— И все же я в сто раз лучше готовлю русский борщ, чем та девушка, которая тебе его когда‑то варила. — Это не мужская еда, — пробурчал муж и вошел в дом. ГЛАВА 11 В предвкушении скорого отъезда в Хургаду я встала как можно раньше, собрала сумку с вещами и пошла на кухню для того, чтобы приготовить мужу его любимую похлебку из оранжевой чечевицы, напоминающую по вкусу гороховый суп, только более острую. Так как суп из чечевицы подают вместе с лимонным соком, я стала тщательно мыть маленькие кругленькие лимончики, которые отличались от наших формой, и размером они были чуть больше, чем оливки. В этот момент я почувствовала, что кто‑то коснулся моей ягодицы. Я вздрогнула и увидела рядом с собой Ахмеда. — Ты что себе позволяешь? — не удержавшись, я ударила его по руке. — Это ты что себе позволяешь? — Ахмед посмотрел на меня таким взглядом, что меня парализовал страх. — Я буду тебя трогать сколько хочу. Скоро я буду тебя иметь. Ты забыла, что убила Мухаммеда? — Я не специально. — Я могу засадить тебя в тюрьму. Не заставляй меня это делать. Тебе лучше не знать, какие в Египте страшные тюрьмы. При этом Ахмед ущипнул меня за ягодицу так сильно, что я слегка вскрикнула и залилась алой краской. — Ты что? Больно же! Может кто‑нибудь войти. И я, действительно, оказалась права. В ту же минуту на кухню вошла свекровь и стала проверять, как я готовлю суп. Ахмед сразу же ретировался в неизвестном направлении, а свекровь начала что‑то громко говорить на непонятном для меня арабском языке, а чуть позже она перешла на крик. Нетрудно было догадаться, что она на меня за что‑то ругается. Какое‑то время я старалась не обращать на свекровь внимания, но, убедив себя в том, что я делаю все правильно и она незаслуженно кричит на меня, я с трудом удержала себя от того, чтобы не ударить ее половником, и сквозь зубы спросила: — Что вы кричите? Что вам не нравится? Вам не угодишь: все не так и все не этак. Я делаю все правильно. Увидев, что я скалю зубы, женщина закричала еще сильнее и стала злобно размахивать руками. Не выпуская половника из рук, я смотрела на нее, не скрывая своего раздражения, и представляла, с каким бы диким удовольствием я вылила ей на голову кипящий суп с оранжевой чечевицей. Я представляла, как она вся сама становится оранжевого цвета, лопается от злости и уходит из моей жизни. — Послушайте, что вы ко мне привязались? — вновь заговорила я со свекровью, которая не понимала ни одного русского слова. — Если вы не голодны, то не мешайте мне готовить и тренируйте свои голосовые связки в другом месте. Я понимаю, почему вы меня невзлюбили. Вы невзлюбили меня из‑за того, что я русская. Из‑за того, что я не родилась на Востоке и не мусульманка. Вы хотели, чтобы ваш сын женился на египтянке, но уж, извините, сердцу не прикажешь. Если бы не я, ваш сын уже сидел бы в тюрьме. Вы должны быть мне благодарны, потому что я заплатила за него двадцать тысяч долларов, а это, между прочим, немалые деньги. У вас отродясь таких не было. Как только в кухню вошел мой муж, я повернулась в его сторону и спросила обиженным голосом: — Валид, что твоя мать на меня кричит? Что ей не нравится?.. Валид принялся разговаривать со своей матерью, и, как только диалог между ними был закончен, она что‑то громко крикнула и вышла из кухни. — У меня голова от нее разболелась, — пожаловалась я мужу. — Моя мама ругается по делу. Ты должна ее слушаться точно так же, как и меня. — А что случилось? Я суп приготовила, тот, который ты и хотел. — Когда мама на тебя кричит, ты должна молчать и ни в коем случае ей не перечить, — объяснил мне Валид. — Если ты не будешь ее слушаться, она может просто тебя избить. — С чего бы это? Приплыли, я еще свекрухой битая не была! — развела я руками. — А я ведь и постоять за себя могу, — мой взгляд случайно упал на поварешку, лежавшую на столе. — Я не люблю что‑либо повторять по два раза. Ты должна слушаться мою мать, и если она на тебя кричит, то ты должна опустить голову, со всем соглашаться и ни в коем случае ей не перечить. — За что она на меня ругалась? — Неожиданно на моих глазах появились слезы. — Что я сделала не так? Она ругалась на меня за то, что я русская? Я знаю, почему она меня на дух не переносит. Причина одна — другой нет: она меня ненавидит за то, что я не мусульманка и родилась не в мусульманской стране. Вот и вся причина. — Она ругалась, потому что хотела, чтобы ты испекла перед своим отъездом сладкий слоеный пирог. Она не видела, как ты печешь, и хотела посмотреть, как ты раскатываешь тесто, насколько оно у тебя тонкое и сколько у тебя уходит муки. Захлопав глазами, я на время потеряла дар речи, но потом все же взяла себя в руки и заговорила уже более спокойным голосом: — Я печь вообще не умею. У нас в Москве пироги в любом магазине продают. Ешь — не хочу. Что за необходимость дома тесто месить? Не в деревне же живем. Только грязь разводить! — Придется научиться. Ты хозяйка, и ты должна научиться печь египетский сладкий слоеный пирог. Мне жаль, что ты не испекла пирог для моей матери. Думаю, что в следующий приезд ты исправишься. Ты должна выучить арабский язык, тогда ты сможешь понимать, что говорит тебе моя мать, и исполнять все, что она прикажет. Я не стала перечить мужу и подумала о том, что нет смысла дальше выяснять отношения. Сегодня я уезжаю в Хургаду и в дальнейшем буду под любым предлогом отказываться от поездки в Каир, потому что не имею даже малейшего желания гостить в семье мужа. Успокоив себя тем, что наша встреча со свекровью произойдет через самое отдаленное время, я принялась подавать суп и жалела только об одном: о том, что я отдала паспорт Ахмеду и осталась без документов. Мне хотелось осторожно попросить мужа, чтобы он деликатно объяснил Ахмеду, что моя виза меня вполне устраивает, и забрал у него паспорт. Но я побаивалась об этом даже заикаться, потому что Ахмед может рассказать мужу о той ужасной ночи, и страшно подумать, что тогда будет со мной. Закончив есть суп, Валид посмотрел на часы и озабоченно сказал: — Собирайся, нам пора. С нами в Хургаду мой дядька поедет. — Кто? — Я сразу почувствовала неладное и ощутила, как меня бросило в жар. — Кто с нами поедет? — Мой дядька, Ахмед. А что ты так испугалась? — Я не испугалась, — принялась оправдываться я. — Просто я хотела побыть с тобой вдвоем. А теперь этот Ахмед. — Не переживай. Он едет по своим делам. — А какие у него там дела? Что ему в Каире не сидится? — В моем голосе послышались истеричные нотки. — Валид, я могу остаться наедине со своим собственным мужем или нет?! — Можешь, только я не понимаю, при чем тут Ахмед? Он едет в Хургаду работать, у него своя жизнь. Это мой дядя, и ты должна его уважать и чтить так же, как и других моих родственников. Известие о том, что вместе с нами в Хургаду едет Ахмед, окончательно испортило мне настроение. Я попрощалась с семьей своего мужа, через силу улыбнулась свекрови и на русском языке поблагодарила всех за гостеприимство. Младшие сестры мужа прижались ко мне посильнее и не хотели никуда отпускать. — Я обязательно к вам еще приеду, — я поцеловала каждую из них в щечку и, увидев, что у самой маленькой появились на глазах слезки, прижала ее к себе и стала гладить по голове. — Малышка, ну что ты вздумала плакать? Все будет хорошо. Я обещаю, что приеду. Казалось, что девочка понимает меня и без знания русского языка. Она кивала головой и прижималась ко мне как можно сильнее. В тот момент, когда я наклонилась для того, чтобы дать потрогать младшей сестренке мужа свои светлые волосы, я прикоснулась к мочкам своих ушей и, вспомнив о том, что забыла в нашей с Валидом каморке свои золотые сережки, которые я сняла на ночь, я вернулась в комнату для того, чтобы их забрать. Но я не обнаружила сережек на маленькой тумбочке, стоящей недалеко от кровати. — Не может быть, — сказала я сама себе и стала тщательно осматривать комнату. Вскоре пришел муж, он указал мне на часы и сказал взволнованным голосом: — Валя, мы опаздываем. Что ты тут делаешь? — У меня серьги пропали. — Какие еще серьги? — Золотые. Очень красивые. Ты их разве не помнишь? — не могла не поинтересоваться я. — Нет. — Неужели ты не знаешь, какие украшения я ношу? — Я как‑то не обращал внимания. — Сначала пятьсот баксов пропадает, потом — золотые серьги. У меня вчера уши стали болеть. Не знаю, может, от воды, может, еще от чего. Стало больно серьги носить. Я их на ночь сняла и на эту тумбочку положила. Думала, утром надену. Да вот забыла — пошла на кухню готовить и только сейчас о них вспомнила. Сережек на тумбочке нет. — Может, они упали? — Я уже везде смотрела. — Хорошо. Я скажу сестрам, чтобы они были внимательными, когда будут убирать комнату. Если серьги найдутся, то ты заберешь их в следующий раз, когда мы приедем гостить к родителям. — Валид, ты что, не понимаешь, мои серьги украли? — нервно произнесла я. — В этом доме живет только моя семья, а у меня в семье не воруют, — нахмурил брови Валид. — У меня очень порядочные родственники, и если ты не помнишь, куда положила свои серьги, то не стоит обвинять моих близких. Они обязательно найдутся. — Я хорошо помню, куда я их положила, — стояла я на своем. — Они лежали на тумбочке. — В этом доме некому воровать. Мы опаздываем, нас ждет мой дядя. Скорее всего, ты забыла, что уже положила их в сумку. — У меня пока хорошая память. Все ясно: мои серьги там же, где и пятьсот долларов. А сережки жалко — красивые и дорогие. Вот уж не думала, что они могут накрыться медным тазом. — Каким еще тазом? — не понял меня Валид и, взяв за руку, по‑хозяйски повел к выходу. Меня удивило то, что на прощание Валид даже не перемолвился со своими родными и парой слов. Я ожидала, что он скажет им про потерянные сережки, но этого не произошло. Значит, я попала в самую точку. Мои любимые серьги украли, и продолжать дальше разговор не было смысла. — Мои родители будут молиться за нас, — сказал муж, как только мы сели в автобус. «Особенно свекровь!» — отметила я про себя и при мысли о том, что за моим креслом разместился Ахмед, почувствовала настоящую горечь. Мне казалось, что он просто высверливает взглядом дыру в моем затылке и представляет, с каким бы наслаждением он сунул мне нож в спину. Как только автобус тронулся с места, я услышала, что на мобильный мужа пришло сообщение, и стала ждать, когда он его прочитает. Валид сделал вид, что ничего не произошло, и продолжал рассматривать серый и унылый пейзаж за окном. — Валид, тебе сообщение пришло, — не могла не задеть я мужа. — Когда? — как ни в чем не бывало спросил Валид. — Только что. Давай посмотрим, что тебе написали?