— Одному Богу известно, что по этому поводу скажет декан, — пробурчал он. — Думаю, он будет вне себя, — устало заметил Айзенменгер и не удержался, чтобы добавить: — Впрочем, вряд ли до такой степени, как она. * * * Касл откинулся на сиденье автомобиля, утопив затылок в мягком подголовнике. Взгляд его уперся в полукруглую крышу автомобиля, вернее, даже не в саму крышу, а в пятно, темневшее на ее поверхности. «Не может же это быть следом от каблука», — подумал он, стараясь не обращать внимания на тряску и освободиться от мучивших его вопросов. Голова болела, да и вообще он чувствовал себя отвратительно. У него было ощущение, будто мысли, застрявшие в его сознании, не его собственные, а имплантированы туда извне и сдвинуть их с места невозможно никакими усилиями. Может быть, это первые признаки наступающего сумасшествия? Не исключено. Возможно, эти мысли были полной ерундой, а голова болела не из-за того, что он провел ночь в компании с бутылкой водки, которая не оказывала на него практически никакого действия и не давала свободу слезам, просившимся наружу. Машина неслась со страшной скоростью, и Касла так тряхнуло на очередном повороте, что он тотчас вспомнил о желудке со всеми его проблемами. — Черт тебя возьми, веди поаккуратнее, — пробормотал он, закрывая глаза. Констебль Уилсон невозмутимо продолжал вести машину, не отрывая взгляда от дороги. Он лишь произнес извинение, в котором Касл, будь он повнимательнее, уловил бы тень насмешки. Но он не услышал этой нахальной нотки, занятый своими мыслями. Нет, увы, сумасшедшим он не был. Бог не даровал ему этой милости. — Куда мы едем? — спросил он спустя какое-то время. Сидевшая рядом с констеблем Беверли Уортон издала вздох, но столь тихий, что расслышать его было невозможно. Она уже с трудом переносила этого идиота, потерявшего всякую способность что-либо соображать. Не прошло и четверти часа, как она объяснила Каслу, куда они направляются. Она чувствовала себя так, будто ей поручили присматривать за впавшим в маразм старым дядюшкой и охранять его слабую психику от всяческих потрясений, дабы он с перепугу не натворил чего-нибудь. Совершенно невозможно нормально работать, имея на руках эту старую развалину. — В Медицинскую школу святого Бенджамина, сэр. Касл что-то пробурчал себе под нос. За время, прошедшее с того момента, как он задал вопрос, его мысли успели вернуться к событиям предыдущей ночи. — Там, кажется, труп? — Да, сэр. Уилсон расплылся в такой широченной улыбке, что если бы Касл оторвал взгляд от крыши и присмотрелся к констеблю, то даже со спины заметил бы, как его уши сдвинулись назад и кверху. Уортон, от чьего взгляда не укрылась эта улыбка, предостерегающе посмотрела на Уилсона. Тот моментально согнал улыбку с лица и в качестве компенсации принялся бросать косые взгляды на ее ноги. Юбка у Беверли была короткой, и, зная репутацию этой женщины, одних ее мимолетных взглядов Уилсону оказалось достаточно, чтобы почувствовать возбуждение. Опять остановка. Они застряли в пробке. Выглянув на улицу, Касл увидел, что они стоят напротив порномагазина. Интересно, подумал он, какова вероятность того, что, бросив взгляд из окна машины, наткнешься на порнографию? Не исключено, что пятьдесят на пятьдесят. — И он прямо в школе? — В музее, сэр. Машина тронулась с места. Включив сирену, Уилсон заставил других посторониться и по образовавшемуся коридору устремился вперед. — От чего он умер? Уортон уже настолько привыкла к своему шефу, что даже смеяться у нее не было никакого желания. — Это она, сэр. Вроде бы ее нашли повешенной. — А откуда известно, что она не проделала все это по собственному желанию? Этот вопрос показался Каслу вполне логичным. В конце концов, раз это медицинская школа, то на ум прежде всего приходит какая-нибудь неуравновешенная девица, доведенная до самоубийства двойкой на экзамене. Всего лишь месяц назад он был поднят с постели