– Кто знает, что она тут стоит? – Гм… Ну, я говорил Лидии Константиновне… – А еще кому? – Кажется, никому. – Отлично. Впредь до моего особого разрешения прошу о телескопе никому не сообщать. Это понятно? – Понятно, – проворчал Платон Аркадьевич. Хотя на самом деле он ничего не понимал. Когда дождь кончился, Иван отправился обследовать сад. Часть деревьев была вырублена, а за домом располагался огород, и, поглядев на него, Опалин сразу же понял, что занимается им человек, не имеющий достаточных навыков, и только потому, что жизнь заставила. Грядки кривые, овощи посажены то слишком тесно, то чересчур просторно, половина кустов не плодоносит, – одним словом, совсем не то, что на огороде возле станции, где чувствовалась неустанная забота и любовь к делу. «Интересно, Терешин занимается огородом или все-таки Марфа… – мелькнуло в голове у Ивана. – Наверное, жена, хоть он и корчит из себя главного. Все-таки хорошая хозяйка видна сразу…» После огорода Опалин пошел к пруду и, засунув руки в карманы, некоторое время стоял напротив плотины, на которой инженер Вережников установил динамо-машину. Опалин уважал техническую мысль, и все, что двигалось, производило электричество или облегчало человеческий труд, было близко его сердцу. Еще он любил мосты, корабли и, конечно же, самолеты. Может быть, если бы он не оказался в угрозыске, он бы попытался стать летчиком. Ради одного ощущения, что ты отрываешься от земли, ради того, чтобы воспарить над скудной, трудной, спотыкающейся жизнью… эх, мечты, мечты! Усилием воли отогнав досужие мысли, Опалин повернулся и зашагал к сторожке. В конце концов, он приехал сюда не мечтать, а заниматься делом. Сторож усадьбы, превращенной в школу, оказался бледным малым неопределенного возраста, заросшим клочковатой русой бородой. Звали его Алексей Свешников. Он рассказал, что раньше выполнял разные работы в Дроздово, потом перебирался в город на заработки, снова возвращался и в конце концов с позапрошлого года осел тут. Также он уверял, что привидения шатались в усадьбе и раньше, потому что в войну там устроили больницу, в которой от тифа и прочих болезней умерли десятки, если не сотни человек. – Я тебе так скажу: больница – одно название, – говорил Алексей, морща лоб. Его отличала медлительная речь, и каждое слово он произносил, словно вбивая гвоздь. – Больных туда просто привозили, понимаешь… А лекарств не было. Ничего не было. Лидия Константиновна была вместо сестры милосердия, пока сама не заболела… – А как же врачи? – пробормотал Опалин. – Врачи? Да ты что… Ну, прислали из уезда одного. Он только посмотрел, махнул рукой и обратно запросился… – А Виноградов, который нынешний доктор? Он тут когда появился? Сторож задумался. – В этом году или раньше? – решил ускорить процесс Опалин, который видел, что его собеседник завяз в дебрях памяти и никак не может сориентироваться. – Нет. Ты меня не сбивай… Кажись, после смерти Ленина он приехал. Точно. Вот тогда. – А что он за человек вообще? – Человек? Да так… Городской. Жена к нему приезжала одно время, потом развелась. Надоело мне, говорит, свинство это. – Алексей усмехнулся и покрутил головой. – Она в туфлях ходила. Какие туфли в деревне, сам понимаешь… За печкой затрещал сверчок. – Отец мой был тут сторожем, – сказал Алексей. – А я, знаешь, решил: у меня все будет иначе. В сторожа не пойду. И что? – Он усмехнулся. – Что большевики о судьбе говорят? Есть судьба, али нет? – Каждый сам хозяин своей судьбы, – убежденно ответил Иван. – Да ну! – Сторож криво усмехнулся. – У меня три брата было. Все на фронте полегли. В ымперлитическую войну. – Он не справился со словом «империалистическая» и перекорежил его так, что Опалин поморщился. – Что они в своей жизни решали? Да ничего. На меня посмотри: что я решаю? Стерегу усадьбу эту проклятую, копаюсь на огороде, слежу за машиной на плотине, за лошадью, вожу Лидию или учителя, куда скажут. Теперь вот призрак этот окаянный… Тьфу! – А лошадь что, болеет? – спросил Опалин, вспомнив разговор на станции. – Не. Игнат, сволочь, плохо ее подковал. – Игнат – это кузнец? – Он. Ты знаешь, он к Лидии сватался. Много лет назад, а она ему отказала. Так он до сих пор помнит, и не упустит случая напакостить. – Ладно, хватит про Игната, – решился Опалин. – Ты лучше про призрака расскажи. – А что про него рассказывать? – Сторож явно занервничал. Сверчок заскрипел еще громче. – Ты его видел? – Один раз. Мне хватило. – Опиши. – Как его описать-то? Белый и колышется в воздухе. Вместо головы – череп. – Череп, значит? – Угу. Ты в него тоже палить собираешься, что ли? Как этот, который до тебя приезжал? – Думаешь, не стоит? – серьезно спросил Иван. – Ну попробуй, если смелый, – ответил Алексей со вздохом. – Только на меня не рассчитывай: я с призраком связываться не буду. Братья мои померли, а я еще пожить хочу. – Почему ты один дом стережешь, без собаки? – Была у меня собака. – На лицо сторожа набежала тень. – Убили ее. – Кто убил-то? – Кто-то из местных. Сад видел? Там черешни растут, яблони. Ничего толком не поспевает, их зелеными обдирают. – Зачем? – Ну вот так, – туманно ответил Алексей, поводя плечами. – Это же все господское было. В 19-м году у кулачья дров было навалом, но они все равно сюда лазили и деревья пилили, хотя лес совсем близко. После сторожки Опалин заглянул в конюшню, где в просторном стойле, рассчитанном как минимум на шесть лошадей, стояла одна-единственная кобыла и шумно вздыхала. – Здорово, – сказал ей Иван. – А ты не боишься призраков, да? Лошадь посмотрела на него своими прекрасными темными глазами и переступила на месте. «Надо будет сделать подлецу Игнату внушение», – подумал Опалин и отправился к себе. Теперь он сидел и вяло размышлял обо всем, что услышал и узнал в этот странный, тягучий летний день. Его не покидало интуитивное ощущение, что среди этого вороха самых разнообразных сведений он уловил намек на нечто очень важное, на ниточку, которая была ему так нужна – но не ухватил ее вовремя, чтобы раскрутить весь клубок, и это его мучило. «Что же это было, в самом деле…» Соловей в саду щелкал, свистел и выводил рулады. Ночь наплывала на Опалина. «Надо будет спросить у них бумаги и чернил, чтобы… Хотя что я могу сейчас написать?» Он мысленно представил себе, как будет выглядеть его отчет, и фыркнул. «Помощник агента угрозыска Опалин Иван Григорьевич, командированный в б. усадьбу Дроздово (Московской губернии) с целью пресечь деятельность эмигрантского призрака, который злоумышляет против советской власти…» Б. в данном случае являлось весьма популярным в те годы сокращением, обозначавшим «бывший» или «бывшие». Так называли не только дома, но и людей, которые что-то значили при старом режиме, а при новом обратились в ничто или почти в ничто, из-за чего не питали к власти большевиков никакой симпатии. «Вот, допустим, Лидия Константиновна… Можно ли ее назвать бывшей? Всю жизнь на положении бедной родственницы в этом доме, который ее не отпускает… Или, к примеру, Киселев…» Он поглядел на банку с огурцами, которая превратилась в сущую обузу. Половину Опалин отдал Лидии, а оставшиеся успел частично умять. «Завтра надо будет вернуть Марфе пустую банку, – решил Опалин, – пусть не думает, что я зажал посуду». Он был человеком обязательным и не понимал, как можно не держать своих обещаний. Выбросив до поры до времени из головы все мысли о призраке, он попробовал закрыть окно, но понял, что не сможет спать в духоте, и оставил все как есть. Сбросив сапоги, Опалин улегся на кровать, повернулся на бок, ничем не накрываясь, и уснул. Впрочем, до этого он успел убрать браунинг под подушку. Точность обязывает нас добавить, что вскоре после того, как он уснул и на небо выплыла мутно-желтая круглая луна, тень скользнула по саду и заглянула в открытое окно. Добавим также, что тень не имела отношения к миру призраков, а, напротив, принадлежала вполне себе живому человеку. Видя, что Опалин крепко спит, обладатель тени усмехнулся и растворился в ночи. Его загадочную личность могли бы разоблачить только луна и соловей, но оба они говорить не могли, и потому тот, кто бродил по саду, мог ничего не опасаться. Глава 8 Летящий топор На другой день несостоявшаяся деревня Троцковка, она же Николаевка, Дроздовка тож, гудела как встревоженный улей. Стало, к примеру, известно, что прибывший из Москвы с утра заявился к кузнецу Игнату, ведя за собой школьную лошадь, и потребовал подковать ее как следует. Кузнец попытался было заартачиться и указать на то, что у него и так работы навалом, после чего услышал от столичного разные слова, преимущественно непечатные, и обещание упечь его в уездный допр за неуважение к власти. Игнату была даже предъявлена пугающая бумажка с большой круглой печатью и пробелом в том месте, где должно стоять имя арестованного. Струхнув, кузнец подковал лошадь, но после того, как грозный муровский агент отбыл, устыдился своего страха и теперь гордо рассказывал всем желающим, что не будь Опалин представителем власти, он бы ему показал кузькину мать, и не только кузькину, и даже не только мать. Затем страшный агент наведался к отцу Даниилу Воскресенскому, который был занят тем, что пересчитывал своих кур и яйца, которые они снесли. Священник, немолодой уже человек в сильно поношенной рясе, поглядел на пришельца в точности так, как должен смотреть представитель притесняемой религии на того, кто способен причинить ему очередные неприятности, но Опалин удивил его вопросом, не пропадали ли с местного кладбища черепа и вообще – не рылся ли кто-то в могилах. – Странно, что вы это спросили, – сказал священник. Он вытер руки о первый подвернувшийся лоскут (носовые платки в деревне сыскать было в то время затруднительно), и пригласил гостя следовать за собой. В поводу Иван по-прежнему вел лошадь, которую водил подковать. Около кладбища Опалин привязал ее и поспешил за священником, который показал ему братскую могилу, в которой хоронили умерших от тифа. – Видите? Здесь земля осыпалась, стали видны кости… но произошло ли это по естественным причинам или оттого, что в ней кто-то копался, я сказать не могу. Я попросил могильщика набросать сверху земли…