— ДНК? Он все так же рассеянно кивнул. — Главное в науке — не найти ответ или даже способ, каким его можно получить, а задать правильный вопрос. Только это позволяет добиться каких-то результатов. — Айзенменгер подался вперед. — Почему вообще кто-то проделал с ней все это? Вот вопрос, который ведет к разгадке. — Вы имеете в виду, почему ее повесили, изрезали и четвертовали или почему ее изнасиловали? — И то, и другое, и вместе с тем ни первое, ни второе. — Айзенменгер посмотрел на Елену. — Видите ли, я не уверен, что она была изнасилована — по крайней мере, в обычном смысле этого слова. — Но ведь остались следы около влагалища! — возразил Джонсон. — И около ануса тоже. Вы сами их и нашли. Вместо прямого ответа Айзенменгер сказал: — Строго говоря, она не была ни повешена, ни зарезана, ни четвертована. Обычно при этом сначала вешают человека и, только когда он умрет, выпускают ему кишки и уже после этого разрубают на части. Лицо Елены приняло страдальческое выражение, и даже Джонсон сделал пару глубоких вдохов. — Прошу прощения, — извинился Айзенменгер то ли за живописные детали, то ли за свой менторский тон. — Может быть, убийца просто сделал вид, что повесил, зарезал и четвертовал свою жертву? — спросил Джонсон. — Так сказать, символически изобразил казнь? Айзенменгер посмотрел на него, думая об убийстве и о тех следах, которые ему удалось обнаружить. — Возможно. — Вы знаете, — продолжил Джонсон, — меня с первого взгляда поразила какая-то, я бы сказал, величественность этого зрелища, театральность. Именно поэтому я никак не мог поверить, что это сотворил Билрот. Тем более накачавшись наркотиками. Все это выглядело как некое жертвоприношение, чуть ли не религиозный обряд. — А Тим Билрот вовсе не был религиозен, — заметила Елена, поднявшись и наливая себе кофе. — И дело даже не в этом, — энергично затряс головой Айзенменгер, — все это только ширма. Это было сделано для того, чтобы отвлечь наше внимание, заставить задаваться неправильными вопросами. — А каков же правильный вопрос? — спросила Елена растерянно. — Этот вопрос неизбежно возникал у всех, кто там присутствовал, кто читал отчеты об этом деле и видел фотографии. Это первое, что должно было прийти в голову. Джонсон нахмурился, вспоминая свои впечатления. — Зачем, — сказал он задумчиво. — Я помню, что прежде всего я подумал: зачем это с ней проделали? Айзенменгер стукнул кулаком по столу, заставив Елену подскочить на месте. — Вот именно! Все это было проделано для того, чтобы всякий богобоязненный человек мысленно прокричал: «Зачем?!» — и чтобы этот вопрос вытеснил из его сознания все остальные. — Какие же, например? — Например, «что?» — Я не понимаю… — жалобно отозвалась Елена. — Вопрос «Что с ней сделали?» или даже, что еще важнее, «Чего с ней не сделали?» — Ну знаете, — она помотала головой, — мы так не договаривались. — Елена посмотрела на Джонсона, но тот тоже недоуменно хмурился. — В конце концов, нам известно, что ее повесили, выпустили из нее кровь и четвертовали, а также, вероятно, изнасиловали — то ли обычным способом, то ли в извращенной форме. Не важно, в каком порядке. Чего же еще, по-вашему, с ней не сделали? Неожиданно Айзенменгер начал тихонько смеяться. В контексте всего вышесказанного это выглядело несколько жутковато, — ни дать ни взять, человек внезапно рехнулся. Джонсон уставился на него с ошарашенным видом, да и у Елены глаза полезли на лоб. Вдруг доктор резко прекратил смеяться и посмотрел на обоих с извиняющейся улыбкой. — Прошу прощения, — произнес он. — Вы, наверное, решили, что доктор сошел с ума. — Никто не стал ему возражать. — Дело в том, что ни вы, ни все остальные не учли одну вещь. — Ну и что же это за вещь такая? — спросила Елена усталым тоном. Улыбаясь еще шире, доктор произнес всего одно слово: — Некрофилия. * * * Елена вышла за водой, чтобы приготовить очередную порцию кофе. — Вы, должно быть, шутите? — спросил Джонсон. — Честно говоря, я и сам еще не до конца уверен, — вздохнул Айзенменгер. — Надо просмотреть взятые образцы тканей. Но я, разумеется, не шучу. Елена вернулась, налила воды в кофеварку и обратилась к Айзенменгеру: — Джон, расскажете толком, что вы обнаружили и к каким выводам пришли. Вид у женщины был обеспокоенный и даже расстроенный, словно ей нездоровилось. Айзенменгер улыбнулся Елене, но она не ответила на его улыбку и принялась сосредоточенно просматривать свои записи, словно ее ничто больше не интересовало. Айзенменгер чувствовал себя неловко оттого, что приходилось затрагивать все эти малоприятные подробности, но, в конце концов, такова была его работа. Ирония заключалась в том, что выполнял он ее добровольно и по ее же просьбе. Только теперь Айзенменгер раскрыл принесенную с собой папку и извлек из нее три экземпляра составленного им накануне заключения об аутопсии. В каждом из этих экземпляров было по четыре страницы, скрепленные вместе. — Это только предварительное заключение. Окончательное можно будет составить после микроскопического исследования и, как я уже сказал, анализа ДНК. Так что все, что я могу сказать сегодня, — это лишь догадки и предположения. Доктор вручил обоим по экземпляру. — Прочтете это потом, когда будет время. А сейчас я изложу самую суть дела. — Он положил свой экземпляр на стол и распластал на нем ладони. — Когда вы вскрываете тело, то прежде всего поражаетесь тому, как красиво и совершенно оно устроено. Легкие заполняют грудную клетку с обеих сторон, охватывая сердце и образуя снизу вогнутую поверхность, к которой прилегает купол диафрагмы. То же самое и в брюшной полости, но ее в основном занимают тонкий и толстый кишечник. Большая часть толстого кишечника располагается на периферии и в задней части полости, где его удерживает мембрана брюшины. В центральной части находится тонкий кишечник. В отличие от толстого, он не закреплен неподвижно, а подвешен на брыжейке, которая соединяет его с задней стенкой брюшной полости, но оставляет ему некоторую свободу перемещения. — Нужны ли все эти анатомические детали? — спросил Джонсон. Он взглянул на Елену, но не нашел у нее поддержки. Айзенменгер, не обращая на него внимания, продолжил: — Чтобы проделать то, что проделали с Никки Экснер, то есть вытащить из тела весь тонкий кишечник и развесить его, как сосиски на веревочке, кому-то пришлось изрядно потрудиться. А для того чтобы это получилось так аккуратно, надо заранее набить на этом руку. — Этот факт вряд ли может нам помочь, — заметил Джонсон. — Все наши подозреваемые имеют достаточный опыт по этой части. — Включая вас, — добавила Елена, обращаясь к Айзенменгеру. Доктор улыбнулся: — Да, конечно. Нет сомнения, что тут потрудился мастер. Желудок, который представляет собой тонкостенный мешок, наполненный непереваренной пищей и нависающий над кишечником, был не тронут. Печень, также закрывающая часть кишечника, осталась цела. — И на что это указывает? — спросила Елена. По ее тону трудно было определить, то ли она действительно пытается вникнуть в слова доктора, то ли все эти научные и, с ее точки зрения, бесполезные детали ей уже надоели. — Я бы сказал, что это указывает на юг, — ответил Айзенменгер и, прежде чем Елена успела взорваться, добавил: — Вы знаете, что с самого начала удивило меня? Матка. — Ее ведь вырезали? — рассеянно спросил Джонсон, просматривая заключение. — Да, это и показалось мне самым странным. Природа упрятала этот орган в глубине таза, довольно далеко от тонкого кишечника. Когда вы заняты удалением тонкого кишечника, вы просто не можете случайно прихватить матку. А между тем она была единственным органом, кроме кишечника, который убийца удалил. Елена вдруг оживилась — ее недомогание как рукой сняло. — Ее удалили специально? Вы на это намекаете? — Да, мне так кажется. — Но зачем? — переспросила она, и тут же догадка осветила ее лицо. — Она была беременна? — Да нет, не была, — вмешался Джонсон. — В вашем заключении говорится, что полость матки была пуста. — Там говорится также, что в стенке матки были обнаружены фиброзные образования. — И что это значит? — Я думаю, что у нее уже в двадцатилетнем возрасте образовалась там опухоль, но весьма необычная. — Я опять ничего не понимаю! — призналась Елена. Айзенменгер вопросительно посмотрел на Джонсона, но тот тоже пожал плечами. — Я считаю, что матка, найденная на месте преступления, принадлежала не Никки Экснер. Ее подменили. Весь этот спектакль с выпусканием кишок и четвертованием был поставлен лишь для того, чтобы скрыть, что у девушки вырезали матку и заменили ее другой. Наступила тишина. Джонсон и Елена никак не могли переварить услышанное. Айзенменгер поднялся и подошел к окну. Во дворе накрапывал дождик, который даже не в силах был очистить от пыли кустарник, а просто превращал ее в грязь. В кустах в дальнем углу сада что-то шевельнулось. Вероятно, какая-нибудь птица.