— Ну ладно, — вздохнула она. Патологоанатом согласился надеть лишь пластиковые бахилы и резиновые перчатки — но все понимали, что он пошел на эту уступку современным методам судебной медицины только ради того, чтобы не испачкать руки и обувь, а вовсе не из опасения оставить собственные органические или неорганические следы и тем самым еще больше запутать следствие. Время шло, и прибыли еще несколько сотрудников в штатском. Касл невозмутимо продолжал свою экскурсию по музею, словно никакого другого занятия здесь для него не было. Руководство операцией целиком и полностью взяла на себя Уортон. Сайденхем, прежде чем приступить к делу, долго рылся в своем портфеле. Когда он наконец закончил все приготовления, то поднял голову к девушке, по-прежнему висевшей над залитым кровью столом. — Вы полагаете, я буду ковыряться в трупе, болтающемся у меня над головой, как электрическая лампочка? — обратился он к высокому полисмену, данному ему в помощь. Тот в ответ лишь приоткрыл рот и растерянно посмотрел на патологоанатома. — Да снимите же его! — раздраженно произнес Сайденхем. — Отцепите эту тушу и положите на стол. Уортон, изучавшая в этот момент очередную бумажку из пластикового мешка для вещдоков, услышала требование Сайденхема и кивнула своему подчиненному. И перед глазами собравшихся разыгралась настоящая комедия, своего рода пьеса внутри пьесы — настолько же смешная, насколько трагичной была сама драма, частью которой она являлась. Действие заняло не меньше десяти минут. Встать на стол, чтобы не затоптать улики, не представлялось возможным — во-первых, мешала растекшаяся повсюду кровь, а во-вторых, существовала реальная опасность наступить на свисавший кишечник. К тому же правила судебной экспертизы требовали, чтобы веревка была срезана как можно выше. В результате двум полисменам велели подняться на металлический балкон и дубинками подтянуть веревку к себе, тем самым сместив тело в сторону от стола. Кишечник при этом проехался по луже вязкой крови на его гладкой поверхности, не встретив на своем пути никакого сопротивления. Затем он с громким шлепком упал на пол и распластался, как огромная зеленая пуповина. После этой операции двое других полицейских растянули под трупом пластиковую пленку. Выглядело все это несколько комично, словно бравые парни в полицейской форме собрались ловить прыгающего сверху самоубийцу. Когда веревка была разрезана, труп наконец низвергся на пластик и тут же едва не съехал на пол, так как спасателей при этом качнуло и один из углов полотнища выскользнул у них из рук. * * * Рассел презрительно фыркнул из своего наблюдательного пункта. — Глядя на все это, нетрудно поверить, что, совершив убийство, легко остаться безнаказанным, — прокомментировал он. Айзенменгер бросил на главного инспектора пристальный взгляд. Похоже, Рассел не вполне сознавал, что говорит. Взгляд был недолгим, и директор музея вновь обратился к разыгрывавшейся внизу сцене. Руководство процессом окончательно перешло к Уортон. Айзенменгер хорошо помнил Беверли еще по делу Пендреда, и, если бы обстоятельства тогда сложились иначе, он, несомненно, даже получил бы удовольствие от знакомства. Но обстоятельства к удовольствию не располагали. * * * Тело закрепили во всех трех измерениях, и Сайденхем направился к нему, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей, но по дороге обо что-то споткнулся. Наклонившись, он всмотрелся в это что-то, никем прежде не замеченное из-за обилия крови на полу, приподнял находку двумя пальцами так, что она повисла в его руке наподобие мертвого зверька. — Матка! — объявил он во всеуслышание. Уортон приблизилась к патологоанатому, и Сайденхем с гордостью поболтал своим трофеем перед самым ее носом. — Так и улику потерять недолго. — Матка была вырезана? — невозмутимо спросила Уортон. — По всей вероятности. — Доктор жестом попросил подать ему пластиковый мешок и, получив его, погрузил матку внутрь. — Это важно? Сайденхем вздохнул: — Это вам решать. Скоро вы начнете от меня требовать, чтобы я назвал вам номер телефона убийцы, изучив поджелудочную железу жертвы. Сайденхем повернулся спиной к трупу. Он, как и подобалось в таких случаях, решил начать осмотр с измерения внутренней температуры тела, но не воспользовался для этого электрическим термометром, как другие патологоанатомы, а вытащил из кармашка портфеля маленький стеклянный, один конец которого был окрашен в синий цвет. Поглядев на термометр, Сайденхем встряхнул его, затем поглядел еще раз и вставил туда, куда нормальные люди термометры обычно не вставляют. Фотограф скривил физиономию: — Это обязательно? Сайденхем, чьи естественные человеческие чувства были задушены еще в зародыше несколько десятилетий назад, состроил удивленную мину и не удостоил фотографа ответом. — Ночь была холодная? — спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. — Слегка подморозило, — тут же отозвался Джонсон. Сайденхем огляделся с таким вниманием, будто рассматривал инфракрасную часть спектра. — Да и сейчас не слишком жарко, не правда ли? — заметил он и извлек термометр на свет. Взглянув на него, доктор записал температуру и сунул термометр обратно в футляр. — Вы что, даже не вытираете его? — удивился фотограф. — Чего ради? — абсолютно серьезно отозвался Сайденхем. — Даже если у нее был СПИД, следующему пациенту на это ровным счетом наплевать. После этого он разрезал веревку на шее убитой сантиметрах в десяти от узла и, бросив на нее прощальный взгляд, опустил в пластиковый мешок, поданный одним из судебных медиков. Сайденхем, стоя перед трупом, делал какие-то пометки в блокноте и командным голосом, не терпящим возражений, отдавал отрывистые приказы фотографу. Тем временем Уортон обратилась к Джонсону: — Полагаю, настало время поговорить с тем парнишкой, который обнаружил тело. Джонсон сам удивился, почувствовав удовольствие оттого, что может возразить своей бывшей коллеге. Тем более что возразить было что. — Вы, конечно, можете поговорить с ним, но сомневаюсь, что услышите в ответ что-либо вразумительное. Каким образом, подумал Джонсон, это красивое лицо с тонкими чертами и соблазнительным ртом, возможно несколько большим, но от этого еще более сексуальным, может в один момент превратиться в уродливую гневно-подозрительную маску? — Что вы хотите этим сказать? — С тех пор как мы находимся здесь, он не произнес внятно и трех слов. Доктор Айзенменгер считает, что юноша в шоке. — Айзенменгер? Кажется, это он вызвал полицию? — Именно он. — Айзенменгер… — Уортон задумалась. Имя было ей знакомо — по делу Пендреда, если она ничего не путала. — Он ведь, кажется, ваш коллега? — спросила она. Вопрос был адресован не Джонсону, а Сайденхему, который, на секунду оторвавшись от работы, вопросительно приподнял над очками лохматые брови. — Джонни Айзенменгер? Да, совершенно верно. Он был неплохим патологоанатомом. Не из самых лучших, конечно, но вполне приличным. Сайденхем вернулся к измерениям, сопровождая свои действия неизменным ворчанием. — Приведите его, — коротко приказала Уортон Уилсону. Уилсон вернулся в сопровождении Айзенменгера спустя несколько минут, которые ушли на то, чтобы урезонить профессора Рассела, рвавшегося пойти вместе с ними. Профессор патологии пугал полицейского деканом и начальником полиции, произнося их имена так, будто это были древние всемогущие боги. Айзенменгер молча наслаждался бессильным гневом профессора. Он знал, что, общаясь с такими типами, Уилсон быстро теряет терпение, но в сложившейся ситуации инспектор не мог позволить себе дать волю душившему его раздражению. — Сожалею, сэр, — произнес Уилсон, ставя ударение на втором слове, что вкупе с подчеркнуто вежливым обращением должно было означать последнее предупреждение, — но я получил приказ привести только доктора Айзенменгера. Вам придется остаться здесь. Развернувшись на каблуках, он вышел вслед за Айзенменгером. Проходя мимо Беллини, он многозначительно приподнял брови. Покрасневшему от злости Расселу не оставалось ничего иного, как молча смотреть им вслед. В итоге Айзенменгер по желанию Уортон был доставлен, но та довольно долго игнорировала директора музея. Ей явно хотелось показать, кто здесь главный, — ведь теперь они находились не просто в анатомическом музее, а на месте преступления. Однако Айзенменгера совершенно не волновало такое обращение. Он вдруг почувствовал себя очень уставшим. Наконец Уортон открыла рот и произнесла — правда, снова обращаясь не к Айзенменгеру: — Сэр? Касл, молча наблюдавший за манипуляциями Сайденхема, обернулся к ней и рассеянно кивнул. Только тогда Уортон соизволила заговорить с Айзенменгером: — Надеюсь, вы не против ответить на несколько моих вопросов? Айзенменгер был не против. Как патологоанатом, он давно научился не обращать внимания ни на ужасы окружающей обстановки, ни даже на унижения, которые в другой ситуации могли бы задеть его человеческое достоинство. Сейчас он вообще не испытывал никаких чувств. Он лишь слегка покачал головой, несколько разочарованный тем, что Уортон не помнит его по их предыдущей встрече. Она же, не дожидаясь его ответа, приступила к делу: — Будьте добры, расскажите, что произошло сегодня утром: как вы об этом узнали, что видели, ну и все прочее. Айзенменгер неторопливо принялся рассказывать все по порядку — как он пришел сюда, как нашел Стефана Либмана и как постарался оставить все в нетронутом виде. Его рассказ прервал победный клич Сайденхема, несколько неестественный, даже демонстративный. Мед-эксперт склонился над телом девушки, опершись рукой в резиновой перчатке на ее бедро. — Что случилось, доктор? — невозмутимо спросила Уортон. У нее не было времени реагировать на его экстравагантные выходки. — Татуировка, мой дорогой инспектор! Маленькая татуировка на внутренней поверхности бедра, оч-чень высоко. Она служила, я полагаю, чем-то вроде награды, к созерцанию которой допускались лишь избранные. Уортон проявила к находке чисто деловой интерес — татуировка могла помочь в установлении личности убитой. — Как она выглядит? — Красный скорпион. Возможно, он должен был предупреждать непрошеных претендентов, что это место находится под защитой.