Лерою, правда, повезло меньше. Он сидел, скорчившись на колокольне городской церкви, и мучился от жары ничуть не меньше самого Клива. Но выбора у Сэма не было. Куда можно запрятать лучшего стрелка, вооруженного, к тому же здоровенным «Шарпом» пятидесятого калибра? Только на колокольню. Неудобно, жарко, зато и шансов поймать пулю намного меньше. Не то, что у него, Клива. По плану, предложенному федеральным маршалом Джонсом, Клив отвечал за маленькую дверь, расположенную на заднем дворе банка. В то время, пока Арлин и Уитмор будут поливать парней Финнигана свинцом, он должен проскочить через двор и обрадовать бандитов своим появлением с тыла. Клив вполне был способен на такое. Лет пятнадцать назад он посчитал бы это простой работенкой, но и сегодня, в свои пятьдесят пять, не видел в ней ничего невозможного. Пальцы левой руки скрючил артрит, но правая, хвала Господу нашему, оставалась такой же быстрой, как и раньше. Ну а тех, кто прорвется наружу, если конечно, будет, кому прорываться, встретит Лерой со своим громобоем. Клив им не завидовал. Тяжелая свинцовая пуля, выпущенная из такой пушки, легко отрывала конечности, оставляя фонтанирующие кровью обрубки с торчащими из ран обломками костей. А попав в туловище, все равно в грудь или спину, разрывала живот, выпуская на свет божий розовые лохмотья легких и сизые кольца кишок. Человека, непривычного к подобному зрелищу, могло и стошнить. Клив слегка поморщился, отгоняя от себя возникшую перед внутренним взором картину. Пошевелился, удобнее примостив свое тщедушное тело на небольшом полене, поставленном на попа, и принялся изучать узоры, образованные кристаллами соли на слегка изогнутой поверхности дубовых досок. Вот всадник в широкополой шляпе, несущийся во весь опор. Силуэт лошади едва заметен, но это обстоятельство нисколько не портит картины, сложившейся отчасти на темной поверхности бочки, отчасти в разыгравшемся воображении Клива. А вот каньон Рио-Гранде, каким он видел его на дагерротипе в Остине, в борделе матушки Клэп, где побывал в году одна тысяча восемьсот шестьдесят восьмом. Или в шестьдесят девятом? Нет, точно в шестьдесят восьмом. После неудачной охоты за парнями из Банды Черных Холмов, в окрестностях городка Раунд Рок. Тогда Клив потратил месяц, преследуя двух ковбоев, которые, в конце концов, почувствовав слежку, разделились и покинули территорию округа Тревис. А он, измотанный до полной потери сил, и, вдобавок подхвативший простуду, решил устроить себе небольшой отпуск. А почему, нет? В карманах звенело серебро за голову Малыша Бена Ринго, мелкого шулера, дурака и легкую добычу. Обычно за Ринго никто не дал бы и пяти центов в базарный день, но однажды, перебрав виски, этот пьянчужка застрелил своего соперника по игре в покер прямо в салуне, на глазах, по меньшей мере, тридцати горожан и ковбоев с окрестных ранчо! Мозги несчастного забрызгали стены заведения и сюртук мэра Льюиса, безвозвратно испортив аппетит большинству посетителей. А покойника пришлось хоронить в закрытом гробу, дабы уберечь безутешную вдову и пришедших на похороны от лишних переживаний. Вот тогда-то цена за Бена Ринго и взлетела до двухсот баксов. Ордера с надписью «РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЖИВЫМ ИЛИ МЕРТВЫМ» красовались на фасадах каждого дома в Хейвене, а салун и здание почты украшали, как минимум, десяток листов каждое. Под дурно исполненным портретом Ринго зловеще чернело набранное крупным кеглем слово «УБИЙЦА» и трехзначное число, начинающееся на двойку, а заканчивающееся двумя нолями. Иногда Клив задумывался, какой части из этих двухсот монет он обязан испачканному мозгами сюртуку мэра? И каждый раз приходил к ответу, что, по крайней мере, половине. Черт, неплохо, совсем неплохо за несколько пятен крови, кусочков кости и мозга на отрезе дорогого твида. Кружащиеся в хороводе воспоминания постепенно становились все ярче, оттесняя на задний план жару и провонявшую мясом бочку. Веки охотника медленно опустились и Клив, упершись лбом в шершавые, пропитанные солью доски, провалился в тяжелый сон. Глава 2 Бен Ринго Полночная луна заливала мертвенно бледным светом слегка колышущиеся кукурузные стебли, когда Клив серой тенью скользнул по правому краю поля. Достигнув неширокой, ярдов в тридцать, полосы желтой земли, отделявшей поле от огороженного прогнившими досками двора, он присел на одно колено. Минут на пять замер, вглядываясь в темные, затянутые бычьими пузырями окна хибары. Никого. Лишь тихо шелестели длинные, заостренные, как наконечники копий, листья, в черном небе глухо ухали совы. И еще кое-что. Что-то среднее межу детскими всхлипами и скулежом, время от времени прерывающееся коротким похрюкиванием. Небольшая пауза, затем снова всхлипы и похрюкивания. На лице Клива расплылась довольная улыбка, обнажив пожелтевшие от табака, но еще крепкие зубы. Легко поднявшись на ноги, он по-прежнему бесшумно перетек к изгороди и, на секунду замешкавшись, поднырнул под ветхой доской ограждения. Прикасаться к древней, криво сколоченной калитке Клив не решился. Эта изъеденная ветрами и солнцем конструкция могла обрушиться на землю с грохотом, способным разбудить мертвеца задолго до прихода Страшного Суда. С быстротой и грацией горной кошки он пересек залитое призрачным светом луны пространство двора. Прижавшись левым плечом к деревянной стене хижины, осторожно выпрямился. Теперь храп спящего в домике человека, более походил на хрип подавившегося собственным языком эпилептика. Клив помнил, как хрипел на полу салуна «Красотка Молли» городской пьяница Джим Морис, а док Берлингтон его, Клива, ножом, разжимал старику зубы. Рот Мориса пузырился густой белой пеной, чуть розовой в тех местах, где губ и языка коснулось бритвенно-острое лезвие. Клив распахнул короткую, дубленой кожи, куртку. Откинул правую полу и положил ладонь на обмотанную сыромятными шнурами рукоять револьвера. Большой палец привычным движением сдвинул вперед веревочную петлю, охватывавшую курок. Чуть потянув рукоять на себя, проверил насколько легко выходит оружие из кобуры. Затем, едва касаясь левым плечом стены, скользнул к узкой дощатой двери, ведущей в хижину. Мягко толкнув дверь, Клив переступил порог, и тут же в нос ему ударил тяжелый запах перегара. Плавным движением охотник достал из кобуры револьвер, одновременно взводя курок. Раздался тихий, маслянистый щелчок. Барабан провернулся, заряженная большой круглой пулей камора замерла точно напротив казенника. Дульный срез ствола, похожий на широко распахнутый глаз, описал полукруг, внимательно осматривая скудное убранство хижины. Очаг, сложенный из плоских камней, небольшая вязанка хвороста, лежащая рядом. Слева от очага, на высоте около пяти футов, приколоченная к стене полка. На ней помятый, закопченный кофейник, небольшой котелок, кружка и грубо слепленный глиняный горшок. Фигурка Девы Марии. То ли вырезанная из дерева, то ли гипсовая, под слоем пыли, щедро смешанной с сажей и не разглядишь. Такие бесплатно раздавали в торговых миссиях лет двадцать назад. Под полкой лежал наполовину пустой мешок из-под муки, с чернильным клеймом бакалейной лавки Хейвена. Груда кукурузных початков, плетеная корзина для зерна, на треть заполненная пшеницей. Сбитый из досок небольшой стол и колченогая табуретка сиротливо жались к дальней стене хижины. Над столом — деревянное распятие грубой работы. На полу, в центре единственной комнаты, лежал набитый соломой матрац, а на нем, лицом вверх, раскинулся Малыш Бен Ринго. Свесившаяся с края матраца голова запрокинута, круглый подбородок, украшенный жиденькой эспаньолкой, смотрел точно в закопченный потолок. Левая рука нежно обнимала большую, галлонов на пять, стеклянную бутыль, с остатками мутной, белесой жидкости на дне. Правая, откинутая в сторону, сжимала рукоять револьвера. «Кольт. Тридцать шестой калибр, морская модель», — автоматически