Труп, обнаруженный в квартире на втором этаже, принадлежал начальнику секретной части штаба корпуса полковнику Литвинову. Это была его квартира – вернее, ведомственная, а Литвинов в ней проживал на законных основаниях. Шум подняла домработница. Она пришла в восемь утра, обнаружила открытую дверь, в прихожей сапоги своего хоязина (обычно к этому времени он уже убывал на службу), рядом – подозрительные женские туфли. На цыпочках прошла, заглянула сперва на кухню… После чего пулей вылетела из дома, с криком побежала ловить патруль. Полковника навестили ночью, извлекли из кровати, связали и явно пытали. На теле синяки, сломана грудная клетка, раздроблены пальцы на руках. Криков соседи не слышали – в старом доме была неплохая звукоизоляция. Полковник Литвинов был посвящен в военные и государственные секреты, знал коды связи, шифры, которыми обмениваются с Центром советские разведчики в ближнем тылу. Выдал ли он важные сведения – вопрос скорее риторический. При допросе использовался полный набор кухонных инструментов. Поневоле все скажешь, если хочешь быстрой и безболезненной смерти. Офицеры уныло разглядывали полуголое растерзанное тело, пока криминалисты и сотрудники военной прокуратуры проводили осмотр квартиры. В спальне нашли еще один труп: обнаженная красотка со свернутой шеей – помощница и служебная секретарша Литвинова в звании старшего лейтенанта. У трупов не бывает соблазнительных поз, но эта барышня лежала очень даже привлекательно! Сотрудники заглядывали в спальню через приоткрытую дверь, бледнели, но снова заглядывали. – Капут нашим военным секретам, – простодушно объявил Бабич. – Все понятно, проникли ночью в подъезд, бесшумно взломали дверь, вошли, посидели. Как вы думаете, товарищ майор, наши клиенты? – А что я должен думать? – разозлился Алексей. – Мне кто докладывал? Милицейский оперативник с обожженным лицом невозмутимо отчитался: дверь вскрыта аккуратно, в комнатах бандиты почти не наследили (неужто разулись?) Женщину убили сразу, чтобы не шумела, полковника оттащили на кухню, слегка придушив, там и приступили к беседе. Убивали долго, выпытывая сведения. Когда все выжали, подошли сзади, сдавили горло и держали, пока полковник не перестал дышать. Произошло это ночью – от часа до четырех. На вопрос, что мог знать полковник, прокурорские бледнели и тяжело вздыхали. Пленные могли молчать на допросах, но недолго. Все истории о героически молчащих партизанах и военнослужащих Красной Армии – пропаганда. Дело лишь в квалификации экзекуторов. Прибыл лейтенант НКВД, ответственный за охрану квартала на Мясоедовской, уставился на тело, побледнел, уже явственно представляя свою дальнейшую судьбу. Последующие события напоминали дежавю. Лавров доложил по телефону вышестоящему начальству. Буря в стакане осталась за кадром. «Ладно, это мы переварим, – изрек, справившись с гневом, полковник Лианозов. – Но не пора ли что-то начать делать, майор, пока немецкая разведка не надорвала с нас свои животы?» Расследованием занялась военная прокуратура и сотрудники ГБ. Часть группы убыла на рабочие места. Лавров и Казанцев ненадолго задержались в качестве сторонних наблюдателей – благо корочки позволяли. Все шло по ранее расписанному сценарию: в подвале обнаружили лаз в катакомбы. В подземелье спустилось отделение автоматчиков. Через несколько минут донеслись глухие взрывы, стрельба. К счастью, сержант, проводивший операцию, дружил с головой и быстро вывел людей из-под огня, рискуя нарваться на гнев командиров. Грязные, как чушки, красноармейцы выбирались из катакомб, сыпали матерками. Вытащили двух раненых, стали перевязывать. Прибежал нетерпеливый капитан, стал махать руками. Побледневший сержант оправдывался: приказа умирать не было, бойцы попали в засаду и дали