В ее сознании он оказался неразрывно связан с одичавшим садом и лесом. Как если бы дом стал порождением этой пахучей сырой земли, возник из зерен, которые некогда упали в нее, а затем проросли срубом, венцами и бревенчатыми стенами. Через лес проселочная дорога вела к реке. Слева от нее высились сторожевые дубы, мощные, как вымахавшие в грибной год боровики. За ними начинался лес темный, таинственный, с паутинными сетями в густом орешнике и осинами, чьи стволы серебрятся, а листья похожи на монетки. С другой же стороны дороги лес был иной. Здесь ровные стволы корабельных сосен тянулись к небу. Шуршали слюдяные пластинки коры, солнце сверкало в каплях смолы, обманчиво обещающей сахарную сладость на языке. Ветер не путался в паутине, а гулял привольно, вороша старую хвою и играя худыми ветвями бересклета. И оба этих королевства безраздельно принадлежали Тишке. Она сбегала из дома сразу после завтрака и носилась по бору как сумасшедшая, а выбившись из сил, падала в траву и бездумно смотрела на облака, заштрихованные ветвями. Затем на сцену выступал картограф. Из рюкзака извлекались тетрадь и карандаш, и Тишка скрупулезно составляла план своих земель. На ней уже были отмечены пещера троллей, бобровые ловушки, три гнездовья орлов. Для гномов она выделила поляну под одинокой старой липой. На липу Тишка наткнулась однажды ближе к вечеру. Владения ее к этому времени были исследованы достаточно, чтобы она позволяла себе забредать довольно глубоко в лес. Другого ребенка зеленая глухомань испугала бы. Но Тишка была из тех беспокойных душ, в которых любопытство всегда побеждает осторожность. Издалека углядев липу, девочка только в первую секунду испугалась. А затем отправилась исследовать, что за страшилище возвышается в глубине зарослей. Липа была стара и уродлива. Когда-то в нее попала молния и расколола надвое. Одна половина обуглилась и кривым клыком торчала из земли. Вторая начала гореть, но дождь унял огонь, и дерево осталось живым, только сильно искалеченным. Тишка почтительно обошла вокруг лесного чудовища. На высоте четырех метров узловатые ветви расходились в стороны, образуя подобие растопыренной ладони. Недолго думая, девочка вскарабкалась наверх и оказалась в развилке. Места было достаточно, чтобы свободно сидеть и даже полулежать. Вдалеке отрывисто прорезалась кукушка, словно то приоткрывали, то закрывали дверцу настенных часов. Над плечом заголосил озверевший комар. Тишка метко прихлопнула его и разлеглась на ветке. «Инстинкт гнездования!» – вспомнилось подслушанное у кого-то из взрослых. Ей нравилось это словосочетание. Она построит дом. Дом на дереве! С крышей, чтобы не страшен дождь. С кладовкой, где можно хранить припасы. Мысленно Тишка уже беседовала с воображаемыми гостями и разливала чай. На обратном пути она сделала небольшой крюк по поселку, и на узкой улочке ей бросилась в глаза поленница, небрежно сложенная под шиферным навесом. Из щели между дровами свисал коротенький черный хвост. Откуда-то возникла невзрачная серенькая кошка, похожая на моль, подпрыгнула и удивительно ловко просочилась в ту же щель, где сидел котенок. Хвостик дернулся и втянулся вглубь. «Ха!» – сказала себе Тишка. И рванула домой. – Бабушка, у тебя есть рыба? Она влетела на кухню встрепанная, мокрая как мышь. – Рыба? Бабушка Рая непонимающе улыбнулась. Она всегда улыбалась, если ее что-то ставило в тупик, как некоторые люди хмурятся или пожимают плечами. С точки зрения Тишки, ее улыбка была не совсем настоящей, или, вернее, не совсем улыбкой. – Хочешь жареной рыбки, Яночка? – Нет, бабушка, нет! Там котенок, а он совсем дикий, понимаешь?.. Ни слова не говоря, Раиса открыла морозилку, вытащила брикет серебристой мойвы и одним убедительным ударом ножа отсекла целый кусок. Слипшиеся рыбки были завернуты в пакет и вручены обомлевшей от радости девочке. – Спасибо! Тишка бросилась прочь, прижимая к себе вонючую рыбу. Раиса дождалась, пока хлопнет входная дверь, и тяжело вздохнула. Бедная девчушка! Чумазая, глазастенькая, вечно где-то носится, шорты одни и те же каждый день, причем еще и велики… Стоит сделать замечание Тане, что ребенок неподобающе одет, как та взрывается. И почему кричит? Непонятно. Она ведь только спросила. Или Леша, Юрочкин сынок. С утра до вечера рисует в альбоме. Рисует-то прекрасно, спору нет, но ведь это не дело! Мальчик должен гулять, знакомиться с девочками… Вспомнив про девочек, Раиса помрачнела. По правде говоря, и Женьку, и Веронику она побаивалась. Сложно с ними. Скажешь что-нибудь Жене, а та отвечает, и вроде