отметил Клив. А из приоткрытого рта Малыша доносились те самые, скуляще-всхлипывающе-хрюкающие звуки. Клив навел ствол своего ремингтона на лежащего перед ним Ринго. Пухлый толстячок, ростом не более пяти футов и двух дюймов, был одет в черные брюки классического покроя и белую шелковую рубашку с крахмальным воротничком. Тесьмяные подтяжки, словно патронные ленты, крест накрест пересекали его упитанный торс. Темные пятна жира, практически черные в призрачном свете луны, покрывали грудь и круглый, колышущийся в такт храпу, живот. Были на рубашке и другие, похожие на набрызги краски, отметины. Кровь. «Должно быть, того парня, что так неудачно выиграл последнюю в своей жизни партию покера», — сообразил Клив. Не отводя оружия от Малыша, он присел на корточки и, осторожно потянув за ствол, извлек кольт из разжавшихся во сне пальцев. Осторожно выпрямился, с интересом глядя на револьвер. По черному воронению ствола, причудливо изгибаясь, вилась золотая лоза. Изогнутая рукоятка сработана из чуть желтоватой слоновой кости. Блестящий, цвета полированной стали, барабан. В пяти каморах слабо поблескивали полусферы свинцовых пуль, еще одна была пуста. «Наверное та, заряд из которой убил бедолагу ковбоя», — подумал Клив. — «Хороша игрушка, не меньше сорока баксов. Откуда она у этого проходимца?» Поднеся кольт к лицу, он осторожно втянул носом воздух. Так и есть. От револьвера до сих пор доносился слабый запах сгоревшего пороха. Клив засунул кольт за широкий, украшенный серебряным шитьем, ремень. Отведя ногу, слегка стукнул носком сапога по лаковой туфле Ринго. Потом еще раз, сильнее. Храп на мгновение прервался, Малыш невнятно замычал, чуть повернув голову. Его левая рука ласково погладила бутыль по круглому, пузатому боку. Храп зазвучал с прежней силой. Тяжело вздохнув, Клив полез в карман куртки и достал небольшой моток прочной веревки, сплетенной из кожаных шнуров. Склонившись над бесчувственным толстячком, быстро, но тщательно связал ему кисти рук. После короткого раздумья, оставшимся куском стянул лодыжки, полностью обездвижив Ринго. Окинув взглядом скудное убранство хижины, быстрым шагом вышел во двор. Обойдя дом, Клив направился к стоящему невдалеке сараю. Быть может, там удастся найти веревку и несколько досок для волокуши. Откинув в сторону деревянный запор, он распахнул створку ворот и подался назад от ударившего в нос сладковатого запаха разложения. Сквозь щели в стенах и высокой, двускатной крыше, на земляной пол падали косые полоски лунного света. У дальней стены сарая лежала мертвая лошадь. На голове уздечка, поводья накрепко привязаны к ржавому железному кольцу, вкрученному в толстый, вкопанный в пол, деревянный столб. Небрежно брошенное на землю седло валялось в нескольких футах от импровизированной коновязи. Лошадь лежала на боку. От жары ее раздуло, окоченевшие ноги торчали в стороны, словно палки, а туго натянутая на брюхе шкура была готова лопнуть от случайного прикосновения. Шея вытянута, незрячий, обращенный вверх глаз побелел и сморщился. Рот полуоткрыт, между желтых зубов виднелся прикушенный, цвета испорченного мяса, язык. Из правой ноздри вниз тянулась полоска высохшей слизи. Рой сонных мух, ясно видимый в полосе лунного света, лениво кружился над лошадиной головой, издавая низкое, басовитое гудение. Компанию лошади составлял мул, ничуть не в лучшем состоянии. Ржавая цепь, обвитая вокруг его шеи, крепилась к толстой железной скобе, глубоко вбитой в древесину. Цепь была настолько коротка, что при жизни несчастное животное наврядли могло прилечь. Теперь же, вздернутая над землей голова на неестественно выгнутой шее была обращена к Кливу. Пустые глазницы с копошащимися в них насекомыми смотрели сквозь него, иссохшие губы обнажили крепко сжатые зубы, создавая жуткое подобие улыбки. Жирная муха выползла из левой ноздри мула, и, не удержавшись, шлепнулась в пыль с тихим, но вполне различимым стуком. Клив с трудом оторвал взгляд от животных, лежащих на расчерченной полосами лунного света земле. Едва удержав поднявшийся из желудка ком, оглянулся по сторонам. Вдоль правой стены сарая тянулись грубо сколоченные загоны для коз. Их обитатели лежали среди разбросанных по земле пучков высохшей травы, горошков навоза и клоков шерсти, напоминая странные музыкальные инструменты, издающие неприятный визжащий звук. Клив видел такие однажды, когда, перебрав виски, зашел в пеструю палатку передвижного цирка — шапито. Как же они назывались? Валанки? Нет, кажется, волынки. Точно, волынки, национальная гордость Шотландии. Клив тогда подумал, что не хотел бы жить в стране, национальной гордостью которой считается игра на волынке. В последнем, четвертом по счету, загоне лежало нечто, напоминавшее большую связку кукурузных стеблей. Лунный свет, пробивавшийся сквозь щели в досках, не достигал этого места, и странный предмет почти сливался с окружающим загон мраком. Клив выругался сквозь крепко сжатые зубы. «Скот пал от жажды, это ясно, как божий день. Лето в Техасе жаркое и сухое, сутки без воды — верная смерть, что для человека, что для скотины», — рассуждал он, замерев на пороге. «Лошадь, должно быть, Малыша Ринго. Приложившись к бутыли, он и не вспомнил о ней. Мул хозяйский, для работы на поле. И козы. Все наперечет, кроме хозяина». Заранее зная, что увидит, Клив прикрыл нижнюю часть лица пестрым шейным платком и решительно шагнул внутрь. Вонь усилилась. Плотная ткань облегчала дыхание, но тошнота тугим комком то и дело подкатывала к горлу. В дальнем загоне лежал человек. Одетый в когда-то белую, полотняную рубаху, и широкие, такого же материала, штаны. Грязный, босой. Длинные, спутанные волосы падали на лицо. Индеец или мексиканец, точнее не разобрать. Руки неестественно вывернуты за спину и связаны куском старой разлохмаченной веревки. Клив, не спеша, извлек кисет, распустил кожаный ремешок, стягивавший края. Нащупал россыпь спичек, достал одну. Прижал красную головку к ногтю большого пальца, и чиркнул. Раздалось негромкое шипение, сладковатая вонь гниения на миг сменилась запахом сгоревшей серы и фосфора. На конце длинной, пропитанной воском палочки, затеплился желтый лепесток пламени. Рой жирных мух поднялся с лежащего на земле тела. В том, что человек мертв, сомневаться не приходилось. Клив присел перед телом и аккуратно, почти нежно, отбросил со лба покойника сальные пряди волос. Темная, выдубленная ветрами и солнцем, кожа. Глубокие, словно овраги, морщины, избороздившие лицо. Невидящие глаза смотрят прямо перед собой, рот широко распахнут в немом крике боли. Мексиканец, старик. На левой скуле кожа рассечена, обнажая кость, волосы слиплись от запекшейся крови, висок проломлен сильным ударом. На секунду задумавшись, Клив извлек из за пояса кольт Малыша, и еще раз внимательно осмотрел револьвер. Желтый огонек восковой спички осветил бегущую вдоль ствола золотую лозу, тускло блестящие латунные крышки, защищавшие механизм, рукоять, отделанную слоновой костью. Ага, вот оно! У самого основания рукояти блеснули тонкие нити волос, склеенные темной, уже высохшей, кровью. Фрагменты головоломки с тихим щелчком стали на место, рисуя в сознании Клива картину произошедшего. Вот Малыш Ринго, гонимый предчувствием неизбежной расплаты, несется на взмыленной лошади, не разбирая дороги. В душе царит страх и отчаяние загнанного зверя. Внезапно едва заметная тропа оканчивается, выводя всадника к жалкой хибарке перед небольшим кукурузным полем. Чего хотел Ринго? Возможно, воды, пищи или короткого отдыха, прежде чем продолжить отчаянную гонку со смертью. Но старик, работавший в поле, не говорит по-английски, на все вопросы отвечая недоуменным: «Но компрендо, синьор». Оставив безуспешные попытки объясниться, Ринго впадает в ярость. Страх, отчаяние, безысходность переплавляются в его душе, превращаясь в злобу и бессмысленную жестокость загнанной