Глава 15 Машка спала, разметавшись, с приоткрытым ртом, умудряясь при этом негромко, но назойливо посапывать, и последнее обстоятельство раздражало Игоря Измайлова более всего прочего. Более ее немыслимых сорочек, гречки из веснушек, рассыпанной по костлявым плечам, и вечно ледяных ног. Не удержавшись, он пихнул ее в бок, Машка не проснулась, только захлопнула свой бледный рот, почмокала губами, как лошадь, почуявшая свежее сено, и перевернулась на другой бок. Но сопеть не перестала, корова! Измайлов встал с кровати и поковылял на кухню: его мучила жуткая жажда после выпитого с вечера шампанского. Опять же по Машкиной вине, герцогиня какая выискалась: без шампанского — никак. Наткнувшись босыми ногами на небрежно брошенные Машкой туфли — растоптанные лодочки на острой шпильке, он довольно громко ругнулся, что никоим образом не подействовало на спящую. Тогда Измайлов, задержавшись в дверях, свистящим шепотом высказал все, что думает о корове, дрыхнувшей в его постели, — отвел душу. Впрочем, особенного облегчения он не испытал, потому что его с Машкой, надо признать, совершенно дурацкие, взаимоотношения зашли в окончательный тупик, когда уже нужно было что-то раз и навсегда решать, но вот вопрос — как? Просто так, пинком под зад, ее ведь не выставишь! Слишком дорого обойдется. Сам виноват, козел, пожадничал, вот и получил ярмо на свою шею. Таких девок бросал без раздумий, а теперь имеет какую-то жилистую Машку и отрабатывает с ней в постели еженощную барщину. Что бы ему, идиоту, не поставить все на деловой лад сразу же: «За это, милая моя, получишь столько-то, а за это — столько-то»? Нет, пошел иным путем — вот и результат, теперь она сопит в его кровати, чуть ли не навеки у него поселилась. Он пытался ее выставить под благовидным предлогом, напомнив, что пока отношения афишировать не стоит. А та в ответ только похлопала своими рыжими ресницами и промычала: — Да все равно я прихожу только на ночь. И потом, никому это не нужно, пока они разнюхают, что к чему, поезд будет далеко! Измайлов открыл холодильник, взял с полки литровую бутылку «Бонаквы», свинтил крышку и отпил прямо из горлышка. Прохладная струйка побежала по груди, и он утерся полой махрового халата. Да, теперь, когда вдовушка отдыхает в психушке, они не скоро разберутся, что к чему, но это вовсе не повод для Машкиных притязаний. Причем растущих день ото дня. Того и гляди однажды Машка не уйдет утром, как она это делает обычно, а поселится у него вместе со своими старомодными сорочками, растоптанными туфлями и прочим барахлом, и тогда все оставшиеся в его распоряжении ночи он будет слышать ее сопение на соседней подушке. Измайлов провел ладонью по лицу, словно пытаясь стереть воображаемую картинку. Он ненавидел Машку, отчаянно и исступленно, а еще больше ненавидел ту, из-за которой ему пришлось прибегнуть к Машкиной помощи: Юлию Андриевскую, вдову его приемного отца. Когда Андриевский на ней женился, Измайлову было чуть больше двадцати и он еще учился во ВГИКе, но уже тогда прекрасно понимал, что ничего хорошего этот брак ему лично не сулил. Девица была молодая, неопытная, явно не охотница за чужими капиталами, но именно в этом и заключалась опасность. Ибо она одним своим существованием отодвигала от Андриевского его, Игоря Измайлова. В конце концов он дошел до того, что свел близкое знакомство с потомственной домработницей Андриевских Машей. Чтобы, так сказать, всегда быть в курсе того, что творилось в стане противника. А в стане противника после смерти Андриевского творилось самое натуральное мародерство, потому что новый муж вдовушки обирал ее, практически не смущаясь. Недавно, правда, Измайлов узнал о злополучном Филиппе много интересного, что очень даже можно было использовать в своих целях. Нанес визит одной шмаре, которую с новым муженьком вдовушки связывали общие делишки. Теперь он был уверен почти на все сто, что, как никогда, близок к своей цели. Если бы еще не эта дура Машка! Машка ему надоела, как хлебная столовская котлета, а как от нее избавиться без осложнений, он не представлял. Если