В селении Пебблтон жили несколько тысяч рыбаков, чьи хижины лепились вокруг приземистого дома-башни с маленькой башенкой на каждом углу. Двадцать утопленников Эйерона раскинули на сером песчаном берегу свои шалаши из плавника и тюленьих шкур. Их руки, загрубевшие от соли, от сетей и лесок, от весел, кирок и топоров, теперь держат прочные, как железо, палицы, которыми снабдил их сам бог из своего подводного арсенала. Укрытие для жреца поставили чуть выше черты прилива. Благополучно утопив новообращенных, он благодарно залез туда. «О мой бог, — молился он, — поговори со мной в рокоте волн и скажи мне, что делать. Капитаны и лорды ждут твоего слова. Кто будет у нас королем после Бейлона? Пусть кит, великан морей, пропоет мне его имя. Скажи мне, о подводный наш властелин, у кого есть сила сразиться со штормом на Пайке?» Поездка в Хаммерхорн утомила его, но жрец не находил покоя в своем шалаше, крытом черными водорослями. Тучи закрыли луну и звезды. Над морем лежала тьма, как и у него на душе. Бейлон выбрал бы Ашу, плоть от плоти своей, но женщина не может править Железными Людьми. Здесь нужен Виктарион. Девять сыновей было у Квеллона Грейджоя, и Виктарион самый сильный из них, настоящий бык, бесстрашный и верный долгу. Вот то-то и оно. Младший брат должен повиноваться старшему, а Виктарион не такой человек, чтобы пойти против обычая. Хотя Эурона он невзлюбил уже давно, после смерти той женщины. За храпом утопленников и воем ветра он слышал, как бьются о берег волны — молот бога, зовущего его на битву. Эйерон вылез из шалаша на холод, обнаженным постоял на ветру — бледный, высокий, костистый — и вошел в соленое черное море. Вода обжигала холодом, но он даже не поморщился, принимая ласку своего бога. Волна ударила его в грудь и повалила, следующая разбилась над его головой. Он чувствовал соль на губах. Бог окружал его со всех сторон, и его величавая песнь звенела в ушах Эйерона. Девять сыновей родилось от Квеллона Грейджоя, и он был самым ничтожным из них, слабым и боязливым, как девочка. Но тот человек утонул, и бог дал силу вышедшему из моря. Холодное море обнимало его, пронизывало до костей слабую человеческую плоть. Кости… Кости души. Кости Бейлона и Урри. Правда заключена в костях, ибо плоть разлагается, а кость остается. Кости чертогов Серого Короля до сих пор стоят на холме Нагги. Эйерон Мокроголовый, бледный, костистый и дрожащий, вышел на берег мудрее, чем был, когда входил в море. Он нашел ответ в своих костях, и путь открылся ему. Было так холодно, что его тело точно дымилось, когда он шел назад к шалашу, но в его сердце пылал огонь, и он в кои-то веки заснул сразу, не слыша больше скрипа заржавленных петель. Когда он проснулся, стоял ясный ветреный день. Эйерон утолил голод похлебкой из моллюсков и водорослей, состряпанной на костре. Как только он доел, к нему из башни с полудюжиной стражников вышел Мерлин. — Король умер, — сказал лорду Мокроголовый. — Да. Ко мне прилетала птица. А теперь еще одна прилетела. — Лысый дородный Мерлин одевался в меха и бархат, как это заведено у лордов зеленых земель. — Один ворон вызывает меня на Пайк, другой — в Десять Башен. У вас, кракенов, много щупальцев — так и норовите человека на куски разорвать. Что скажешь ты, жрец? Куда я должен отправить свои ладьи? — В Десять Башен, говоришь? — нахмурился Эйерон. — Кто из кракенов вызывает тебя туда? — Десять Башен были поместьем лорда Харло. — Принцесса Аша. Они направила свои паруса к дому. Чтец рассылает воронов, созывая всех ее друзей к Харло. По его словам, Бейлон желал, чтобы на Морском Троне сидела она. — Утонувший Бог сам решит, кому сидеть на Морском Троне. Стань на колени, чтобы я мог благословить тебя. — Лорд Мерлин повиновался, и Эйерон, откупорив свой мех, полил соленой водой ему на лысину. — Бог, утонувший за нас, возроди раба своего Мелдреда из моря. Благослови его солью, благослови его камнем, благослови его сталью. — Вода, стекая по толстым щекам Мерлина, намочила его бороду и мантию на лисьем меху. — То, что мертво, умереть не может — оно лишь восстает вновь, сильнее и крепче, чем прежде. — Лорд встал, и Эйерон сказал ему: — Останься и послушай, чтобы передать слово божье другим. Мокроголовый взошел на гранитный валун, о который разбивались волны, чтобы все его ученики могли видеть и слышать его. — Из моря мы вышли и в море вернемся, — начал он в сотый раз. — Штормовой Бог в гневе своем низверг Бейлона со скал, и теперь он пирует в подводных чертогах. — Жрец воздел руки к небу. — Железный король умер, но он вернется! Ибо то, что мертво, умереть не может, но восстает вновь, сильнее и крепче прежнего! — Король восстанет! — хором отозвались утопленники. — Он восстанет, ибо должен восстать. Но кто он? — Эйерон помолчал, но ответили ему только волны. — Кто будет нашим королем? Морские палицы застучали одна о другую. — Мокроголовый! — вскричали утопленники. — Эйерон наш король! Жрец покачал головой. — Если отец дает одному сыну топор, а другому невод, кого он предназначает в воины? — Топор для воина, — ответил Рас, — невод для рыбака. — Верно. Бог увлек меня глубоко под воду и утопил никчемного бездельника, которым я был. Вернув меня назад, он дал мне глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, и голос, чтобы нести его слово людям. Он сделал меня своим пророком, дабы я учил истине тех, кто забыл ее. Я не создан для того, чтобы сидеть на Морском Троне… как не создан и Эурон Вороний Глаз. Я слышал бога, и он говорит: «Не будет нечестивец сидеть на моем троне!» Мерлин скрестил руки на груди. — Кто же тогда? Аша? Или Виктарион? Скажи нам, жрец! — Утонувший Бог скажет вам кто, но не здесь. — Эйерон протянул палец к жирному белому лицу Мерлина. — Вопрошайте не меня и не законы людские — вопрошайте море. Подними паруса, милорд, опусти весла на воду и отправляйся на Старый Вик вместе с другими капитанами и лордами. Не на Пайк, чтобы склониться перед нечестивым, и не на Харло, чтобы строить козни вместе с женщиной. Правь к Старому Пайку, где стоят чертоги Серого Короля. Именем Утонувшего Бога велю вам: покиньте ваши дома, покиньте хижины и замки и придите на холм Нагги, чтобы собрать там вече! — Вече? — изумился Мерлин. — Его не созывали уже… — Слишком долго! — гневно выкрикнул Эйерон. — Но на заре времен Железные Люди всегда прибегали к нему, останавливая свой выбор на самом достойном. Пора нам вернуться к старому закону — он, и только он, вернет нам былую славу. На вече в свое время избрали Урраса Железную Ногу и увенчали его короной из плавника. И Сайласа Плосконосого, и Харрага Седого, и Старого Кракена. Король, избранный на этот раз, завершит дело, начатое Бейлоном, и отвоюет нашу свободу. Повторяю вам: плывите не на Пайк и не на Харло, но на Старый Вик. Ступайте к Нагге, к чертогам Серого Короля. Там, в этом священном месте, когда луна утонет и вновь возродится из моря, изберем мы себе достойного, благочестивого короля. — Жрец снова воздел высоко свои костлявые руки. — Внемлите волнам! Внемлите голосу бога! Он говорит нам: «Да не будет у вас короля, кроме избранного!» Утопленники взревели и застучали палицами. — Вече! Вече! — кричали они. — Да не будет короля, кроме избранного! — Они подняли такой шум, что Вороний Глаз, не иначе, слышал его на Пайке, а злобный Штормовой Бог — в своих облачных чертогах. И Эйерон Мокроголовый знал, что поступил правильно. Капитан гвардии — Красные апельсины давно перезрели, — устало заметил принц, когда капитан вывез его на террасу, и больше не проронил ни слова. Насчет апельсинов он верно сказал. Несколько штук упало и лопнуло на бледно-розовом мраморе. Их острый сладкий запах наполнял ноздри Хотаха при каждом вдохе. Принц, без сомнения, тоже чувствует этот запах, сидя под деревьями в кресле, которое сделал для него мейстер Калеотт, — подушки на сиденье набиты гусиным пухом, колеса из черного дерева окованы железом. Тишина — слышно только, как плещутся дети в прудах и фонтанах. Потом на террасу шлепнулся еще один плод, и капитан услышал издалека, как чьи-то сапоги, ступая по мрамору, приближаются к ним. Обара — он узнал ее походку, ее широкие, торопливые, гневные шаги. Ее конь, должно быть, весь в мыле, и бока у него окровавлены от ее шпор. Она ездит только на жеребцах и будто бы хвасталась, что способна укротить любого коня в Дорне… как и любого мужчину. Капитан слышал также другие шаги, мягкие и шаркающие, — это мейстер Калеотт поспешал за Обарой. Она всегда ходит чересчур быстро. «Гонится за тем, что ей никогда не поймать», — сказал как-то принц своей дочери в присутствии капитана. Когда она появилась под тройной аркой, Арео Хотах загородил ей дорогу своей секирой. Древко из горного ясеня насчитывало в длину шесть футов, и она не могла его обойти. — Ни шагу дальше, миледи, — громыхнул он со своим норвосским акцентом. — Принц не желает, чтобы его беспокоили. Ее лицо, и без того каменное, сделалось еще тверже. — С дороги, Хотах. — Обара — старшая из песчаных змеек, ей уже под тридцать, кость у нее широкая, глаза близко посажены, а волосы бурые, как у той староместской шлюхи, что ее родила. Под желто-золотистым плащом из песчаного шелка она вся одета в старую, мягкую, потертую кожу — больше ничего мягкого у нее не найти. На одном бедре свернутый в кольцо кнут, за спиной круглый стальной щит, отделанный медью. Копье она оставила снаружи — и на том спасибо. При всей ее силе и ловкости с Арео ей, конечно, не сладить, но она в отличие от него этого не понимает, а ему не хотелось бы увидеть ее кровь на бледно-розовом мраморе. Мейстер переступил с ноги на ногу. — Я же говорил вам, леди Обара… — Он знает, что мой отец мертв? — спросила Обара у капитана, обращая на мейстера не больше внимания, чем на муху — если бы нашлась муха, достаточно глупая, чтобы жужжать над ее головой. — Знает, — сказал капитан. — К нему прилетала птица. Смерть прилетела в Дорн на крыльях ворона, туго свернутая и запечатанная красным воском. Калеотт, видимо, чуял, о чем говорится в письме, потому что отдал его Хотаху для доставки. Принц поблагодарил его, но письма не открывал долго, очень долго. Весь день до самого вечера он сидел с пергаментом на коленях и смотрел, как играют дети. С наступлением вечерней прохлады, когда его обычно увозили с террасы в дом, он стал смотреть на отражение звезд в воде. Лишь после восхода луны он послал Арео за свечой, чтобы прочесть письмо там, в темноте, под апельсиновыми деревьями. Обара опустила руку на кнут. — Тысячи людей идут через пески к Костяному Пути, чтобы встретить Элларию, везущую домой тело моего отца. Септы переполнены, красные жрецы зажгли храмовые костры. Женщины в перинных домах обслуживают мужчин бесплатно. Повсюду, повсюду — в Солнечном Копье, на Перебитой Руке, на Зеленой Крови, в горах, в глубине пустыни — женщины рвут на себе волосы, а мужчины кричат от ярости. Один вопрос звучит на всех языках: как поступит Доран? Как намерен принц отомстить за своего убитого брата? А ты говоришь мне, что его нельзя беспокоить! — Он не желает, чтобы его беспокоили, — повторил Арео Хотах. Капитан был ровесником принца, которого охранял. Когда-то он приехал сюда из Норвоса плечистым юнцом с копной темных волос. Теперь его волосы побелели, а тело отмечено шрамами после множества битв, но сила осталась при нем, и секиру он точит остро, как учили его бородатые жрецы. «Я не пущу ее», — сказал он себе, а вслух произнес: — Принц смотрит, как играют дети, и в это время тревожить его не позволяется никому. — Хотах, — сказала Обара Сэнд, — уйди с дороги, иначе я отберу у тебя секиру и… — Пропусти ее, капитан. Я поговорю с ней, — хриплым голосом распорядился внезапно принц. Арео убрал секиру и отступил. Обара, злобно поглядев на него напоследок, прошла мимо, мейстер заторопился за ней. Росточком Калеотт не выше пяти футов и лыс, как яйцо. Возраст по гладкому круглому лицу определить трудно, но он служил здесь еще до капитана, когда мать принца была жива. Несмотря на годы и толщину, он еще довольно прыток, и ума у него палата, вот только характер мягкий. С песчаной змеей такому не справиться. Принц сидел на своем кресле в тени апельсиновых деревьев — больные ноги составлены ровно, под глазами набрякли мешки, — но трудно сказать, что послужило причиной его бессонницы: горе или подагра. Дети все так же плескались в воде. Младшим из них не больше пяти, старшим лет девять-десять. Девочек и мальчиков поровну. Хотах слышал, как они брызгаются и кричат тонкими голосками. — Давно ли и ты там играла, Обара, — сказал принц женщине, преклонившей колено перед его креслом. — Давно. Лет двадцать, не меньше, — отрезала она. — Притом я недолго здесь пробыла. Я ведь отродье шлюхи, забыли? — Не дождавшись ответа, Обара встала и уперла руки в боки. — Мой отец убит. — Он погиб в поединке, при испытании боем. Закон не считает это убийством. — Он был вашим братом. — Да, был. — Что вы намерены предпринять по поводу его смерти? Принц повернул свое кресло лицом к Обаре. Доран Мартелл выглядит намного старше своих пятидесяти двух лет. Тело под полотняной одеждой кажется бесформенным, на ноги с распухшими и покрасневшими от подагры суставами лучше не смотреть вовсе. Левое колено похоже на яблоко, правое — на дыню, пальцы ног превратились в переспевшие темно-красные виноградины: тронь — и они лопнут. Даже прикосновение легкого покрывала вызывает у него боль, хотя он терпит ее без жалоб. «Молчание — друг принцев, — сказал он как-то своей дочери. — Слова, Арианна, подобны стрелам. Пустив их, назад уже не вернешь». — Я написал лорду Тайвину… — начал Доран. — Написал? Будь ты хотя бы наполовину таким же, как мой отец… — Я не твой отец. — Это мне известно, — с величайшим презрением молвила Обара. — Ты бы хотела, чтобы я выступил на войну. — Где уж там. Ты даже с этого кресла не встанешь. Позволь мне отомстить за отца. На Принцевом перевале у тебя стоит войско, у лорда Айронвуда на Костяном Пути — еще одно. Отдай мне одно из них, а Ним — другое. Она пойдет по Королевскому тракту, а я выгоню марочных лордов из замков и двинусь с ними на Старомест. — И как же ты думаешь удержать Старомест? — Мне хватит нескольких дней, чтобы разграбить его. Богатства Хайтауэров… — Ты хочешь золота?