отпор. Внизу галерея, объезда нет, проход заминирован. Там завязнет даже батальон. Капитан кричал, что отправит сержанта под трибунал, приказывал вернуться в катакомбы. – Капитан, уйми свои страсти, – посоветовал ему Лавров, предъявляя удостоверение. – И думай башкой, а не тем местом, которое ищет приключений. Сержант все правильно сделал, оставь его в покое. Вздумаешь наказать – узнаю и сам тебя накажу. Хочешь сделать доброе дело – прикажи заложить взрывчатку в ближайшее узкое место – там, внизу. Хоть одну лазейку мы закроем. Что стоишь, моргаешь? Действуй, кругом-бегом… Подробности неизвестны, но в НКВД, ГБ и армейские структуры спустили циркуляр: враг не дремлет. В городе действует купная банда, опирающаяся на бывших полицаев и людей, близких к немецкой разведке. Утаить шило в мешке было невозможно. Банда хорошо осведомлена, имеет разветвленные щупальца, а также своих людей в советских, партийных и военных кругах. Боевые группы находятся в катакомбах, где имеют оборудованные базы. Все органы власти должны проявлять максимальную бдительность. Патрулям – присматриваться к гражданам. Бледный цвет лица – основание для задержания. Простуженность, сопли, кашель, «подкопченный» вид – из той же области. Самовольно в катакомбы не спускаться. У немцев не получилось выкурить партизан, теперь у советской власти не получится выкурить врага – без должной подготовки и сведений… Сутки прошли в кропотливой работе. Оперативники рылись в архивах, куда-то уезжали, опрашивали людей. От уймы нужных и ненужных сведений кружилась голова. Приходилось исписывать массу бумаг, делать пометки в блокнотах. Ночь на Молдаванке прошла спокойно, посторонние в окна не лезли, посягательств на входную дверь не было. Майор спал в обнимку с пистолетом, ухитрялся контролировать процесс сна. Под утро забылся, в панике вскочил, уставившись на часы. Вот так и гибнут лучшие из лучших, теряя бдительность! Роза Леопольдовна, как обычно, ругалась с дядей Борей, а также с Агнией Соломоновной, проживавшей на другой стороне дома. Шалава Галка куда-то убежала с первыми петухами – заспанная, злая, но при полном марафете и даже в чулках. «Только хвостиком махнула, – прокомментировал ее исчезновение курящий на балконе Чепурнов. – А у вас как дела, майор? Все в порядке на ниве материального и вещевого обеспечения? Нервный вы сегодня, смотрите подозрительно – приснилось чего?» «Лева, оставь в покое этот стул! – разорялась в дальнем конце дома еврейская мама. – Не надо его никуда переворачивать, разве я просила об этом? Может, сделаем, наконец, как скажет мама?» Марина Одинцова выскочила на балкон, забрала высохшее белье, украдкой улыбнулась майору и испарилась. И уже через пару минут спешила через подворотню на работу, припадая на больную ногу… – Позвольте подвести первые итоги, товарищ майор? – деловито сказал лейтенант Чумаков, когда Лавров прибыл в отдел. – Они же – последние, – ухмыльнулся Осадчий. – Приятно, когда подчиненным есть что сказать, – похвалил Алексей. – Родили ребеночка, товарищи офицеры? – Уродец какой-то родился, товарищ майор. – Казанцев почесал выбритый висок. – Но другого нет, просим любить и жаловать. В городе незадолго до окончания боевых действий насчитывалось пятнадцать партизанских отрядов. Фактически их было больше – оккупация продолжалась два с половиной года, карательные акции шли почти постоянно, партизан блокировали и уничтожали. Практически все они действовали в катакомбах – каждый отвечал за свой сектор. Даже под Аркадией шла война – партизаны атаковали санатории, где лечились немцы с румынами, пляжи, не давая врагу спокойно загорать и купаться. Количество бойцов в отрядах разнилось – иногда их было не больше десятка, в других случаях численность зашкаливала за полусотню штыков. Партизаны орудовали на Пересыпи, в порту, на Молдаванке, под старым и новым городом, в отдаленных районах – в общем, везде. Немцы и румыны травили их газом, пытались блокировать в катакомбах, внедряли своих людей, а потом заманивали в ловушки. Группы менялись – вместо уничтоженных появлялись новые. Действовал подпольный обком, подпольные райкомы и так далее. Коммунисты шли впереди, сплачивали людей, показывали пример. За девятьсот дней погибли три тысячи партизан и подпольщиков. У каждой группы имелись свои подземные маршруты, свои каналы доставки раненых на поверхность, пути снабжения, свои проводники и информаторы во вражеских структурах. Неоднократно предпринимались попытки объединить разрозненные группы, привести их, так сказать, к общему знаменателю, но ничего хорошего из этого не выходило Может, и к лучшему – иначе провал был бы обеспечен, ведь отследить один отряд куда сложнее, чем мелкие разрозненные группы… – Вот нам и ниточка, – перебил Алексей. – Кто больше всех ратовал за объединение… – Те давно уже мертвы, – крякнул Казанцев. – Один из заместителей первого секретаря обкома товарищ Карпенко, председатель Приморского райсовета товарищ Дятлов… Но эти сведения не имеют для нас прикладного значения. Мы установили фактически достоверно: в феврале-марте текущего года под Одессой насчитывалось пятнадцать партизанских групп, четыре группы были разгромлены накануне нашего наступления, это, возможно, результат деятельности фиктивного партизанского отряда… – Зачем его создавать? – перебил Осадчий. – Дураков в абвере нет, немцы понимали, что Одессу придется сдать. Ну, уничтожат несколько групп, и что? Да пусть всех бы партизан извели заодно с подпольем – неужели Красная Армия не взяла бы Одессу? – Они все прекрасно понимали. Их операция – задел на будущее. Люди, внедренные в партизанское движение, легализуются, станут героями, получат почет и уважение, многие займут партийные и хозяйственные должности, войдут в элиту городского общества. Кто-то из них погибнет, кто-то сгинет, другие сбегут, четвертых провалят… Но их очень много – кто-нибудь останется, закрепится, пустит корни. А если учесть, что эти люди патологически ненавидят советскую власть – то это сила. Немцы вернутся, не вернутся – не суть. Умные головы понимают, что не вернутся, война будет проиграна. Но удастся договориться с союзниками: вот вам, мистеры, – безупречная агентурная сеть, готовая ко всему, лишь бы навредить коммунистам. Эта сеть может действовать долгие годы. А Одесса, между прочим, важный промышленный город-порт – нет нужды говорить про его значение? – Мы все понимаем, товарищ майор, – сказал Казанцев. – А если Осадчий не понимает, это его проблемы. 9 апреля текущего года, когда наши войска вступали в Одессу, партизаны вышли из катакомб и ударили в спину фашистам. Румыны понесли серьезные потери. Но многие партизаны действовали, не имея плана, на чистом энтузиазме, за что и поплатились. Практически полностью погибли группы товарищей Кучеренко и Хрипуна. Кучеренко решил перекрыть дорогу автомобильной колонне, увлекся боем и не заметил, как противник оказался у него в тылу. Люди Хрипуна пошли обезвреживать батарею орудий, сдерживающих наше продвижение по Малой Арнаутской, и попали в западню, погиб весь отряд. На момент, когда фашистов вышибли из Одессы, в ней осталось двенадцать партизанских групп общим числом около трех сотен штыков. Это не регулярное войско. В группах сильно идейное понимание, но плохо с дисциплиной. Таковы уж особенности этих штатских. Мы составили полный список. – Казанцев развернул несколько мелко исписанных листов. – Две группы мы исключили – в них погибли командиры и комиссары, рядовой состав наполовину выбит, и очень много раненых. Трудно предположить, что ставленники абвера ради своих целей полезут под пули, чтобы умереть. Такое возможно, товарищ майор? – Не думаю. Вечную жизнь им никто не обещал. Эти люди – отчаянные, рисковые, готовые на многое, чтобы нам насолить, но осознанно пойти на смерть… Вряд ли. Смысл не в выживших рядовых партизанах, из которых агенты длительного залегания, скажем прямо, так себе. Дело в руководящем составе – эти должны быть уважаемые люди с положением, которые в послевоенной Одессе наберут силу и авторитет. – Тогда исключаем еще шесть групп, – развивал тему капитан. – Это следующие товарищи: Ракитенко, мой однофамилец Казанцев, Буров, Лизгун, Волгин и Гарпинский. Мой однофамилец – посланец Объединенного штаба партизанских отрядов. Был заброшен в 1942 году с целью создания мощного узла сопротивления в оккупированной Одессе. Задание свое не выполнил, в движении царили разброд и шатание, но отряд под его командованием дрался храбро. Мы навели справки в столице: товарищ Казанцев – именно тот, за кого себя выдает. Ракитенко Фома Давыдович, бывший батальонный комиссар, получил контузию при отступлении частей Приморской армии, остался в городе, сколотил отряд, при этом все 900 дней поддерживал радиосвязь с Москвой. Это не он, товарищ майор. Ну, не мог человек с 1941 года быть агентом абвера – немцы тогда победоносно наступали… – Согласен, причина уважительная. – Следующий счастливчик – товарищ Буров, бывший директор механического завода. В подполье с января 1942-го. С ним в катакомбы ушел весь его партактив. Два года наводили страх на фашистов, именно его люди способствовали взрыву «дома офицеров», когда погибли две сотни высоких чинов. Потерял ногу – оторвало осколком ниже колена, мужику сообразили какой-то протез, прыгал, как козлик… – Дальше, Вадим. – За Лизгуна встает горой член Военного совета Одесского военного округа товарищ Кириленко. Они знакомы много лет, дружили семьями, Лизгун в 1941-м потерял семью – колонну беженцев атаковали немецкие танки. Погибли жена, двое детей и мать. Факт проверенный, сомнению не подлежит. Именно люди Лизгуна ценой своих жизней предотвратили подрывы Оперного театра и Консерватории во время отступления противника… – Дальше, Вадим. – Волгин Моисей Соломонович, бывший проректор… – Дальше. Прыснул Чумаков, но быстро сделал серьезное лицо, перехватив строгий взгляд командира. – Гарпинский Владимир Петрович… – Казанцев замялся. – Что с ним? – Горе у него, товарищ майор, – пробормотал Чумаков. – Он умер… – Как умер? – нахмурился Лавров. – Почему умер? – «Дельфин» он, товарищ майор… – Я не понял, у нас сегодня викторина? – начал раздражаться Алексей. – «Дельфинами» на одесском жаргоне называют мертвецов, найденных в море, – объяснил Казанцев. – Воевал в катакомбах больше года, до войны возглавлял партком судоремонтного завода на Пересыпи. Именно его люди отбили у эсэсовцев большую группу евреев, которых везли на расстрел. Положили дюжину солдат, всех спасли – и как сквозь землю провалились. Евреев вывезли к Днепровскому лиману, передали подпольщикам товарища Аджибекова, и тот переправил их в безопасное место. Отряд Гарпинского был явно не фиктивный, а тут еще эта глупая смерть. Как в песне: «Рыбачка Соня как-то в мае, причалив к берегу баркас…» Рыбаки его нашли 2 мая текущего года. Тело плескалось на мелководье после отлива, рыбы выели лицо, но товарища опознали. – И в этом ничего подозрительного? – Дела амурные и семейные. Героические партизаны тоже люди. У Гарпинского была в катакомбах женщина – вместе с ним жила, ну, чтобы воевать было комфортнее. А дамочка скрыла, что у нее муж живой. Вернее, тогда еще не знали, что он живой, а как нарисовался в городе после освобождения, так и узнали. В общем, бодрая история. Задело человека, что его уже похоронили, плюс