в угол крысы. Вытащив револьвер, Малыш гонит несчастного старика в сарай, время от времени подбадривая пинками и оплеухами. А, войдя внутрь, перехватывает кольт за ствол и рукояткой, как молотком, бьет мексиканца в лицо. Первый удар приходится в скулу, рассекая плоть до самой кости. Кровь, хлещущая из раны, заливает рубаху, рубиново красные капли орошают иссохшую землю. Старик падает на колени, но остается в сознании. Возможно, он молит своего убийцу о милосердии, возможно, старается защититься, прикрыв голову руками. Но, опьяненный видом крови, Ринго продолжает наносить удары. Бум! Бум! Бум! Один из ударов ломает тонкую кость над ухом, и старик безжизненным кулем валится на землю. Малыш стоит над еще подрагивающим телом, шумно дыша и сжимая в руке револьвер. Немного успокоившись, он возвращает кольт в кобуру и озирается по сторонам. На глаза ему попадается обрывок старой веревки, удерживающий поперечную жердь, преграждавшую выход из загона. Ринго срывает его и, на всякий случай, связывает распластавшегося на земле мексиканца. Вспомнив про осторожность, заводит в сарай лошадь и привязывает к железному кольцу, рядом со стоящим на цепи мулом. Снимает седло, какое то время держит его в руках, а потом в ярости швыряет на пол. Затем выходит наружу. Окинув настороженным взглядом уходящую вдаль дорогу, направляется в хижину. С аппетитом закусывает найденными в старой жестяной тарелке бобами. Еще раз осмотрев единственную комнату, замечает стоящую в дальнем углу бутыль, заботливо прикрытую старым, рваным мешком. Ознакомившись с содержимым, решает, что один стаканчик ему не повредит. Затем второй, чтоб расслабить натянутые как струны, нервы. Потом еще и еще. Все это Клив видел четко и ясно, будто сам являлся третьим, незримым, участником событий. Догоревшая спичка обожгла пальцы, вырвав его из состояния странного оцепенения. Отбросив в сторону причудливо изогнутый уголек, Клив поднялся на ноги и оглядевшись, подобрал с пола толстую, не менее восьми футов в длину, жердь, еще две вырвал из боковой стенки загона. Снял со стены упряжь, справедливо посчитав, что ни мулу, ни его хозяину она больше не пригодится, и быстрым шагом вышел из сарая. Разложив добытое на залитом лунным светом дворе, он извлек из кармана куртки кисет и коричневую, похожую на кривой палец, сигару. Сигара была пересушена, хрупкий табачный лист кое-где отслоился и выкрошился, оставив на ровной поверхности большие, неправильной формы, проплешины. Зажав ее зубами, Клив зажег спичку о подошву левого сапога и поднес пляшущий огонек к обтрепанному краю свернутого табачного листа. Какое то время он курил, задумчиво глядя перед собой, то поднимаясь на мыски сапог, то плавно перекатываясь на каблуки. Закончив мастерить волокушу, Клив отступил на несколько шагов, с явным удовольствием осматривая плод своих стараний. Основу конструкции составляли две длинные, прочные жерди, каждая из которых легко должна выдержать вес Малыша. Между ними, через равные промежутки, примотаны четыре поперечины, делая волокушу похожей на лестницу, как ее мог бы нарисовать ребенок. Еще раз проверив узлы, охотник удовлетворенно кивнул и зашагал в направлении кукурузного поля. Вернулся он минут через двадцать, ведя за собой невысокого гнедого коня. Перебросив поводья через рожок коричневого, богато украшенного тиснением, мексиканского седла, Клив занялся крепежом волокуши. Просунув концы длинных жердей в широкие медные кольца, связал их куском ремня, отрезанного от принесенной из сарая упряжи. Налег на жерди всем весом, проверяя надежность узлов. Гнедой, до этого момента стоявший совершенно неподвижно, вдруг громко фыркнул, и опустив голову, принялся лениво ворошить пыль подвижной верхней губой. Клив тепло улыбнулся и потрепал коня за густую черную гриву. Потом быстрым шагом пересек двор и исчез в дверном проеме хибары. Минут пять ничего не происходило, а затем, в темном прямоугольнике входа показалась спина Клива. Он двигался задом наперед, короткими рывками, волоча за собой все еще бесчувственное тело Бена Ринго. Каблуки щегольских туфель Малыша чертили на пыльной, желтой земле две длинные извилистые линии. Добравшись до пасшегося в пыли гнедого, Клив с усилием взгромоздил мирно посапывающего убийцу на волокушу и с тихим стоном распрямился, положив руки на ноющую от напряжения поясницу. Несмотря на свой малый рост Ринго весил фунтов двести, а то и все двести тридцать. Передохнув несколько минут, Клив остатками упряжи надежно примотал безвольное тело Малыша к жердям и легко вскочил в седло. Взял повода в руку и, в последний раз оглянувшись на одиноко стоящую хижину, осторожно тронул каблуками лоснящиеся бока гнедого. Глава 3 Казнь Солнце едва показалось над бескрайней песчаной пустыней, раскинувшейся на восток от Хейвена, когда Клив въехал на главную улицу города. Гнедой мерно шагал мимо замерших в сонном оцепенении домов, направляясь к общественной конюшне, с пристроенной к ней небольшой кузницей. Над крышей кузницы уже курился легкий дымок, а в еще прохладном утреннем воздухе далеко разносились мелодичные удары металла о металл. Клив остановил коня напротив длинной коновязи и приготовился ждать. Гнедой, понурив голову, мерно перебирал губами, с волокуши доносилось посапывание забывшегося глубоким сном Малыша. Через какое то время звуки ударов затихли, и в воздухе повисла настороженная тишина. Клив знал, что человек в кузне, приникнув к щелям меж досок, внимательно изучает странного незнакомца, замершего посреди улицы. Спустя несколько минут хлипкая дверь со скрипом отворилась, и на порог шагнул настоящий гигант в толстом кожаном переднике, простой холщовой рубахе и черных, засаленных до блеска, штанах. На ногах — рабочие ботинки, своим размером подходящие более слону, нежели человеку. «Никак не меньше шести футов и трех дюймов», — с легкой завистью отметил Клив. Его собственный рост не превышал пяти футов и четырех дюймов. Несколько мгновений мужчина стоял на пороге, затем, слегка наклонив голову, шагнул навстречу Кливу. Круглое безбородое лицо, обильно перемазанное сажей, принадлежало юноше, почти мальчишке, от силы лет пятнадцати. Ко взмокшему лбу прилипли пряди светлых вьющихся волос, широко распахнутые карие глаза не отрывались от ремингтона в кобуре из желтой промасленной кожи, висевшего у правого бедра Клива. Парень нервно отер ладони о грязный, прожженный во многих местах передник, и с видимым усилием отведя взгляд от револьвера, посмотрел Кливу в лицо. — Мистер? — голос юноши был чистым и звонким, а наметанное ухо распознало бы в нем легкие нотки страха. — Шериф, — односложно ответил Клив, и коротким кивком указал на похрапывающего за спиной Малыша. Жерди волокуши были немного короче, чем следовало, и сейчас круглый череп Ринго украшал высокий головной убор из свежего конского навоза. — Ооо… — из груди паренька вырвался восхищенный вздох. — Мистер, вы нашли Бена? Нашего Бена? — его взгляд, оторвавшись от содержимого волокуши, метнулся к листу желтой бумаги, приколоченному к косяку рядом с дверью. На секунду задержался на отпечатанном крупным шрифтом слове «УБИЙЦА», и вернулся к Кливу. — Шериф, парень, мне нужен шериф. — эти слова Клив произнес медленно, едва ли не по слогам. — Хочу отдать ему вашего Бена, а взамен получить свои деньги. — Но сэр, — удивленно вскинув белесые брови, произнес юноша, — шериф Паттерсон никогда не встает раньше полудня! Клив молча смотрел в широко открытые глаза паренька. Секунду, две, три. Наконец тот отвел взгляд, уставившись на свои обожженные, испачканные углем руки. — Да, сэр, я понял. Сейчас же пойду к шерифу. — и опрометью бросился вдоль главной улицы Хейвена. Клив приготовился ждать. На сей раз, ожидание затянулось. Солнечный диск наполовину поднялся над горизонтом, и серость утренних сумерек сменилась ярким, чуть желтоватым светом приходящего дня. Над некоторыми домами уже курился легкий дымок, в одном или двух Клив краем глаза заметил приникшие к окнам бледные овалы лиц. Городок просыпался. Ушедший в свои мысли Клив не сразу заметил появившиеся на все еще пустынной улице фигуры шагающих в его сторону мужчин. Солнечные лучи, бившие в спину, превращали их в темные силуэты из театра теней, не давая рассмотреть подробности. Но Клив и так знал, кто они. Высокий, на голову выше своего спутника, наверняка парнишка кузнец. Он отчаянно жестикулировал, то вырывался вперед, то останавливался, дожидаясь своего менее торопливого товарища. Вторая фигура принадлежала грузному мужчине в широкой шляпе с лихо заломленными полями. Он не спеша вышагивал по главной улице Хейвена, заложив большие пальцы рук за оружейный пояс, отчего его силуэт напоминал пузатый пивной бочонок. Шериф Паттерсон оказался пожилым, но вполне крепким мужчиной, с широкими плечами и объемным, выдающимся вперед животом. Пушистые, снежно белые усы создавали разительный контраст с кирпичного цвета кожей лица. Из-под нависших надбровных дуг подозрительно поблескивали маленькие серо-голубые глаза. — Ты кто, парень? — шериф говорил медленно, невыразительно, сильно растягивая слова. — Мистер Паттерсон, он Бена привез, я… — Заткнись Нил, — оборвал парнишку шериф все тем же скучным, безразличным тоном. — Заткнись, и пошел вон. Юноша обижено взглянул на Паттерсона, перевел взгляд на Клива, словно ожидая, что тот отменит прозвучавший приказ. Затем, наклонив голову, скрылся в глубине кузни. — Я жду, — произнес шериф, и, недобро прищурившись, положил ладонь на рукоять висевшего на бедре револьвера. Рука была толстой, с короткими, словно сардельки, пальцами. Клив выдержал паузу, глядя прямо в глаза Паттерсона. — Клив Бриннер, полномочный представитель закона в Техасе, Оклахоме и Нью-Мексико. Помощник федерального маршала на Индейских территориях. — Окей, мистер Бриннер, я слышал о вас. — шериф убрал ладонь с рукояти револьвера. — Зачем пожаловали в Хейвен? Клив молча кивнул, указывая на привязанного к волокуше Малыша Ринго. Тот заворочался, просыпаясь, головной убор из конского навоза частично осыпался, обнажая редкие черные волосы и розовую кожу, просвечивающую на месте зарождающейся лысины. Шериф обошел все сидящего на коне Клива и внимательно вгляделся в лицо пленника. Затем, словно не узнав, полез во внутренний карман пиджака, с приколотой к лацкану серебряной звездой, и достал сложенный вчетверо ордер. Аккуратно развернув серый лист, внимательно изучил портрет Бена, то и дело переводя взгляд с рисунка на оригинал. — Порядок есть порядок, — пожал плечами Паттерсон, заметив недоумевающий взгляд Клива — Подтверждаю, это Малыш Ринго. — и прокричал в сторону кузни — Нил, мой мальчик, подойди. Молодой гигант появился на пороге, едва шериф закончил предложение. — Да, мистер Паттерсон. — Отвяжи этого сукина сына, и отнеси в мой офис. Дверь не заперта. — и, обернувшись к Кливу, приглашающе взмахнул рукой. — О лошади не беспокойтесь, малец о нем позаботится. Клив спешился, ощутив слабое покалывание в затекших ногах, и, оглянувшись на широкие ворота конюшни, увидел мальчонку лет десяти с интересом наблюдавшего за разворачивающимся на улице действом. — Младший брат Нила, — пояснил шериф, — надежный малый, все сделает в лучшем виде. В это время Нил подошел к волокуше и внимательно осмотрел потертые ремни, которыми Бен Ринго был притянут к жердям. Затем одним неуловимо быстрым движением извлек из-под фартука большой самодельный нож. Широкое лезвие было темным, местами покрытым бурыми пятнами ржавчины, но режущая кромка сияла ярким, незамутненным блеском хорошо заточенной стали. Начавший приходить в себя Бен невнятно забормотал. — Нил, дружище, привет! Черт, голова то как болит. — но, заметив отрешенный взгляд юноши и сверкнувший в руке нож, истошно заверещал. — Нет, Нил, нет! Не делай этого, он сам виноват. Он сжульничал, точно знаю!