* * * Еще только отпирая дверь своей квартиры, он услышал телефонный звонок. В спешке он споткнулся и ударился коленом о дверной косяк. — Я слушаю. Ему ничего не ответили. Через пару секунд молчание сменилось гудками. Потирая колено, он со вздохом положил трубку. Мари, конечно. Он не знал, смеяться над очередной ее выходкой или плакать. Похоже, она строила свою жизнь по образцу старых фильмов и еще более старых романов. И вместе с тем он испытывал страх. Он слишком хорошо знал Мари. Все, что она делала, по сути, не имело смысла. Эмоции были для нее не чувством или настроением, возникающим в ответ на внешние события либо вследствие внутренних потребностей и размышлений, а средством самовыражения, которое она и использовала с той или иной целью. Заставить человека любить себя, заставить его жалеть себя, заставить его поступить так или иначе, сказать или купить что-нибудь. Именно использовать. Как она пользовалась вещами, обстоятельствами, людьми, так она пользовалась и эмоциями. Всегда можно было предсказать, что она сделает, поскольку она подражала тому, что видела в фильмах. Если ты обижена на любовника, значит, надо преследовать его, надоедать этими дурацкими телефонными звонками. Она не умела просто наслаждаться жизнью, ей обязательно надо было разыгрывать обманутую женщину, чтобы иметь возможность пожалеть себя, а жалость к себе, как все больше убеждался Айзенменгер, являлась основным мотивом ее поступков. Стремление манипулировать другими и жалость к себе. Это было все, что он теперь в ней видел. Он налил себе виски и, стараясь выкинуть Мари из головы, заставил себя думать о Никки Экснер. Тут, по крайней мере, можно было рассуждать без эмоций. Пройдя в гостиную, он принялся вносить в компьютер информацию о том, что ему удалось установить во время вскрытия. Все, начиная с внешнего осмотра и заканчивая детальным описанием состояния внутренних органов. Просмотрев записи Джонсона, сделанные под его диктовку, он включил из них в свой обзор то, что было необходимо. Снова зазвонил телефон. Он взглянул на часы. Начало второго. Взяв трубку, он невозмутимо произнес: — Я слушаю. Никакого ответа, только какой-то неясный шум. — Мари, — даже не спросил — утвердительно сказал он усталым, почти снисходительным тоном. По-прежнему тишина. Положив трубку, он вернулся к компьютеру, распечатал написанное и принялся править текст, переставлять абзацы, менять слова, ни на минуту не переставая думать при этом о том, что видел во время вскрытия, тем самым пытаясь не только выстроить общую картину, но и не упустить ни одной детали. Налив себе еще виски, он внес все исправления в компьютер и распечатал окончательный вариант. Затем поднялся и перешел на диван в гостиной, прихватив с собой заключение, бутылку виски и стакан. Он смертельно устал, но необходимо было обдумать все сейчас, пока еще были свежи в памяти запахи и зрительные образы, пока Никки Экснер оставалась в его представлении реальным человеком — насколько она вообще могла теперь быть реальной. Доктор перечитал написанное, подчеркивая флюоресцентным маркером места, которые представлялись ему наиболее значительными. Труп, несомненно, хранил в себе тайну и не слишком-то стремился раскрыть ее. Айзенменгер извлек из него лишь обрывки информации, причем изложенные безо всякой последовательности и системы. Пока это напоминало неясный шепелявый шепот, местами и вовсе не разборчивый, и связать эти обрывки информации воедино можно было, лишь внимательно прислушиваясь к этому шепоту и вдобавок обладая достаточной сообразительностью. Опять телефон. Айзенменгер встал и, не снимая трубки, рассеянно выдернул шнур из розетки. Мысли его были заняты обезображенным телом на столе прозекторской. Мари придется подождать. Плеснув в стакан виски, он принялся прислушиваться к тому, что нашептывает ему Никки Экснер. * * * Беверли Уортон лежала на спине, закрыв глаза. Рот ее был открыт. В руках она держала голову молодого инспектора Люка, начальника отдела по борьбе с мошенничеством. Он, сжав пальцами один из ее сосков, лизал его, одновременно с этим ритмично двигая рукой у нее между ног. Беверли шумно дышала и возбужденно постанывала, время от времени меняя положение или выгибая спину, словно кошка. Люк был хорошим любовником — не таким неутомимым, как некоторые, зато довольно ласковым. А главное, он знал, как доставить Беверли удовольствие. Она занималась с ним сексом уже в пятый раз и делала это не из карьерных соображений, а по любви, неизменно получая от этих встреч огромное удовольствие. Но сегодня что-то не клеилось. Сегодня никакой секс не мог отвлечь ее от беспокойных мыслей, которые никак не желали хотя бы на время покинуть ее. Люк перевернулся на другой бок, одновременно с этим просунув руку под ягодицы Беверли. Губы его прижались к ее рту, напрягшийся член уперся в ее клитор и начал елозить по нему вверх и вниз. Уортон впервые за сегодняшнюю ночь почувствовала настоящее возбуждение, — возможно, ей все-таки не придется симулировать оргазм. Но как ей поступить? К сожалению, она не знала, что именно удалось установить Айзенменгеру, хотя было совершенно ясно, что гораздо больше, чем Сайденхему. Старый осел, давно пора отправить его на пенсию. И почему она тогда не настояла на ком-нибудь получше? Беверли забросила ногу Люку на бедро, наполовину оседлав его. Айзенменгера очень заинтересовали эти следы около ануса. Как будто услышав ее мысли, Люк запустил руку между ее ягодицами. Она шумно вздохнула. Какое это имело значение? Что с того, если Билроту вздумалось перевернуть ее лицом вниз? Изнасилование остается изнасилованием независимо от того, вагинальное оно или анальное. И что еще он обнаружил? Почему он разворотил лицо девушки? Рука Люка переместилась на грудь Беверли, и это дополнительное возбуждение возымело свое действие. Уортон шевельнула задом, чтобы член вошел в нее на всю глубину, и в тот же миг ощутила тепло во всем теле. Люк медленно приступил к делу, и Беверли застонала от наслаждения. Она умудрялась стонать, не отрывая своих губ от губ Люка. Крепко обхватив его за плечи, она снова перевернулась на спину, согнула ноги и скрестила их на талии любовника. Оторвавшись от ее рта, он издал нечленораздельный вскрик, затем, приподнявшись над Беверли на локтях, на несколько секунд замер в этой позе, закрыв глаза. Когда наконец он взглянул на лежавшую под ним женщину, та ухмыльнулась, вытянула руки над головой, ухватившись за изголовье кровати и выставив во всей красе свои идеальные груди. — Ну, давай, Люк, трахни меня как следует, — пригласила она его. * * * Все рано или поздно кончается. Вот и теперь, когда ее любовник ушел к жене и сынишке, Беверли постаралась уснуть, но сделать ей это мешало щемящее чувство одиночества — недуг, время от времени нападавший на нее и никак не желавший подчиниться настойчивым попыткам Уортон его изгнать. И, как ни странно, чаще всего это чувство одиночества наваливалось на нее не тогда, когда она действительно оставалась одна, а на людях, например когда Беверли Уортон коротала время с коллегами в пабе или ресторане. Сознание своего одиночества охватывало ее, как правило, внезапно, будто специально для того, чтобы подчеркнуть, что она навечно обречена оставаться в стороне от людей. Этот контраст между внешним слиянием с толпой и внутренней отчужденностью, глубокой и непреодолимой, еще больше усиливал ее депрессию. Она все еще ощущала отдельные не самые благовидные моменты недавнего совокупления, эти воспоминания обволакивали ее, слившись с темнотой, и потихоньку сводили на нет остатки полученного удовольствия. И почему, подумалось ей, она занимается сексом так, что пропадает вся его прелесть? А ведь Беверли не всегда была такой. Когда-то она искренне стремилась сделать карьеру благодаря лишь своим способностям, а не через постель. Но очень скоро она поняла наивность своих стремлений. Несомненно, она, превосходившая умом и талантом большинство тех, кто был равен ей по положению, и многих, стоявших выше, рано или поздно выдвинулась бы, но это произошло бы весьма не скоро. Во всяком случае, идея воспользоваться своим телом для продвижения по службе впервые возникла у нее не на пустом месте — эту мысль ей не раз подсказывали шепотом в пустых коридорах или шумных пабах, прежде чем Уортон пришла к заключению, что этот путь, возможно, и вправду самый разумный. Но