Ковш Большой Медведицы величаво плыл над головой, то ныряя в лёгкие облачка, то вновь показываясь из-за них. Со стороны Нижнего Города поднимался тонкий опрокинутый серпик Луны, следом за Луной шла сверкающая полоса строящегося на орбите «Ковчега». Тим пропал, и найти его оказалось нереально. По одному имени, Тимофей или Тимоти или просто Тим, информ вываливал аккаунты в таком количестве, что аж зубы ныли при виде списков размером с добрую посадочную петлю. Ни один из них даже близко не походил на странного приятеля с недокументированной паранормой «о-нор прайм». А тех, в которых вместо реального портрета использовались всякие левые картинки вроде лысого черепа, медведя или кровавой розы, нашлось ещё больше, каждый просматривай теперь, что ли? Кстати говоря, ещё не факт, что у Тима вообще есть аккаунт в информе. Есть такие, упёртые. С паранойей в адрес социальных сетей. Алёна убила весь школьный день на бесплодный поиск, схлопотала выговор от учителя физики, застукавшего её в сети, а на динамической тренировке снова свалилась в воду, получив в качестве бонуса хохот бывшей подружки. На Мальсагову и ухом не повела, та просто перестала существовать. Как отрезало. Ровная серая стена, ни одной эмоции. Пёс с нею, с Мальсаговой, сама дружбу многолетнюю предала, вот пусть и радуется жизни. Отдельно! Не за Алёнкин счёт. Анонс «Года биоинженерии» в Экспо среди вороха пёстрой рекламы Алёна заметила не сразу. И сообразила не сразу, что там же в числе прочих стоит в расписании программа лектория «Алхимики современного мира» от профессора Ольмезовского! Вот уж кто точно всё объяснит, решила девочка. Она еле дождалась окончания занятий. Следовало спешить, в этом сезоне лекторий закрывался как раз сегодня, попробуй потом к профессору подойти! Запрётся у себя в лаборатории, можно сказать, почти в параллельной Вселенной, и сиди у него под дверью, жди, когда снизойдёт. Если ещё до той двери допустят. Научные корпуса стояли отдельно, доступ к ним был ограничен, просто так, с улицы, даже рядом не пройдёшь… Саму лекцию Алёна восприняла уже получше, чем в прошлый раз, хотя вникать в тонкости она не собиралась, не за тем пришла. Однако подобраться к профессору оказалось нереально из-за большого числа желающих задать вопрос, почти всегда идиотский, и получить обстоятельный, терпеливый и очень вежливый ответ. Как у Ольмезовского нервов-то хватало, интересно? Действующий биоинженер-практик, он наверняка тихо сходил с ума, общаясь с посторонними вне стен своей лаборатории. Да… надо было позже придти, глядишь, народу было бы поменьше. Скрепя сердце, Алёна осталась на следующий цикл. Голову задёрнуло примерно на середине лекции. Во-первых, всё это девочка уже слышала, и оно совершенно свободно в одно ухо влетало, а в другое вылетало из-за низкой общей подготовки по предмету разговора. Во-вторых, вчера, мучаясь бессонницей, прогоняла всю ночь по сети в аэросладж с такими же придурками, пока суточный трафик не высвистела в ноль. Было весело, не вопрос, вот только голова, вспухшая погодными условиями на одиннадцатом уровне, на подушку упала только к половине пятого утра… А в семь — вставать, по расписанию. Иначе на занятия опоздаешь, и за опоздание нахлобучат школьный двор зубной щёткой мести, без разницы, что его до тебя такие же неудачники ещё вчера вычистили. В ушах сладко зашумело, и голова сама поникла на руки. Вырубилась. В школе ещё как-то держалась, а здесь — срубило подчистую. Девочка вздрогнула, вскинула голову. Ей показалось, будто прошёл всего один миг, и никто ничего не заметил. Но мир вокруг разительно изменился: вместо светлого дня стояла ночь, даже, смело можно сказать, изрядная полночь. В лектории никого не было, и стояла та самая тишина, которая всегда возникает там, откуда ушли люди: в опустевших классах, на набережных или на лекционных площадках. Свежий ветер тянул сладковатые запахи ночных фиалок, шалфея, влажной, примятой травы. — Простите, но я вынужден вас побеспокоить, — сказал профессор Ольмезовский. — Уже поздно, мне пора уходить. Когда он подошёл? Алёна с ожесточением потёрла щёки. Сказала виновато: — Это вы меня