бы слова вежливые, но понимаешь, что тебя выставили на посмешище. Сама Раиса, может, и не догадалась бы, но Прохор начинал одобрительно смеяться и пару раз показывал Жене поднятый большой палец. Тут уж и дурак сообразит, в чем дело. А Вероника молчит. Так молчит, что иной раз думаешь: хоть бы ты сказала уже наконец что-нибудь, пусть даже и двусмысленное, вон как сестра. А в другой раз глянешь на нее, и вдруг шибает холодом мысль: а ведь славно, что ты молчишь, деточка, не надо тебе ничего говорить, держи-ка ты все свое при себе, всем проще будет. Раиса Сергеевна перебрала детей своих сыновей и племянниц, мысленно вглядываясь в каждого. Только про Пашку она ничего думать не стала. На месте Паши у нее было одно большое белое пятно. Область на карте мореплавателей, вокруг которой стояли предупреждающие знаки: сюда не заходить! никогда, что бы ни случилось! За дверью послышался шорох. Раиса выглянула в коридор и вздрогнула: прямо перед ней Вероника – таращится глазищами своими, разве что зрачки не светятся в полумраке. – Ты чего здесь? Проголодалась? Вероника помотала головой. И стоит как стояла, смотрит выжидающе на Раису, словно хочет, чтобы та сама сообразила, что к чему. – Принести что-нибудь? Снова отрицательный жест. – Ты уж сама тогда решай, что тебе нужно, – рассердилась Раиса. Вероника улыбнулась. Несколько смущенная, Рая вернулась на кухню, в глубине души чувствуя, что она все-таки ухитрилась сделать что-то не то. Спрятала мойву, вымыла руки, стерла натекшую с брикета лужицу. И не удержалась – снова выглянула в коридор. Она бы не удивилась, окажись Вероника на том же месте, где и была. Раиса воочию увидела: стоит девчонка в полумраке, распахнула глаза и смотрит на что-то в пустом пространстве перед собой. Но никого снаружи не было. 2 Янина Тишко 2015 год Я помню, с чего все началось. С пирога, который бабушка Рая вознамерилась приготовить по новому рецепту. Миндаль для выпечки привезла из города старуха Изольда. В поселке орехов было не достать, разве что соленых, под пиво. Дарницкая отчего-то любила нашу бабушку. Она приходила в гости, когда вздумается, сидела в столовой, закинув ногу на ногу, и сложенным веером – веером! – нервозно постукивала по тощему запястью. Мне нравилось присутствовать при их беседах, хоть я ничего и не понимала. Говорила преимущественно Изольда. С годами до меня дошло, что в основном она рассказывала о своих любовниках и их дорогих подарках, пользуясь разнообразными эвфемизмами. Раиса слушала, кротко улыбалась, но что она думала обо всем этом, не мог бы сказать никто. Однажды, глядя вслед удаляющейся Изольде Андреевне, бабушка внезапно пропела: – Утро туманное, утро седое! Нивы печальные, снегом покрытые! Я в изумлении уставилась на нее. У старухи Дарницкой голос хриплый, надтреснутый. А Раиса спела чисто и до того красиво, что дух захватывало. Бабушка иногда преподносила сюрпризы. Каждый вторник и четверг по утрам скрывалась из дома с каким-то мешком, никому не говоря ни слова. Прохор спал до обеда, и Раиса успевала вернуться до того, как он спустится в столовую. Когда я проследила, куда она ходит, изумлению моему не было предела. Литвиновская библиотека! Да, в поселке была библиотека и даже свой клуб, а еще центр культурного развития и досуга, на дверях которого висело лаконичное и грозное объявление: «На крыльце не бухать. Сторож». Книг бабушка не читала. Зачем ей библиотека? Выяснилось, что вместе с другими скучающими женщинами они лепят – из глины, гипса, пластилина, папье-маше – из чего придется. Два раза в неделю бабушка Рая превращалась в скульптора. Ничего нового придумать она не умела. Зато прекрасно копировала. Ее поделками были украшены стеллажи и подоконники. – …Нехотя вспомнишь и время былое! Вспомнишь и лица, давно позабытые! Какой чудесный летящий голос! Голос, просыпавшийся в Раисе лишь тогда, когда рядом никого не было. Маленькая девочка не в счет. Но это было еще до миндаля. А в тот день мы ждали Изольду, чтобы получить орехи и испечь на какой-нибудь ужин самый вкусный на свете пирог. И Дарницкая явилась. Распространяя вокруг тяжелый аромат своих духов, протянула пакет с миндалем. Бабушка рассыпалась в благодарностях. Изольда плавным движением унизанной перстнями кисти пресекла ее речь. «Королева, – восхищенно думала я, наблюдая за ней. – Королева в изгнании!» И тут в кухню вбежала Женька. Сияющая, загорелая, жизнерадостная. – Здравствуйте, Изольда Андреевна! Отхлебнула морс прямо из горлышка кувшина, игнорируя укоризненный бабушкин взгляд. Дарницкая продолжала: