– Янина! Плохо дело. Мать обращалась к ее полному имени с такой интонацией, словно вызывала демонов ада: торжественно и яростно. – Кто это у нас тут Янина? Все трое обернулись. Размашисто, крепко впечатывая себя в землю при каждом шаге, к ним шел седобородый мужчина в длинной рубахе и штанах, собранных гармошкой над сапогами. Тишка бросила взгляд на бабушку и поразилась выражению заячьей робости, преобразившему ее лицо. – Ну здравствуй, Прохор, – сказала мать, неловко улыбнувшись, и пошла старику навстречу. Они обнялись, и дед отстранил мать, крепко держа за плечи. – Мудака-то своего выгнала, я слышал? – хрипловато спросил он. Мать что-то шепнула и коротко кивнула в сторону дочери. А дед уже возвышался над Тишкой, и пахло от него тиной и крепким куревом. – Ба! Девка уже взрослая! Сколько тебе, девка? – Д-двенадцать, – пробормотала Тишка. – Недокормыш! – пригвоздил дед. Поглядел на маму, на бабушку Раю и вдруг захохотал, запрокидывая голову и звучно хлопая себя по ляжке: – Эх и морды у вас, бабье! Селедки на привозе, ну! Тишке снизу было видно, что борода его похожа на мох, которым затыкают стены – седая, клочковатая, грубая. И лицо тоже грубое, значительное. – Сейчас чаевничать идем, – словно оправдываясь, сказала бабушка. И зачастила меленько-меленько в сторону дома, словно ноги у нее были связаны. Тишку с силой хлопнули по плечу: – Чего встала? Шагай в дом. Дед смотрел на нее сверху, улыбался, но взгляд был внимательный и такой, словно Прохор чего-то ждет. Под этим взглядом Тишке стало не по себе. Она вцепилась в мамину руку. – Еще на сиське повисни! – прикрикнул дед. – Давай сама иди, никуда мамаша твоя не денется. Девочка крепче сжала пальцы, но мать уже тянула руку, высвобождала ладонь из сильной хватки дочери, и Тишка непонимающе взглянула на нее. Держаться нельзя? Почему? – Юрка уже здесь? – Мать пошла к дому, словно забыв про нее, оставив девочку одну осмысливать это мимолетное предательство. – Три дня как ошивается. Пацана своего привез. – А Веня? – Все здесь, и Людка, и девки ее. В доме пахло пирогами, на шторах цвели избыточно красивые розы, в старой горке тускло и многообещающе сверкали бокалы. Тишка привыкла, что едят на кухне, но их с матерью провели в столовую, где целую стену занимал необъятный старинный буфет, черный и торжественный, будто гроб. По обеим сторонам от него были развешаны блюда с хохломской росписью, каждое размером с ледянку. – Поклонники дарят, – кивнул дед, заметив взгляд девочки. – Что, красиво? Тишка немного подумала. Ей не была чужда деликатность, поэтому она сформулировала так: – Нарядно. Прохор широко ухмыльнулся. – Нарядно, значит! Ай молодец! Тишка не поняла, за что ее похвалили. Бабушка поставила перед ней блюдце с пирогом, придвинула сказочной красоты белоснежную сахарницу с фигуркой снегиря на крышке: – Кушай, Яночка! Тебе нужно больше есть! – Не мельтеши! – одернул дед. И затеял с матерью какой-то непонятный разговор, который Тишка, поглощенная яблочным пирогом, очень быстро перестала слушать. Бабушка Рая опустилась на край стула, большие влажные руки положила перед собой. Но то и дело вздрагивала и едва заметно склоняла голову, точно ожидая одного ей слышного сигнала к действию. – Венька с женой неделю назад прибыли, – размеренно говорил дед. – Пашку своего привезли. Дельный пацан… – Салфетки! – встрепенулась Раиса, перебив мужа. Тот зыркнул так люто из-под косматых бровей, что Тишка чуть пирогом не подавилась. Бабушка Рая выдвинула один ящик, второй… Пронзительный визг сотряс комнату. Мать вскочила, но любопытная Тишка уже стояла рядом с бабушкой и заглядывала в ящик. Из комода на нее смотрела усатая серая мордочка с двумя бусинками глаз. Настоящими бусинками, пластиковыми, утопленными в сером ворсистом плюше. За приоткрытой дверью мелькнула чья-то тень, и чутким ухом Тишка расслышала быстрые удаляющиеся шаги. Кто-то стоял в коридоре, следя за их чаепитием, и этот кто-то прямо сейчас убегал прочь, бросив свою игрушечную мышь на растерзание врагам. – Яна! Ты куда? – Спасибо, я пирог потом доем, очень вкусно было! Все это Тишка крикнула уже из коридора. Нельзя упустить такой шанс и не узнать, кто рассаживает плюшевых мышей по ящикам комода, тайком следит за гостями и пугает и без того испуганных бабушек! Она на миг замерла, прислушиваясь к звукам огромного чужого дома. – Бойкая у тебя девка, – с необычайной четкостью донесся до нее голос деда. – А ты, Райка, дура! Бабушка что-то забормотала, оправдываясь, но Тишка уже не слушала. Справа от нее деревянная лестница вела наверх, на второй этаж, и на крайней ступеньке этой лестницы бледнели в полумраке чьи-то ноги в полосатых носках. Тишка рванула к ним. Ноги мгновенно исчезли, словно их обладатель подпрыгнул и растворился в воздухе. Взбежав на второй этаж, девочка остановилась. Три двери, и из той, что слева, падает узкая полоса света. За ней оказалась небольшая комната. На широком подоконнике сидел мальчишка, который обернулся к Тишке, едва она оказалась внутри, и деловито спросил: – Мышь захватила? Девочка плотно прикрыла за собой дверь. Подумала немного, раскачиваясь на носочках. – Мышь твоя попала в плен, – сказала она наконец. – Завтра на рассвете ее повесят. Мальчишка нахмурился. – Жаль. Но она знала, на что шла. К тому же… – он спрыгнул с подоконника и нырнул куда-то под стол, а когда вылез, в руках у него была целая охапка серых мышей, – соратники отомстят за нее! Тишка ахнула. – Откуда у тебя столько? – Из «Икеи», – очень серьезно ответил владелец мышиной армии. – Мы с папой туда ездим каждую неделю. Ему там соус к фрикаделькам нравится. – Вкусный? – Не знаю, я фрикадельки не ем. Кстати, я Алексей. Но меня все зовут Лелик. Он развел руки, и мыши посыпались на пол. Тишка сделала шаг вперед, вглядываясь в нового знакомца. Бледный, мелкий и лопоухий. До того незапоминающиеся черты, что отвернись – и образ Лелика тотчас выветрится из памяти. Единственное, что невозможно забыть, это его уши. Уши были не просто оттопыренные. Они представляли собой нечто большее, чем полагающиеся людям ушные раковины. Они были огромные, распахнутые навстречу ветру, как паруса, – пылкие, прекрасные, бесшабашные уши, взывающие к приключениям и сумасбродствам, к побегам из дома и похищениям чужих жен, к авантюрам и буйствам, безумиям, морям, дракам, безудержному пьянству и полетам на Марс. «Но ведь это же неправильно, – подумала Тишка, – когда уши у человека выразительнее, чем его лицо!» Она на секунду прикрыла глаза, проверяя себя, сможет ли вспомнить Лелика. Какого цвета у него радужка? Нос с горбинкой или нет? А может, курносый? Но в памяти вставали только два просвечивающих розовых крыла, по какому-то недоразумению выросшие на коротко стриженной мальчишеской голове.