простите. Я тут что-то… — Не извиняйтесь, — мирно сказал он. — Если студент спит, значит, есть причина. Но вы ведь пришли ко мне не на лекцию, верно? Он подвинул ближайшую лавочку, присел напротив, поставил локти на столик и положил подбородок на сцепленные пальцы. Под внимательным взглядом его серых глаз Алёна совсем стушевалась. Вежливый… на вы обращается… настолько было непривычно слышать в свой адрес от взрослого человека, учёного с мировым именем, это доброжелательное «вы»… — Не бойтесь, — мягко сказал профессор. — Я не читаю ваших мыслей, это — запрещено без согласия. — Я не боюсь, — ответила Алёна, вспомнив запоздало, что вообще-то общается с телепатом высшего ранга. — Я знаю. Я… — О чём вы хотели спросить? — О паранорме «о-нор прайм», — сказала Алёна. — Что это такое? Брови Ольмезовского поднялись вверх. Он расцепил пальцы, тронул подбородок. Спросил: — Вы встречаетесь с Тимом? — А что, нельзя? — ощетинилась она. Тот один-единственный поцелуй совершенно не тянул на громкое «мы встречаемся». Но Алёна не стала объяснять подробности. К чему? — Почему же нельзя, можно… Позвольте мне ещё один бестактный вопрос. Ради вашего же блага, поверьте. — Хорошо, — кивнула Алёна настороженно. — Спрашивайте. — Вы позаботились о противозачаточном импланте? Тут Алёна почувствовала, как наливаются пунцовой краской щёки и даже шея, а уши занимаются жарким пламенем. Она невольно потрогала пальцем ухо, а вдруг и впрямь, учитывая паранорму, там реальное пламя? — А… а… мы ещё не… а причём тут вообще это? — заикаясь, спросила она. — При том, — невозмутимо объяснил профессор, — что «о-нор прайм» совместима с вашей «герад- сорок три эс восемь-нор» по доминанте Смехова и по седьмому комплексу Норкиной. Вероятность спонтанного зачатия составляет примерно пятьдесят семь процентов. Это — много. Достаточно, чтобы включить голову и постараться максимально обойти бессмысленные риски. Ведь без соответствующей подготовки мы не сможем гарантировать вам здорового ребёнка. А последствия так называемого «дикого» зачатия могут быть очень неприятными, как для плода, так и для матери: когда имеешь дело с паранормами психокинетического спектра, такое случается часто. — Подготовка? — уточнила Алёна. Ольмезовский тихо вздохнул, даже не надеясь объяснить. — Вы хотите подписать контракт? — спросил он и, видя, что собеседница не понимает, пояснил: — Чтобы определить точнее протокол схождения, необходимо взять ткани для анализа, а делать это в пустоту, исключительно лишь для удовлетворения любопытства, — он слегка развёл руками, — нам не интересно, извините. — Нет, я, — растерялась Алёна. — Я… Олмьезовский понимающе кивнул. Вынул из кармана тонкий плисс визита, протянул: — Возьмите. Здесь прямой код вызова, надумаете обратиться — прошу… — Спасибо, — поблагодарила Алёна, пряча визит к себе в сумку. Он встал, но Алёна задержала его внезапным вопросом: — А скажите… — Да? — Тим — знает? — спросила она. — Тим предупреждён. Но двойной контроль лучше контроля одинарного, согласитесь. Позже, узнав нового приятеля получше, Алёна оценила дипломатичность учёного. Профессор не назвал Тима чёртовой бестолочью исключительно из врождённой вежливости и обретённой на первом телепатическом ранге железной привычки сдерживать свои эмоции. — Последний вопрос, простите, — заторопилась девочка. — Вы не подскажете, где можно Тима найти? А то мы как-то не договорились, а я искала сегодня, и вот… — Он работает на Третьей энергостанции, — любезно подсказал Ольмезовский. — Подойдёте к проходной, спросите, его позовут. Что ж, благодарю за вопросы. Алёна кивнула. На том и простились. Позже, уже сворачивая на дорогу к родной Белой улице, Алёна аж остановилась, восприняв наконец слова профессора: Тим работает на Третьей энергостанции! Значит, не такой уж он сопляк, каким пытается — и не без успеха! — выглядеть! Не четырнадцать ему и даже не шестнадцать. Однако! Дом встретил темнотой и безмолвием. В слепых провалах окон переливались оранжевые блики уличных фонарей, лили жемчужно-золотое сияние точечные светильники вдоль дорожки. Ночной туман наплывал прозрачными языками, оседая капельками влаги на траве, цветах, на камнях под ногами. А на кухне горел свет. Приглушённый красно-жёлтый, с фиолетовой трещинкой внизу, шарик детского ночничка, сохранившегося из тех, давних, времён безмятежного малышкового счастья. Алёна вздохнула и поплелась к лестнице. Девочка осторожно проскользнула в дверь. Тихо сняла обувь, поставила сумку, вынула свой терминал из кармана. Чёрт, как поздно! А завтра снова вставать в семь… В холле нарисовался этот… Огнев. Один. Сложил на груди могучие лапищи, сверлил взглядом, что твой бронебойный лазер. — Что? — не выдержала Алёна. — Вы же обещали нервы не трепать! — Тише, — поморщился он. — Рита спит, разбудишь. Алёна заткнулась. Сунула терминал в карман, нацелилась в кухню. Надо что- нибудь сожрать, огневская стряпня тоже сгодится, к чёрту гордость, а то как-то в животе совсем пусто. Не догадалась в Экспо поесть. — Иди сюда, — Огнев поманил её пальцев. — Ну, что ещё… — Иди, иди, — глаза его обратились в дула, Алёна почти почувствовала на лбу алую точку лазерного прицела. Огнев показал её на дверь её же комнаты. Дверь была распахнута, внутри царил бардак и раскардаш, а самое главное, домашний терминал был включен и демонстрировал итоговую таблицу с индивидуальным рекордом одиннадцатой локации аэросладжа. Алёна мысленно застонала. Кося-а-ак! Слишком спешила утром, опаздывала, и вот нате вам, пожалуйста. — Именно, — подтвердил её мысли Огнев. — И ладно бы ещё результат какой- никакой был, а то — так, — он прищёлкнул пальцами. — А вы бы сами попробовали! — возмутилась она. — Там же такое… — Тише, — поморщился он, — не ори… Поскольку ты первой нарушила уговор, теперь очередь за мной. — Очередь? Какая ещё очередь? — не поняла она. — Трепать тебе нервы, — пояснил Огнев. — Пойдём, поешь. И получишь на десерт. Ничего не оставалось, кроме как признать его правоту. Нарушила уговор? Нарушила. Теперь получай… — Я понимаю, — с отменным ехидством говорил воспитатель, — что сообщение в личку через мессенджер прислать иногда адски трудно. Но геолокацию-то зачем отключать? Алёна молча жевала картошку с мясом, не ощущая вкуса. Геолокацию терминала она выключила, когда моталась в аэросладже. Ради анонимности. А включить обратно забыла. И возразить на упрёк было нечем: сама дура, сама виновата. — Пришлось нашего диспетчера-второрангового просить, — продолжал Огнев. — Чтоб через инфосферу на тебя вышли. И я ей теперь должен. Зверски не люблю такие долги! Значит, пока она дрыхла в лектории, диспетчер военной базы по просьбе Огнева посмотрел на неё глазами профессора Ольмезовского. А Огнев уже пересказал маме, что с непутёвым чадом всё в порядке. Зараза… — Я интернатский, — сказал Огнев. — У меня не было матери. То есть, биологические родители были, конечно же, но они подписали контракт с Институтом без обязательств по воспитанию. Нормально. Я их не искал ни тогда, ни потом. И не хотелось. А вот большинство моих одногруппников росли в семьях. Я им отчаянно завидовал, но иногда жестоко не понимал. Однажды мой приятель, Сашка Белоглазов, нахамил в моём присутствии своей матери… Я тут же набил ему морду до кровавых пузырей, — он невольно потёр кулачище, вспоминая. — Никаких оправданий, что она сама виновата, лезет не в своё дело и постоянно командует, я не принял. Мать есть мать. Даже если она тебя сама не рожала. Алёна угрюмо молчала. Как-то не получалось пропускать мимо ушей речь Огнева. Мораль в них наличествовала, причём аж скулы от неё сводило, но забить, как раньше, не получалось. Может быть, потому, что в словах маминого мужчины содержалась изрядная доля правды, неприглядной, как нечищеная картошка. Могла ведь сообщение кинуть, объяснить, где и почему, когда вернётся. И геолокацию включить. И по ночам не шарашиться в сетевых игрушках, хотя вот этого, наверное, не могла. Но хотя бы скрыть! Чтобы маме было спокойнее. — Любят не словами, — подвёл итог Огнев. — Любят — делами. Слово, не подкреплённое делом, — пустой трёп. Имей в виду. Пригодится на будущее. Всё, спокойной ночи. Он отлепился от стены, которую подпирал, и вышел из кухни. Алёна скорчила ему в спину рожу, но больше по инерции, чем всерьёз.