТ», которые при сложившейся ситуации могли стать помехой, накрыли вторым парашютом, наложили сверху хвороста и засыпали все снегом. Огляделись. Слева срубленная снарядом тонкая сосенка. Острей вершиной, как стрелой, она нацелена почти на тайник. Ориентир отличный. Оставив Михаила в надежном месте, Иван Ефимович разыскал дорогу на хутор — прямой, как лента, санный путь, тянувшийся вдоль просеки. Хутор был небольшой, погруженный в сон. Иван Ефимович стал гадать, в какую бы хату постучать. Главное, не напороться на немцев. А кругом тишина. Вряд ли фашисты в таком маленьком хуторке будут ночевать. Партизан боятся. И решился: тихонько постучал в ставню третьей от краю хаты. Подождал. — Хто там? — послышался сиплый голос с украинским говором. — Свои. Откройте, пожалуйста. Дверь приоткрылась, потом распахнулась, и перед Иваном Ефимовичем предстал крепкий сутулый мужик в нижнем белье с накинутым на плечи ватником. Он изучающе оглядел гостя. — Тепер бачу, що свои. Заходь. Нимцив в хутори нэма. — Да нам немцы что?.. За хлебушком с товарищем шли, да он ногу подвернул, — попытался убедительно соврать Иван Ефимович, но тут же понял, что его русский говор и добротный армейский полушубок сами о себе красноречиво говорят, что он не тот, за кого себя выдает... Но Бородачу не повезло. Он попал в хату, в которой жил тайный осведомитель гестапо. Едва Иван Ефимович пошел за Зайцевым, мужик растолкал спящего сына и послал в соседнее село, где размещался небольшой немецкий гарнизон. Под утро, прямо в белье, Бородач и Зайцев были схвачены дюжими эсэсовцами. Связанных, их бросили в крытую тентом машину и увезли в Полтаву. Вначале допрашивали порознь. Твердили одно, как договорились: шли менять хлеб. «На что?» — «Вот на эти самые полушубки, в которые одеты». — «Где полушубки взяли?» — «Под Харьковом наткнулись на замерзших людей. Зарыли их в снег, полушубки забрали себе». Но фашистов провести было тяжело. Они знали о сбитом самолете. Первым, едва живого, приволокли в камеру Ивана Ефимовича. Зайцев пошел на допрос, дрожа от страха. Вопросы повторили. Ответил то же самое. Немец с размаху влепил такого тумака, что кровь сразу хлынула из носа и рта. Михаил захлебывался в крови, а фашист бил его по голове и лицу. Зайцев уже стал терять сознание, как вдруг чей-то властный голос остановил садиста. Набрякшими от слез глазами, как в тумане, Михаил увидел, как к столу молодцевато прошел стройный майор в идеально подогнанной форме. Все стояли навытяжку, а майор зло, по-немецки, отчитывал садиста. Потом отдал какое-то приказание солдату, стоявшему у двери, и тот выскочил из комнаты. Вернулся с медицинской сестрой. — Приведите его в порядок, — на чисто русском языке сказал сестре майор, указывая пальцем на Михаила. Зайцеву обмыли лицо, но из распухшего носа кровь еще сочилась. — Вы извините, но здесь не санаторий, — вежливо сказал майор. — Я не люблю зверских приемов и запрещу вас бить, если вы тоже будете джентльменом. Война есть война. Увы, сегодня победители — мы! Великая Германия не пострадает от того, что вы не скажете, куда и зачем летели. А жизнь человеку дается одна. Взвесьте все. Немец говорил настолько чисто по-русски, что Зайцев подумал — не русский ли он? А немец перешел на свой язык и отдал какое-то распоряжение. — Вас будут допрашивать завтра, — снова по-русски сказал майор. — Я, видимо, уеду. Учтите, спасать будет некому. Не знал Михаил: то, что с ним произошло, была так называемая психологическая обработка по рецептуре майора Отто Грюнке. Так звали офицера из разведки — спасителя Зайцева. Михаила поместили в отдельную камеру. Под вечер к нему вошел плотный лет тридцати мужчина в черном костюме. Он оказался доктором. Назвался Николаем Михайловичем Ткаченко. — Ишь, как изуродовали, варвары! — вырвалось у него. Николай Михайлович сделал Зайцеву свинцовые примочки и внимательно осмотрел распухшую ногу. Успокоил, что подлечит. Разговорились. Оказалось, что Ткаченко до войны работал терапевтом. Когда в Полтаву вошли немцы, хотел скрыть свою профессию, но кто-то из соседей его выдал. Вначале боялся, что попадет либо от своих, либо от чужих, но немцы к нему относятся снисходительно. Свои тоже не трогают. От майора Грюнке доктор был в восторге. Это высококультурный и очень умный офицер. Ткаченко порекомендовал слушаться советов Грюнке. Грюнке — прекрасный человек. Укутав Михаилу ногу одеялом и сняв компресс с переносицы, Ткаченко на прощанье сказал: — Не упорствуйте. Немцы на все способны. Если вам понадобится медицинская помощь, попросите охранника позвать Спасителя. Так меня здесь окрестили. Утром Михаила повели на допрос. Их посадили с Бородачом друг против друга. Первым пытали Ивана Ефимовича. Когда у него стали щипцами вырывать волосы из бороды, Зайцев едва не потерял сознание. Волосы вырывали с кожей. Кровь текла по шее, облепила сгустками бороду. Иван Ефимович скрипел зубами, кричал от боли, но упрямо повторял: «За хлебом шли...» Вчерашний садист неистовствовал. В кипящем растворе соли он разогрел цыганские иглы и, вмонтировав их в специальный шприц, стал загонять Бородачу под ногти. Полумертвого выволокли Ивана Ефимовича из комнаты. Заячьими округлыми глазами смотрел Михаил, как садист кипятит иглы для него. Становилось жутко. Как в угаре услышал: — Ну, а что будет сказать второй десантер? Тоже упрямство? К Зайцеву надвигался палач со шприцем. Красный, словно напился крови. Нервное напряжение у Михаила было так велико, что едва игла коснулась ногтя, он потерял сознание. Отлитый водой, пришел в себя. Сердце едва билось. А садист снова схватил его руку. Укол под ноготь, и Зайцев по сумасшедшему взвыл. В этот момент вошел Грюнке. — Отставить! — крикнул он по-русски. У Зайцева зазвенело в ушах. — Я... я все скажу, все, — лепетал Михаил, глядя на немца тупым взором умалишенного. Через час они пили с Грюнке кофе с коньяком. Немец — холеный, розовый, как молодой поросенок, Зайцев — худой, заросший щетиной, с ввалившимися глазами. И Михаил рассказал все. Указал время передачи донесений и приема указаний из Центра. Волну, шифр, где запрятана рация. Узнав, что Михаил радист, Грюнке улыбнулся: — Нам крупно повезло, — налил в фужеры коньяку и поднял тост «за умницу русского радиста Зайцева». Давить Грюнке не спешил. Как паук, затягивал Зайцева в свою паутину подкупающей улыбкой. Когда Михаил захмелел, похлопал его по плечу. — Мы не будем мешать вам, радист Зайцев! Мы вернем вас в лес выполнять свое задание. — Но я его не знаю. У меня был командир. Он знал цель. — Мы вам поможем попасть к партизанам без командира. Лицо Зайцева отразило откровенный испуг: — Они меня повесят. Криво улыбаясь, Грюнке налил в фужер искрящегося фруктового напитка и маленькими глотками выпил до дна. — Не повесят. От виселицы вас спасет ваш бородатый друг. — Как?.. Он тоже?.. — вырвалось у Зайцева. Грюнке ухмыльнулся: — Тоже. Только на другой волне, как говорят русские радисты. Зайцев ничего не понял. А Грюнке стал выкладывать план. Сегодня же вечером их повезут на то место, где они приземлились. Ночью Зайцев должен будет пробраться в известный ему хутор и попросить укрытия в пятой от края хате. Грюнке заверил, что в этой хате живут «сугубо красные». Нужно им рассказать, как позавчера ночью подбили их самолет, как неудачно приземлился, подвернув ногу, как потом почти двое суток мерз в лесу, прячась от немцев. Рассказать о тайнике. Рано или поздно его сведут к партизанам. — А Иван Ефимович? — не сдержался от вопроса Зайцев. — Повторяю: он вам поможет, — загадочно подтвердил Грюнке. Разработали детали операции. Хмель прошел, и Зайцева забила дрожь. Попасть теперь к партизанам было страшнее, чем остаться у немцев. Как спасение, в уме теплилась лишь одна искорка-надежда. Но Грюнке и ее разгадал. Неожиданно сказал: — Теперь составьте шифровку. Вам же надо донести Центру, что попали к партизанам и получить разрешение на работу? Михаил составил примерный текст и зашифровал его. — Так, — произнес Грюнке. — А где условная подпись? Зайцев глядел на него широко раскрытыми глазами. — Кто передал? Астра? Салют? Как вас назвала Москва? — Зайцем. — Вот и подпишитесь. Михаил подписался: «Заец». Грюнке резко вскочил со стула, нервно прошелся по комнате. — Вы не джентльмен, радист Зайцев! Вас снова следует отдать на воспитание в лапы Карла Шмульке. Он быстро выбьет из вас дурь. Русский язык я знаю не хуже вас. Слово «заяц» пишется через «я», а не через «е». Знаю и хитрость русских чекистов. Искаженное слово — сигнал, что работаете под контролем. Так? Отвечайте! Михаил побледнел. Мечталось: попадет к партизанам — сознается! Перейдет на связь с Центром по запасному варианту. Обведет врагов вокруг пальца. Последняя искра надежды погасла. Перед глазами, как привидение, появился краснощекий палач Шмульке. — Чем вы гарантируете мою безопасность у партизан? — Вы будете работать спокойно. Немецкой разведке достаточно того, что мы будем прослушивать все ваши донесения и указания Москвы.