супружеская измена. А на заслуги Гарпинского ему плевать с колокольни. Милиция расследовала это дело – по особому поручению обкома. Типичная бытовуха. Питейное заведение, обиды, непонимание, поножовщина. В общем, пырнул он партизанского командира, тело бросил в море, потом отправился домой – думал, теперь будет жить долго и счастливо. Но супруга не оценила его поступок, побежала за патрулем. Обманутый муж ее догнал, выстрелил в голову из пистолета, а когда подоспели бойцы, то и стрелка обнаружили мертвым – не вынес, пустил пулю в висок… – Шекспир прямо, – уважительно прошептал Бабич. – Восстановили картину, опросили свидетелей и очевидцев. Не наша тема, товарищ майор. – Уговорил, переходи к нашей теме. Остаются четыре партизанские группы, сведения о которых скомканы и расплывчаты. Все они понесли потери, но незначительные. Командиры живы и здоровы, получили награды за самоотверженную борьбу и в данный момент находятся в городе. Незначительный процент бывших партизан вступили в действующую армию и ушли на фронт. Другие остались, ведут гражданскую жизнь. НКВД их проверял, это обычная практика – ничего подозрительного. Проверка была формальной, партизан ни в чем не подозревали. Список командиров: Коробейник Сидор Фомич, 48 лет, до войны начальник охраны Одесского порта, коммунист, сейчас его опять отправили в порт, заведует складским хозяйством, по отзывам – крут, но справедлив. Есть супруга, бывшая подпольщица, брак официально зарегистрирован в конце апреля. О прежней семье сведений нет, эту тему Коробейник предпочитает не поднимать. Горобец Валентин Андреевич, 44 года, до войны возглавлял районный совет народных депутатов. Какое-то время жил в эвакуации, там же и семья, вернулся в оккупированный город прошлым летом, контактировал с подпольем, позднее создал партизанский отряд. Мещерский Павел Филимонович, 50 лет, – секретарь Приморского райкома партии. С супругой развелся еще до войны, но это, пожалуй, единственное темное пятно в его биографии. Правильный и положительный товарищ. Сейчас он снова заведует Приморским райкомом, поднимает район, открывает промышленные предприятия. О личной жизни сведений нет. Четвертый фигурант – Булавин Виктор Афанасьевич, бывший и нынешний начальник милиции того же Приморского района. Ему 51 год, основательный, солидный. В 30-е годы служил в армии, командовал артиллерийской батареей, учебным центром, потом ушел со службы, посвятил себя работе в милиции. Семья была в эвакуации в Оренбурге, сейчас они воссоединились, проживают на Французском бульваре. Хотя, по имеющимся сведениям, жена с детьми сейчас уехала в Николаев, где живут их родственники, поездка продлится недели две. – То есть новых людей в списке нет? Все они знакомы городу? – Так точно, товарищ майор. Но вы сами сказали – они могли не афишировать свое сотрудничество с гитлеровским режимом. Немцы берегли этих людей, чтобы когда-нибудь использовать… – Вообще интересно, – хмыкнул Осадчий. – Все коммунисты, возглавляли райсовет, райотдел милиции, райком партии… что там еще – охрану гигантского порта. Уважаемые и преданные нашим идеалам люди. Мы не должны удивляться, что кто-то из них пылает злобой к советской власти и возглавляет вражескую резидентуру? – Не должны. Враг забрался в наши структуры, внешне ничем не отличается от советского человека. Не хочу вспоминать генерала Власова, но придется. Он командовал целой армией, был обласкан руководством, добился определенных успехов на фронтах – и вдруг оказался предателем. Ладно, не обращайте внимания. – Лавров отмахнулся. – Аналогия неуместна, генерал Власов не был внедренным агентом. Адреса фигурантов имеются в деле? – Подшиваем, – кивнул Чумаков. – Адреса скоро лягут вам на стол. Фотографии подозреваемых – здесь. – Лейтенант