выставить без благовидного предлога, устроит такой скандал, что мало не покажется. Измайлов опять набрал в рот воды, подержал за одной щекой, потом за другой и выплюнул в раковину. Сзади раздались тихие шаркающие шаги, и он резко обернулся. Опухшая ото сна Машка, зевая и потягиваясь, заглянула на кухню. — Чего не спишь? — спросила она, чуть не вывихивая челюсть в очередном зевке. — Хочу сплю, хочу не сплю, — рявкнул на нее Измайлов, из которого рвалась наружу накопившаяся желчь. — А че ты лаешься? — Машка прислонилась к дверному косяку. — Я не лаю, я разговариваю, лают только сучки, — прошипел Измайлов и, открыв кран, подставил голову под струю холодной воды, в надежде, что удастся унять раздражение. Может, ему бы это и удалось, если бы Машка не стала фордыбачиться: — Это каких же, интересно, сучек ты имеешь в виду? Самое ужасное, что, произнося эту свою гневную тираду, она уверенно так, по-хозяйски, подбоченилась, что окончательно добило и без того расшатанную нервную систему Измайлова. Хватит ему уже того, что она здесь отирается. Тем не менее он предпринял последнюю попытку обуздать собственный гнев, заметив достаточно миролюбиво: — Послушай, а чего бы тебе не поехать домой? И вообще, я в последнее время что-то устал, не сделать ли нам паузу? На время, пока все утрясется… — Та-ак, — протяжно и многозначительно произнесла Машка, не меняя позы. — Это как же понимать, Игорь Евгеньевич, а? Маша свое дело сделала и теперь больше не нужна, да? Может гулять, так с-ск-зать! Интонации у нее были узнаваемые — нарочито задушевные, с легким подвизгом. С таких обычно затеваются скандалы в очередях, когда кто-то хочет прошмыгнуть раньше других, демонстрируя тем самым, что он умнее всех. Измайлов, считавший себя человеком интеллигентным, подобных свар не выносил и старался, едва они начинались, либо уйти, либо заткнуть уши. В собственном доме он и вовсе не намеревался это терпеть, поэтому, отвернувшись, уставился в запотевшее окно. Машку его рассудительность не остудила. — Мы уже даже отвечать не хочем? — загнусавила она. Именно «хочем», а не «хотим». — Мы такие гордые, интеллигентные, со всякими там труженицами совка и тряпки спорить не намерены! — завелась она с полуоборота, что в очередной раз выдавало в ней потомственную «кухаркину дочку». — Только учтите, — отвратительное подвизгивание усилилось, — я не дура и просто так вы от меня не отвертитесь! Теперь уже взорвался Измайлов. — Заткни свою грязную пасть, корова! — Он резко повернулся и метнул в нее ненавидящий взгляд. — Ты свое получишь, внакладе не останешься, не бойся! — Когда?! — Машка выкатила на него свои бесцветные глазенки. — Когда все утрясется? А мне ждать некогда! Я хочу сейчас и половину, ясно? — Подождешь! — процедил он, сжимая кулаки в карманах халата. — Черта с два! — Физиономия у нее стала торжествующая, с чего бы это? — Если кто и подождет, то это ты! А моя очередь первая! Я на эти денежки больше прав имею, потому что… потому что я самая что ни на есть законная наследница Андриевского, ясно тебе? — Что ты несешь? Попей водички! — посоветовал ей Измайлов. — Не веришь?! — К ее торжеству прибавилось ликование. — А я, чтоб ты знал, дочь Андриевского, мне мать об этом перед смертью сказала, и у меня есть доказательства, чтоб ты знал! И как только вы все начнете судиться-рядиться, я их сразу и предъявлю. А если вы начнете на меня своих адвокатов насылать, то я вас так припру… Потому что у меня на всех, на всех есть компромат!.. — В визгливом Машкином голосе появились зловещие нотки. — Но с тобой, с тобой, Игорек, у меня особые счеты. Тебя я могу и осчастливить. Женись на мне, и тогда все твои мечты сбудутся. Измайлова бросило сначала в жар, потом в холод. Он опять хватил воды из бутылки, на этот раз обильно оросив не только грудь, но и живот. Машкина мать, Машкина мать, — лихорадочно припоминал он некрасивую грузную бабу, открывавшую ему дверь, когда он приходил к матери, — могли у нее быть шашни с Андриевским? Теоретически вполне, она же терлась в его квартире, причем задолго до появления в жизни Андриевского Татьяны Измайловой. Хоть и уродливая, зато всегда под рукой. Оторвется, бывалоча, мастер от своей мазни и завалится с домработницей. Для вдохновения, так сказать… А эта стерва Машка, выходит, все знала и давно имела на него, Измайлова, далеко идущие планы. Он-то думал, что сделал ей лестное предложение, что держит ее на крючке своих неотразимых чар, поскольку такой пигалице рассчитывать на мало-мальское внимание со стороны мужчин не приходится… В то время как она… Она уже предвкушала, как поведет его, писаного красавца, под венец! — Ты, тварь! — заорал он дурным голосом, когда возмущение собственной недальновидностью достигло критической точки. — Чтобы я на тебе женился… Я лучше в тюрьму сяду! И тут произошло то, чего он от Машки не ожидал, хотя и был о ней весьма невысокого мнения. Эта выдра понеслась на него, размахивая жилистыми руками: — Женишься, как миленький! И не рассчитывай, что я буду с тобой церемониться. Голубая кость… Да вы все, все мне осточертели со своими закидонами, и я вас всех на чистую воду выведу! Измайлов невольно отпрянул, не из страха, конечно, скорее из брезгливости. Кто знает, что на уме у этой идиотки? Машка же вцепилась в ворот его халата и буквально повисла на нем, не скрывая намерений расцарапать Измайлову лицо ногтями, а под ними, поди, многолетние залежи грязи. «Еще сепсис заработаешь», — мелькнуло у него. Он прикрыл лицо локтем левой руки, а правой с отвращением оторвал Машку от себя, как пиявку, и оттолкнул в сторону. Несильно в общем-то, просто, как говорится, придал ускорение ее твердому сухопарому телу. Она отлетела и шмякнулась на пол с таким же звуком, какой мог бы издать упавший табурет, например. Измайлов первым делом побежал в ванную, чтобы взглянуть в зеркало. Слава богу, царапин на лице не было, только краснота на шее. Но он все же плеснул в ладонь туалетной воды и осторожно потер воспаленную кожу. Потом вернулся на кухню. Машка все еще лежала на полу, нелепо подогнув под себя голенастые ноги. Надо же, представление устроила бесплатное по полной программе, хмыкнул он, ей же на сцену пора, прямо артистка, а еще называет себя труженицей совка и тряпки. — Ладно, вставай, хватит, — примирительно сказал он, вполне осознавая, что теперь придется ее задабривать. Ну не резон ему ссориться с Машкой, что же тут поделаешь. Может, даже придется пообещать на ней жениться. Сейчас главное протянуть время, а там как-нибудь выкрутится. — Маш, а Маш… Машка не отозвалась и не пошевелилась. Машкина неподвижность Измайлова обеспокоила, но приблизился он к ней все же с опаской — вдруг она только того и ждет, чтобы его лицо оказалось в непосредственной близости от ее ногтей. Тем не менее он над ней наклонился, пробормотал: «Кончай комедь», тронул за плечо и отпрянул… На виске у Машки была кровь! Судорожным взглядом ощупав ближайшее пространство, он заметил такое же алое пятно, совсем крошечное, на белой крышке кухонного стола, аккурат в углу, и еще на полу, рядом с Машкиной головой. Внутри у него похолодело, руки задрожали. — Маша, Машенька, ты что? — зашептал он, силясь нащупать пульс на ее скользком запястье. Потом приник ухом к ее груди, послушал и, оторвавшись от Машки, взвыл, глядя на светильник под потолком, как бездомный кобель на луну. Припадок полубезумного отчаяния совершенно его измотал. В какой-то момент он уже взялся за трубку, чтобы позвонить в милицию, бросил ее и схватился за голову: — Идиот, на нары захотел? Снова подполз к Машке, стал щупать пульс, поднимать ее веки и делать ей искусственное дыхание, как это ни противно было. Но потом заметил, что руки у нее похолодели, и бросил бесполезные усилия. Сел с ней рядом и спросил самого себя: — И что дальше? Мог бы и не спрашивать, и без того ясно было: от Машки, вернее, от Машкиного трупа нужно каким-то образом избавиться до утра. Сразу засуетился: светает в июле рано! Схватил ее за плечи и поволок в прихожую. Она была тяжелая, прямо неподъемная. «Не дотащу, — испугался он и присел над трупом. — Может, ее как-нибудь… ну, частями. — Закрыл глаза и представил, как он будет это делать, и его чуть не вырвало. — Нет уж, лучше пупок развязать! — Он снова подхватил ее под мышки и только тут сообразил, что вот так, как она есть, ее не понесешь. — Завернуть, завернуть… Во что? В покрывало? В ковер? Стоп, на антресолях валяется старый тент от машины». Измайлов сбегал на кухню, принес табурет и выгреб с антресолей все, что там было. Загрохотало, как в преисподней, но в данный момент это его не волновало. Сейчас, сейчас… Ах, вот он, этот тент! Быстро упаковал в него Машку, не забыв о ее барахле: безвкусном платье, растоптанных туфлях и сумке. Все, что ли? В последний момент спохватился: а сам-то в халате! Быстро, по-солдатски, переоделся и сбегал вниз проверить, не толчется ли кто у подъезда, какая-нибудь золотая молодежь, к примеру. Но там все было тихо, даже консьержка спала в своей каморке. Какая Машка ни была тяжелая, до машины он ее все-таки дотащил, ни с кем не столкнувшись. Конечно, кто-нибудь мог видеть его из окна, но тут всего не предусмотришь. Главное, избавиться от нее, поскорее избавиться. Быстро сообразил, куда ее отвезти, слава тебе господи, район зеленый, не обделенный живописными уголками. Взять хотя бы ту рощицу, из-за которой бьются местные активисты-экологи. Туда-то он и поедет. Главное, быстро, быстро, быстро… У рощицы был один недостаток — практически полное отсутствие кустов. Пришлось бросить Машку просто так, под деревом. Ладно, ведь все равно найдут. Уже на полпути к дому в голову вдруг пришло: надо было проверить, что у нее в сумочке, и, если там есть документы, сжечь. Тогда бы ее по крайней мере не сразу опознали. Но не возвращаться же теперь! Глава 16 С утра у Буханки разнылся зуб, такое с ним уже случалось пару раз, но быстро проходило. В зубе у него было громадное дупло, которое, вероятно, следовало бы зашпаклевать, но он, если честно, предпочел бы выдрать — и с концами. К тому, собственно, дело и шло. Буханка дал себе слово, когда зуб разболится уже совершенно, сразу отправиться к знакомому дантисту, практикующему на дому. Тот уже выдирал у него один пенек — и ничего. Хуже зуба ныл Чушка, звал разобраться с какой-то девицей, опоившей его клофелином и обчистившей квартиру. Случись такое с Буханкой, он бы не стал долго церемониться и искать себе компаньонов, сам бы сучку проучил, но Чушка — другое дело, трусоватый клиент. Ладно, поехали, благо жила Чушкина обидчица недалеко и Чушка заметил ее уже возле дома, она откуда-то возвращалась. — Вон! Вон она чешет! — обрадованно заорал он прямо в ухо Буханке. Буханка лениво сплюнул в окно жвачку и тут же сунул в рот новую пластинку «Орбита». Ему казалось, что жевательная резинка помогает отвлечься от зубной боли. — А ничего телка, — отметил он, равнодушным взглядом проводив до подъезда складную девичью фигурку в рискованном мини. — Ага, симпатичная, — сглотнул слюну Чушка, — я потому на нее и клюнул, была бы страшная, близко не подошел бы… Кто же знал, что она клофелинщица… — А клофелинщицы все, как правило, красотки, — буркнул Буханка и спросил: — Ну, так мы идем или нет? — Идем, идем! — закивал Чушка и первым вывалился из машины. Буханка — за ним, потянулся, осторожно ощупал языком ноющий зуб и заботливо прижал к щеке ладонь. Чтобы в подъезде сквозняком не протянуло. На Чушку он старался не смотреть, потому что его лоснящаяся ряшка начинала действовать ему на нервы, ведь у этого бугая в отличие от Буханки ничего не болело. Кинувшая Чушку девица еще возилась с замками на лестничной площадке пятого этажа. Чертыхалась, упершись коленкой в дверь, юбка задралась — вся сахарница на виду. — Подсобить? — скабрезно хохотнул Чушка и навалился на нее сзади. От такого веса замок наконец сработал, дверь распахнулась, и они так и влетели в сумрачную прихожую. За ними чинно вошел Буханка, оглядев напоследок лестничную площадку и звонко чмокнув защелкой. — Вы… Вы что, мальчики? — Девица сразу побледнела. — Вы ничего не перепутали? — Не-а, — самодовольно заверил ее Чушка. — Я тебя на всю жизнь запомнил. Это ты у меня уперла триста баксов, видак и золотую цепку с крестом.