стоило ей на него ступить, как все пошло по накатанной, — что правда, то правда. И что в итоге? А в итоге она забиралась во все более и более высокие постели, словно какая-то секс-альпинистка, карабкающаяся по карьерной скале к вершине. Не исключено, что скоро она станет подружкой самого главного констебля. Может быть, начать с его помощника? А там, глядишь, и до министерства внутренних дел доберется… Подумав об этом, она даже улыбнулась в темноте, но улыбка эта была невеселой. Слишком велика была плата. Она еще не утратила способности получать удовольствие от секса и теперь любила его даже больше, чем прежде. Она осознавала свою привлекательность и сексуальность, она знала, что практически любой мужчина, едва ему выпадет случай переспать с красивой женщиной, моментально превращается в ходячий член. Беда заключалась в том, что различие между сексом ради выгоды и сексом ради секса в сознании Уортон начало понемногу стираться. С Люком она спала просто потому, что ей этого хотелось, но одновременно где-то в дальнем уголке ее сознания присутствовала мысль, что эти встречи могут оказаться для нее полезными — не сейчас, в каком-то конкретном деле, а когда-нибудь в будущем. Не превращалась ли таким образом любовь в проституцию? Когда Уортон впервые поняла, что продает себя, это открытие настолько потрясло ее, что она проплакала всю ночь. Несколько дней она провела в самом настоящем шоке, но постепенно это чувство ушло. Теперь она жила с упрямством проститутки, знающей о себе правду, но успокаивающей себя мыслью, что расстраивает ее только мнение окружающих. Для своих коллег она была всего лишь девкой. Но у нее был козырь — ее исключительные детективные способности, поэтому она всегда могла плюнуть в лицо тем, кто смотрел на нее сверху вниз, — не важно, что она там делала за закрытыми дверьми. Даже насмешники, стремившиеся уничтожить ее, вынуждены были признать это. Так было до сих пор. До Билрота. Она не сомневалась, что убийца он. Проблема заключалась в том, что этот гаденыш покончил с собой, так и не признав своей вины, и обвинение осталось подвешенным на косвенных уликах. Она не продумала своевременно все необходимые вопросы и не успела их задать; повседневные дела помешали Беверли Уортон принять меры, которые укрепили бы ее позицию. Но это не могло служить оправданием. Если все-таки окажется, что Билрот не убивал, найдется человек, который использует эту ошибку против нее. Этого нельзя было допустить. Но Уортон не могла действовать в потемках. Что установил Айзенменгер? А ведь он нашел что-то существенное — чем больше она думала о повторном вскрытии, тем больше в этом убеждалась. И вскоре это станет достоянием гласности. Обрывки информации расползутся в виде слухов и, подобно пятнам на простыне, замарают ее репутацию и отравят воздух вокруг нее. Необходимо было как можно скорее все выяснить. Беверли перевернулась на спину. Чувство одиночества прошло, и сон тоже. Включив свет, она села на кровати. Напротив висело большое зеркало, и Уортон по привычке рассеянно полюбовалась своей грудью. Затем она встала и, не одеваясь, прошла на кухню, чтобы сварить себе кофе. Надо было подумать. Айзенменгер знает что-то и в ближайшее время поделится своими соображениями с этой Флеминг и с Джонсоном. Сама она не имела возможности добраться до Елены Флеминг, но можно было попросить кого-нибудь из коллег поговорить с нею. Ей сразу пришел на ум Люк — она не хотела привлекать к этому делу посторонних. Но как быть с Джонсоном? Она криво усмехнулась. Нет, его ей вряд ли удастся склонить на свою сторону. Оставался Айзенменгер. Не лишен привлекательности. Интересно, женат он или нет? До нее доходили какие-то слухи о его разводе, но это было давно. И потом, жена не такая уж большая помеха. Всегда имей наготове запасной вариант. Такой совет много лет назад дал ей отец, инженер, влюбленный в мотоциклы. Эта любовь и свела его в могилу, когда Беверли было всего четырнадцать. Итак, все просто. Если один из вариантов — секс, то другой неизбежно — политика. Сексуальный пряник и политический кнут. Все так же сидя в обнаженном виде за столом в гостиной, она приступила к разработке стратегии. * * *