положил на стол тонкую папку. – Не выдали себя, собирая сведения? – Мы старались, – смутился Бабич. Старались они… Лавров задумался. Шила в мешке не утаишь. О том, что органы проявляют интерес к местному партизанскому движению, скоро будет знать каждая собака. Нужно ли это утаивать? Почувствовав внимание, преступники насторожатся, но вряд ли уйдут из города. Будут продолжать подрывную деятельность. Или сделают перерыв, понаблюдают, каких успехов в их поимке добьется СМЕРШ. Сил у контрразведки – кот наплакал. Почему все считают, что СМЕРШ – это мощь, огромная структура со своими вооруженными силами и переизбытком ищеек? Несведущий человек даже не подозревает, что контрразведка испытывает кадровый голод, оперативники выбывают постоянно. Работать некому, а требуют многое, на счету каждый человек. Оперативный отдел, который он возглавил, только за текущую неделю потерял троих, и неизвестно, что будет дальше. Дело деликатное, опасность может появиться откуда угодно. По договоренности с начальством содействие могут оказать сотрудники областного управления РКМ (только областное – никаких районных), наготове отделение автоматчиков, все это хорошо, но думать и планировать должны именно присутствующие в кабинете головы… – С этого дня – полная осторожность. Ходите и оглядывайтесь. Будьте начеку, держите оружие наготове. Сотрудников милиции привлекать только в крайнем случае. Действия должны быть согласованы. Фигурантов прорабатывать ненавязчиво… пока, во всяком случае. На адресах перечисленных товарищей постоянно должны присутствовать сотрудники в штатском – наблюдать, но не светиться. Майор с отсутствующим видом перебирал фотоснимки фигурантов. Одни были размыты, на других присутствовали еще и посторонние лица, а нужные фигуры были обведены карандашом. Усатый широколицый Коробейник, какой-то снулый невыразительный Горобец – обладатель удлиненного лица и мутных глаз; невысокий, но жилистый Булавин – коротко стриженная окладистая борода, внимательный взгляд; рослый внушительный Мещерский с ястребиным носом и таким же взглядом – именно таким и должен быть партийный вожак. Алексей перебирал снимки, всматривался в лица и вдруг начал испытывать какой-то «живительный» трепет. Его словно залихорадило. Пришло волнение, затруднилось дыхание. Чем пристальнее он всматривался в фотографии, тем сильнее его охватывало возбуждение. Интуиция что-то сообщала, но это был рыбий язык, которому майора не обучали. Такое вообще возможно? Опыт работы в органах подсказывал, что да. Но если бы все было так просто… – Что-то не так, товарищ майор? – насторожился Осадчий. – Вы словно колдунья, которая гадает по фото… – Было бы неплохо… – Алексей вышел из оцепенения, сложил снимки в стопку и убрал в папку. – Нужно выяснить, какие акции проводили партизаны, какой урон нанесли оккупантам, в каких районах они работали, контактировали ли с партизанами из других отрядов. Не забываем, если мы имеем дело с фиктивной группой – то вряд ли она действовала без указки кураторов. Все акции были подготовлены абвером, возможно, сигуранцей – хотя и сомневаюсь в больших способностях румынской организации. Мы имеем дело именно с немецкой разведкой. «Партизанам» дозволили что-то взорвать, кого-то убить – но вряд ли немецких солдат и офицеров. Нужно составить перечень того, что совершали эти люди. Выяснить, когда были сформированы группы. Список выживших и в данный момент находящихся в городе… – Возможно, что некоторые партизаны просто не знали, на кого они работают? – задал неожиданный вопрос Казанцев. – Они нормальные советские люди, дрались с оккупантами, не имея понятия, кто на самом деле их направляет и для чего они существуют. Это имеет смысл, товарищ майор, такие люди служили бы агентам идеальной ширмой.