— Но их же подкинули. — Вот-вот. А ты даже не попытался оправдаться, хоть как-то защититься! Ты просто взял и покорно ушел. — Мы с тобой уже обсуждали это, — прервал он ее. — Не имело смысла делать что-либо. Это ни к чему бы не привело. — А теперь? Ты даже не думаешь искать какую-то новую работу. — Я же сказал тебе, чем сейчас занимаюсь. Расследую дело Никки Экснер. — За что тебе не платят ни пенса. — Нет, — признал он. — Но как раз это и позволит мне дать отпор. Если я докажу, что Билрот был невиновен, я испорчу карьеру Беверли Уортон. — А нам-то что толку от ее испорченной карьеры? Денег у нас от этого не прибавится. Когда Салли вышла замуж, ей было непросто свыкнуться с жизнью жены полицейского, оказавшись тем самым в замкнутом мире, отделенном от остального общества непреодолимым барьером. Джонсон знал, что Салли пошла на это только из любви к нему, и чувствовал себя в долгу перед ней. — Но я же буду получать пенсию. Салли фыркнула: — Тебе прямо не терпится стать пенсионером. Подошел официант, но Джонсон отослал его обратно. — Я говорил тебе о своих планах. То, чем я сейчас занимаюсь, — только начало. А потом я открою частное детективное агентство. Она покачала головой: — Это всего лишь пустые мечты. Джонсон и сам, в общем-то, знал это, но не мог же он сразу отказаться от своих планов, тем более публично. — Ты подсчитал, сколько понадобится денег, чтобы наладить такое дело? — спросила она. — Сколько уйдет на помещение, оборудование и прочее? Он промолчал, и она совершенно справедливо расценила это молчание как знак того, что ответить ему нечего. — Тебе, скорее всего, придется потратить наши сбережения, не так ли? Он посмотрел на нее и медленно произнес: — Не знаю. Может быть, и нет. Оба понимали, что это ложь. Салли опять фыркнула и ничего не сказала. Они вернулись к карте вин, но вскоре Джонсон нарушил молчание: — Дай мне разобраться с делом Экснер, а там поговорим, хорошо? Жена посмотрела ему в глаза долгим взглядом, потом чуть заметно кивнула. Движение было каким-то судорожным, и в душе Джонсона вдруг ожили неприятные воспоминания. — Ты хорошо себя чувствуешь, а, Салли? Она набрала в грудь воздуха, словно превозмогая боль, затем улыбнулась и заверила его: — Ну разумеется! — Она опять улыбнулась, на этот раз более естественно, и Джонсон ответил ей улыбкой. — Ну, так что мы будем пить? — спросила она. Остаток вечера вроде бы прошел нормально, но беспокойство все равно не покидало Джонсона. * * * Рассел издал такой глубокий, мощный и продолжительный вздох, что его живот заколыхался. — О боже! — выдохнул он. — О боже! Он прислонился к стене с ворсистыми обоями, украшенными орнаментом, и ворсинки заскрипели под его широкой веснушчатой спиной. Рот Рассела был приоткрыт, и из его уголка по подбородку тонкой струйкой стекала слюна. — Мм, — издал Рассел очередной нечленораздельный звук. — Мм. У его ног на коленях стояла Линда и с ловкостью виртуоза-гобоиста работала языком и губами, обхватившими профессорский член. В это время она думала о том, почему это неизменно происходит в гостиной и все время в одном и том же углу напротив окна, под этим жутким женским портретом, по-видимому его матери. Да, сыну такой матери не позавидуешь. Бедняга. Рассел постанывал от удовольствия. Все шло обычным порядком. Линда, не прекращая работу, украдкой бросила взгляд на часы. Десять минут прошло, осталось еще десять, затем второй акт. Она будет извиваться на полу, изображая высшую степень наслаждения от прикосновений его левой руки, в то время как правой он будет ублажать себя самым дурацким образом. На семь у нее был назначен следующий сеанс, но она вполне успевает. Рассел всегда строго придерживался расписания. Будучи мастером своего дела, Линда решила, что настало время ускорить процесс. Убрав одну руку с члена, она сжала ею мошонку. Стоны профессора стали громче. Чем бы дитя ни тешилось. Она слишком давно работала с Расселом, чтобы задавать какие-либо вопросы, хотя в ее отнюдь не пустой голове они не могли не возникать. Почему он всегда заставлял ее раздеваться, хотя практически весь секс у них сводился к оральному? Зачем надо было сдавливать его мошонку? И почему он настаивал, чтобы она в заключение обязательно выпивала бокал мадеры? Но профессор Рассел служил источником постоянного дохода, и это было главное. Всегда один и тот же день, одно и то же время, одно и то же место, и так неделя за неделей. Даже Рождество не являлось исключением — только в этом случае они дарили друг другу соответствующие подарки: шапка Санта-Клауса для нее и колечко с блестками для него. Он положил свои короткие толстые ручки ей на голову — это был знак того, что приближается кульминация. Линда с удвоенной энергией сосредоточилась на своем занятии. Единственное нарушение заведенного порядка случилось несколько недель назад, когда профессор вдруг позвонил и отменил очередной сеанс. Впервые за несколько лет. Голос у него при этом был странный, будто он вот-вот потеряет сознание, и она не стала выяснять причину отмены — это было бы непрофессионально. В дальнейшем сеансы продолжались с обычной регулярностью, хотя при следующих встречах ей казалось, что клиент несколько не в себе. Но теперь Рассел вроде бы пришел в норму. Какая-то напряженность в нем все еще ощущалась, но Линде это не мешало. Рассел еще крепче ухватился за голову девушки, угрожая выпотрошить все шпильки из ее волос. Он принялся двигать тазом взад и вперед, она перестала работать языком и вытянула губы трубочкой. Скорость и амплитуда телодвижений Рассела все возрастали, так что ее голова тоже дергалась вслед за его бедрами. Неожиданно член остановился где-то глубоко в ее глотке, так что Линда едва не задохнулась. За этим, как она знала, последуют короткая пауза, стон и очередная увесистая порция спермы. От нечего делать она стала прикидывать, каков был общий объем проглоченного ею за все это время. * * * В восемь часов утра следующего дня Джонсон был уже возле конторы Вулфа, Паркинсона и Уайта, удивляясь, чего ради понадобилось назначать встречу в такую рань. Было холодно; слабый утренний свет лишь подчеркивал унылость окрестностей. Джонсон постучал и сквозь стекло входной двери заглянул в пустое темное помещение, чувствуя себя при этом довольно глупо. Может быть, ее еще нет? Однако Елена Флеминг, хотя и не сразу, появилась и впустила Джонсона внутрь. — Спасибо, что пришли. Она провела его в свой кабинет и предложила кофе. Пока закипал чайник, он спросил: — Почему именно в восемь? Елена разлила кофе по кружкам и добавила молока. — По утрам работается лучше, — ответила она более или менее правдоподобно. Он взял кружку — больше для того, чтобы согреть руки. — Вы уверены в Айзенменгере? — спросила Елена. — Он согласился не очень-то охотно. — Джон был хорошим специалистом. Лучшего вы вряд ли найдете — по крайней мере, такого, который работал бы бесплатно. И потом, это нужно и ему самому. — Был. Надеюсь, что и остался хорошим. — Да-да, конечно, — уверил он ее. — Вопрос в том, насколько хорошим окажусь я. Тем более что мы взялись за это дело не ради денег. Елена с беспокойством поглядела на него: — Надеюсь, вы не собираетесь идти на попятный? Вы говорили, что согласны заняться этим безо всякой оплаты. Он поставил кружку. — А еще я говорил, что это, возможно, даже к лучшему. Если мы накопаем что-нибудь против Беверли Уортон, то я хочу, чтобы мои руки были абсолютно чисты. — Да, это понятно. — Но я должен сразу предупредить вас: мы вряд ли сумеем доказать, что улики фабриковала именно она. Елена, рывшаяся в ящике стола, подняла голову: — Вы так думаете? Но это надо сделать обязательно!