в четыре часа утра телефонным звонком, и голос в трубке призвал его проявить профессиональные навыки в связи с тем фактом, что возле соседского дома нашли труп какого-то пьяницы шестидесяти двух лет. Он провалялся там всю ночь с разбитой головой, расстегнутыми штанами и таким количеством алкоголя в крови, что ею можно было бы отмывать малярные кисти. При этом пятьдесят фунтов в кармане у бедолаги остались нетронутыми, так что даже инспектор Лестрейд догадался бы, что лондонским полисменам нет нужды слишком сильно напрягать мозги. Беверли Уортон, однако, вопрос Касла представлялся смехотворным. Впрочем, оно и понятно: ей уже были известны кое-какие детали, которые она не стала сообщать своему начальнику. Стоило Джонсону изложить ей обстоятельства убийства, как она поняла, что это ее дело. Раскрыв такое убийство, сразу становишься фигурой, а не пешкой. Одной славы достаточно — даже без немедленного повышения по службе. И кому же браться за это дело, как не ей? Уж во всяком случае, не такому старому вонючему козлу, как Касл. Разумеется, она была обязана привезти его на место происшествия, но всего лишь в качестве пассажира. Но она постарается, чтобы все заслуги приписали ей и чтобы все наконец увидели: от Касла нет абсолютно никакого толку. Впрочем, это и без того было всем известно. — Вряд ли в этом есть какие-либо сомнения, сэр, — мягко отозвалась она. Касл не уловил иронии в ее голосе. Мысленно он опять вернулся к событиям сегодняшней ночи. * * * Джонсон все еще был настолько заворожен открывшейся его взору картиной, что шум на втором этаже в первый момент показался ему едва ли не кощунством. Он покинул свой пост у центрального входа в вестибюль и прошел в главный корпус. Шум доносился из угла за кабинетом куратора. Если Каплан впустил в помещение посторонних, он за это ответит. Джонсон обеспокоенно направился к маленькой двери, за которой открывался небольшой коридорчик, ведший к выходу на улицу. Но не успел он дойти до двери, как она открылась и на пороге появилась Уортон. Войдя, она застыла на месте как вкопанная. Взгляд ее был устремлен мимо сержанта, и по расширившимся зрачкам Уортон он понял, что она все увидела. Уже потом в поле ее зрения попали стенды с коллекцией жутких экспонатов, и глаза ее раскрылись еще шире. Наконец она осмотрела все вокруг, включая высившиеся до потолка стеллажи с книгами. Но экспонат, расположенный в центре, неизбежно поглотил все ее внимание, как это прежде произошло и с остальными. Джонсону Уортон никогда не нравилась, но никто, за исключением жены, не знал о его истинном отношении к этой женщине. Сержант не был склонен разговаривать с кем-либо на эту тему. Он прекрасно понимал, что на самом деле представляет собой Уортон, и такие люди вызывали у него отвращение. Она во что бы то ни стало стремилась сделать карьеру, что для женщины было нелегко. Но в то же время Джонсону доводилось знавать огромное количество женщин-полицейских, сумевших добиться многого и не ставших при этом сволочами. Джонсон редко употреблял столь сильные выражения — даже мысленно, но на методы, которыми пользовалась Уортон, он не мог смотреть спокойно. Ему не раз доводилось разгребать завалы после того, как она крушила своих коллег, а один раз (и Джонсон был в этом уверен, хотя и не мог ничего доказать) Уортон, чтобы не попасться на взятке, подстроила все так, что в итоге пострадала ее коллега. Уже одного этого было достаточно, чтобы относиться к ней с презрением, а ее излюбленный способ добиваться благосклонности начальства через постель отталкивал Джонсона окончательно. Он знал (ибо недвусмысленные шутки по этому поводу не раз звучали по вечерам в дыму какого-нибудь паба), что она спала с тремя из четырех старших инспекторов их полицейского участка и, судя по многозначительным ухмылкам кое-кого из высших чинов, своим участком не ограничивалась. А недавно она возглавила подразделение сыскной полиции, в котором работал Джонсон. И все благодаря тому самому делу Итон-Лэмбертов, в котором она сумела-таки отличиться, и это не могло остаться незамеченным в отделе кадровых перемещений. Но ведь Джонсон тоже принимал участие в расследовании по делу Итон-Лэмбертов… В итоге ее назначение в отдел Касла стало, по всей вероятности, либо вызовом ему (ну-ка попробуй, воскреси покойничков!), либо его наказанием за какую-то провинность перед начальством. Джонсон не мог не признать, что Уортон не лишена привлекательности, однако он полагал, что она растрачивает свой дар впустую. Он считал, что непременными атрибутами женской красоты являются мягкость и изящество, а без них женщина не способна пробудить настоящее чувство. И вот наконец взгляд Уортон остановился на нем. Они оба отдавали себе отчет в существовавшей между ними взаимной неприязни, но никогда не позволяли ей проявляться открыто. Вслед за Уортон в зале появился Касл. Джонсон знал его уже много лет и видел, как блестящий детективный талант, которым наградил Касла Господь, с годами увядает, а сам он превращается в неудачника; но сейчас Джонсон был потрясен видом главного инспектора. — Доброе утро, сэр, — обратился он к Каслу, намеренно игнорируя Уортон, однако тот не расслышал приветствия. Его лицо, и без того мертвенно-бледное, буквально посерело, рот приоткрылся. Взгляд Касла был прикован к тому, что находилось в центре зала. В какой-то момент Джонсон даже испугался, не потеряет ли инспектор сознание. — Ваш отчет, пожалуйста, — нарушила тишину Уортон. В целом ее тон не был высокомерным. Почти не был. Не так давно они находились в равном положении, и Джонсон прекрасно понимал, какое удовольствие доставляет Уортон тот факт, что теперь она поднялась ступенькой выше. Однако для Джонсона это не было поводом для расстройства. Он достал свою записную книжку и прочел то, что набросал в ожидании приезда начальства. Если Касл и услышал что-либо из прочитанного, то на лице его ничего не отразилось. — Где это помещение? — спросила Уортон, имея в виду кабинет куратора, в котором до сих пор томились в заточении Айзенменгер, Рассел и Либман. — Наверху. Вы прошли мимо. Я оставил Беллини присматривать за этой троицей. Она коротко кивнула, не желая открыто высказывать одобрение. Тем временем прибыл фотограф и немедленно распространил вокруг себя смешанный табачно-чесночный запах. Можно было подумать, что он таким образом обороняется от вампиров. — Так я начну? — обратился он к Каслу, но разрешение действовать получил от Уортон. Фотограф закружил по залу, с увлечением делая снимки, в том числе и такие, которые в других обстоятельствах сочли бы непристойными. Уортон взглянула на своего начальника и презрительно вздохнула. Настолько презрительно, что не заметить это было невозможно. Затем она опять повернулась к Джонсону: — Прикройте, пожалуйста, чем-нибудь это кровавое зрелище. Джонсон расставил вокруг стола пластмассовые стойки и развесил на них желтую ленту, образовавшую круг диаметром около семи метров. Покончив с этим, он подошел к Уортон, и они оба запрокинули головы к потолку. — Похоже, веревка привязана вон к той балке, — произнесла Уортон. — Но как вообще можно туда добраться? А уж чтобы поднять тело так высоко, надо быть просто Самсоном. Уортон, не опуская головы, попыталась вглядеться пристальнее, щурясь от яркого света, проникавшего сквозь купол. — Мне кажется, там что-то вроде блока. Скорее всего, в этом и кроется разгадка. Джонсон так и не смог разобрать, что именно там находится. Уортон между тем потеряла интерес к куполу. — Личность жертвы установлена? Джонсон вынужден был признать, что его попытки разобраться с этим вопросом пока ни к чему не привели. Уортон ничего не ответила, зато с подчеркнутым презрением произнесла: — Кто делает вскрытие? Пришла очередь вступить в разговор Бену Олпорту. Сделав шаг вперед, коронер доложил: