Признание это явилось полной неожиданностью для Элизабет, которая, хотя и не испытывала пустого страха по поводу не существующей более опасности, все же остро ощущала естественную девичью робость. Она постояла, немного раздумывая, потом, решив, что в такую минуту надо действовать, а не размышлять, усилием воли поборола свои колебания и твердо сказала: — Что ж, в таком случае мне придется идти одной. Кроме вас, я никому не могу довериться, не то беднягу Кожаного Чулка поймают. Подождите меня здесь, на опушке, чтобы никто не увидел, что я одна брожу по горам. Нельзя давать повод к сплетням, если… если… Луиза, дорогая, вы будете ждать меня здесь? — Здесь, откуда виден поселок, я согласна ждать хоть целый год, — ответила Луиза взволнованно, — но умоляю, не просите меня сопровождать вас дальше! Поняв, что ее подруга действительно не в состоянии продолжать путь, Элизабет оставила ее неподалеку от дороги, в стороне от взглядов случайных прохожих, в таком месте, откуда Луизе была видна вся долина, и отправилась дальше одна. Легким, но твердым шагом поднялась она по дороге, неоднократно упоминавшейся в нашем повествовании, опасаясь, что задержка в лавке мосье Лекуа и длина пути до вершины горы помешают ей явиться точно в назначенное время. Всякий раз, как чаща редела, Элизабет останавливалась перевести дыхание или, плененная красотой ландшафта, полюбоваться расстилавшейся внизу долиной — длительная засуха сменила ее зеленый убор на коричневый, и, хотя все оставалось на прежних местах, пейзажу недоставало живости и веселья, присущих ему в начале лета. Даже сами небеса, казалось, разделяли участь пересохшей земли: солнце спряталось за сероватой пеленой, похожей на тонкий слой дыма и, по-видимому, лишенной малейших признаков влаги. Голубого неба почти не было видно, но кое-где, сквозь небольшие просветы, можно было заметить, что на горизонте скапливаются массы облаков, словно природа собиралась с силами для того, чтобы послать наконец живительные потоки на благо людям. Сам воздух, которым сейчас дышала Элизабет, был сухой и горячий, и к тому времени, когда она сворачивала с проезжей дороги, девушка почувствовала какое-то удушье. Но, торопясь выполнить данное ей поручение, она думала лишь о том, как огорчится и в каком затруднительном положении окажется старый охотник, если не получит ее помощи. На вершине горы, которую судья Темпл в свое время назвал Горой Видения, была расчищена небольшая площадка, чтобы лучше видеть оттуда и поселок и всю долину. Именно к этой площадке и направилась Элизабет, полагая, что как раз здесь она встретит Натти. Девушка шла очень быстро, насколько то позволяли трудности подъема и глухая лесная чаща. Бесчисленные обломки скал, поваленные деревья, ветви — все затрудняло путь, однако решимость Элизабет преодолела все препятствия, и за несколько минут до назначенного времени, проверив его по своим часам, она уже стояла на условленном месте. Немного отдохнув на краю ствола упавшего дерева, мисс Темпл огляделась, ища глазами Кожаного Чулка, но на площадке его явно не было. Девушка встала и, войдя в заросли по краям вырубки, осмотрела все укромные уголки, где из предосторожности мог бы спрятаться Натти. Поиски ее оказались безрезультатными. Измучившись и исчерпав всю свою фантазию в предположениях о том, что могло статься с охотником, Элизабет решилась нарушить тишину этого уединенного места. — Натти! Кожаный Чулок! — позвала она, оборачиваясь то в одну, то в другую сторону. Но ответа не последовало — лишь эхо ее собственного чистого голоса отчетливо прозвенело в пересохшем от зноя лесу. Элизабет подошла к склону горы, откуда вдруг послышались, как бы отвечая на ее зов, странные звуки, будто кто-то ударял себя по губам ладонью, одновременно с силой выдыхая воздух. Не сомневаясь, что это подает ей сигнал Кожаный Чулок, указывая, где он спрятался, Элизабет спустилась футов на сто и оказалась на второй площадке, или небольшом уступе, где из трещин в скалах, едва прикрытых слоем почвы, росли редкие деревья. Девушка заглянула за край уступа, который обрывался отвесной стеной, уходящей далеко вниз, но тут шорох сухих листьев заставил ее обернуться. То, что предстало ее глазам, несомненно, испугало ее, но наша героиня быстро взяла себя в руки и решительно, испытывая даже некоторый интерес, вернулась на площадку. На стволе поваленного дуба, повернувшись темным лицом в ее сторону, сидел могиканин. Его горящие глаза смотрели на Элизабет так странно, что насмерть перепугали бы любую женщину с менее твердым характером. Одеяло спустилось с плеч старика, обнажив торс, руки и почти все его тело. На груди у него висела медаль Вашингтона — награда, которую, как Элизабет знала, индеец надевал лишь в самых важных и торжественных случаях. Да и все во внешнем виде престарелого вождя было необычным, как бы особо продуманным и даже устрашающим. Длинные черные волосы, заплетенные в косы, были откинуты назад и не закрывали высокого лба и горящих глаз; в широких отверстиях, проделанных в мочках ушей, были вдеты и висели, переплетаясь между собой, украшения из серебра, бус и игл дикобраза; гроздь подобных же украшений была подвешена к хрящу носа и спускалась почти до самого подбородка. Полосы красной краски пересекали его морщинистый лоб и щеки узором то ли случайным, то ли по строгому требованию обычаев племени. Все тело могиканина было также раскрашено: индейский вождь, несомненно, приготовился к какому-то событию исключительной важности. — Как поживаешь, достойный вождь? — спросила Элизабет, подходя к нему. — Тебя давно не видно в поселке. Ты обещал мне сплести ивовую корзинку, а у меня еще с каких пор припасена для тебя ситцевая рубашка. Индеец долго смотрел на девушку, не отвечая, потом покачал головой и заговорил своим низким, гортанным голосом: — Руки Джона больше не могут плести корзины. И рубашка Джону не нужна. — Но, если она ему понадобится, Джон теперь знает, куда прийти за ней, — сказала мисс Темпл. — Сознаюсь, Джон, у меня такое чувство, что ты имеешь законное право требовать от нас все, чего ни пожелаешь. — Послушай меня, девушка, — заговорил индеец. — Шесть раз по десять горячих лет прошло с тех пор, как Джон был молодым — высокий, как сосна, прямой, как полет пули Соколиного Глаза, сильный, как бизон, ловкий, как дикая горная кошка. Он был сильным воином, таким, как Молодой Орел. Если племени нужно было много дней подряд выслеживать врагов, зоркий глаз Чингачгука находил отпечатки их мокасин. Если люди его племени праздновали и веселились и считали скальпы врагов, скальпы эти висели на шесте Чингачгука. Если женщины плакали, потому что у них не было мяса для еды, Чингачгук был первым на охоте. Его пуля догоняла оленя. И тогда Чингачгук делал своим томагавком зарубки на деревьях, чтобы ленивые знали, где нужно искать его и мингов. И корзин в те времена он не плел. — Но ведь те времена давно прошли, храбрый воин, — отвечала Элизабет. — С тех пор народ твой исчез, а ты, вместо того чтобы преследовать врагов, научился бояться бога и жить мирно. — Подойди и встань здесь, дочка, — отсюда видны и великий Прыжок Воды, и вигвамы твоего отца, и земли по берегам Извилистой Реки. Джон был еще молодым, когда его племя отдало свои земли, те, что тянутся от синих гор, где они нависают над водой, и до того места, где Саскуиханна прячется за деревьями. Все эти земли и все, что росло на них, и все, что ходило по ним, и все, что кормилось на них, — все мы отдали Пожирателю Огня, потому что мы любили его. Он был сильным, а наше племя было слабым, и он помогал нам. Ни один делавар не позволил бы себе убить оленя, пробегающего по его лесам, или подстрелить птицу, пролетающую над его землями, потому что все это принадлежало ему. Жил ли Джон мирно? Еще во времена его молодости он видел, как белые люди из Фронтинака шли войной на своих белых братьев из Олбани. Боялись они бога? Джон видел, как английские и американские воины из-за этой самой земли погружали томагавки друг другу в головы. Боялись они тогда бога и жили мирно? Джон видел, как земля ушла от Пожирателя Огня и его детей, и от сына его сына, и новый вождь стал владеть ею. Жили они в мире, те, кто так поступал? Боялись они бога? — Таковы нравы белых, Джон. А разве делавары не сражаются, разве они не променивают свои земли на порох, одеяла и всякие товары? Индеец обратил взгляд своих черных глаз на собеседницу и так пристально уставился на нее, что она даже немного испугалась. — Где же одеяла и товары, которые купили право Пожирателя Огня? — заговорил он уже не таким бесстрастным голосом, как прежде. — Или они у него в вигваме? Разве сказали ему: брат, продай нам свою землю, возьми взамен вот это золото, это серебро, или вот эти ружья, или даже вот этот ром? Нет, они отняли у него земли так, как снимают скальп у врага. И те, кто сделал это, даже не оглянулись посмотреть, жив он или умер. Разве такие люди живут в мире и страшатся Великого Духа? — Но ты, наверное, не понимаешь всех обстоятельств, — заговорила Элизабет, испытывая смущение, в котором не хотела бы признаться даже самой себе. — Если бы ты лучше разбирался в наших обычаях и законах, ты бы по-иному судил и о наших действиях. Не думай плохо о моем отце, могиканин, он справедлив и добр. — Брат Микуона добр, и он поступит как нужно. Я так и сказал Соколиному Глазу. И я сказал Молодому Орлу, что брат Микуона восстановит справедливость. — Кого ты называешь Молодым Орлом? — спросила Элизабет, отворачиваясь от пристального взгляда индейца. — Откуда он и каковы его права? — И ты задаешь такой вопрос, после того как столько времени прожила с ним под одной крышей? — осторожно спросил индеец. — Старость замораживает кровь, как зимний холод сковывает воды Великого Источника. А у юности потоки крови горячи, как солнце в ту пору, когда цветут цветы. У Молодого Орла есть глаза — разве у него нет языка? Красота, на которую намекал старый воин, нисколько не померкла под действием его аллегорических фраз; напротив, румянец на щеках девушки запылал так ярко, что казалось, еще ярче засверкали ее черные глаза. Но, поборов смущение, Элизабет засмеялась, словно не желая всерьез принимать его слова, и шутливо ответила: — Он никогда не посвящал меня в свои тайны. В нем слишком много от делавара, чтобы он стал доверять свои сокровенные мысли женщине. — Послушай, что я скажу. Великий Дух сотворил твоего отца с белой кожей, а моего отца — с красной. Но сердца их он одинаково окрасил алой кровью. Пока человек молод, кровь его горяча и бежит быстро, но, когда он стареет, кровь его стынет и замедляет свое течение. Разве под кожей не все люди одинаковы? Когда-то у Джона была жена. Она была матерью вот стольких сыновей, — старик поднял вверх три пальца, — а ее дочери принесли бы счастье молодым делаварам. Она была добра и послушна, она делала то, что я ей говорил. У вас другие обычаи, но ты думаешь, Джон не любил свою жену, мать своих детей? — А что сталось с твоей семьей, Джон, — с женой и детьми? — спросила Элизабет, тронутая рассказом индейца. — Где тот лед, который покрывал воды Великого Источника? Он растаял и ушел с потоками воды. Джон дожил до такого времени, когда все покинули его и ушли в Страну Духов. Теперь и его время наступило, и Джон готов. Могиканин склонил голову и умолк. Мисс Темпл не знала, что сказать. Она желала бы отвлечь мысли старого воина от грустных воспоминании, но в выражении его печали было столько величия и достоинства, что девушка не решалась заговорить. Однако после продолжительной паузы она все же возобновила разговор. — А где Кожаный Чулок? — спросила она. — Я принесла по его просьбе вот эту банку с порохом. Но его что-то нигде не видно. Быть может, ты возьмешь порох и передашь его своему другу? Старый индеец медленно поднял голову и серьезно посмотрел на сверток, который Элизабет положила ему в руку. — Вот страшный враг моего народа, — сказал он. — Разве без него смогли бы белые люди победить делаваров? Великий Дух научил твоих предков делать ружья и порох для того, чтобы прогнать индейцев с их земли. Скоро уже не останется здесь ни одного краснокожего. Когда умрет Джон, последний индеец покинет эти холмы, и род его исчезнет вместе с ним. — Упершись локтем в колено, старый воин весь подался вперед и, казалось, окидывал прощальным взором долину, которую еще можно было разглядеть сквозь марево, хотя с каждой минутой воздух как будто сгущался, и мисс Темпл почувствовала, что ей становится трудно дышать. Взгляд могиканина постепенно утрачивал выражение печали и приобретал какую-то особую силу, похожую на одержимость пророка. — Но Джон пойдет в страну, где собрались его предки, — продолжал старик. — Там много дичи, и в озерах много рыбы, и женщины не плачут оттого, что у них нет мяса для еды; туда не может прийти ни один минг. Охота там — лишь детская забава, и все честные краснокожие живут, как братья. — Джон, это не христианский рай! — воскликнула мисс Темпл. — Ты сейчас во власти суеверий твоих предков. — Отцы, дети, — вдруг твердо произнес могиканин, — никого больше нет, никого! У меня только один сын — Молодой Орел, и в нем течет кровь белого человека. — Скажи мне, Джон, — заговорила Элизабет, стараясь направить мысли старика на другие темы и, кстати, удовлетворить собственное острое любопытство, которое внушал ей юноша. — Скажи мне, кто этот мистер Эдвардс? Почему ты так любишь его и откуда он пришел? Индеец вздрогнул — вопрос этот вернул его мысли к земной жизни. Взяв мисс Темпл за руку, он усадил ее рядом с собой и показал на земли, раскинувшиеся перед их взором. — Посмотри туда, — сказал он, направляя ее взгляд в сторону севера. — Вся эта земля, насколько могут видеть твои молодые глаза, принадлежала его… Но он не договорил. Огромные клубы дыма вдруг обволокли их и, кружась вихрем, образовали завесу, заслонившую все, что находилось впереди. Мисс Темпл в страхе вскочила на ноги и, глянув на вершину горы, увидела, что и она окутана дымом; из лесу доносился приглушенный рев, похожий на завывание ветра. — Что это, Джон? — закричала Элизабет. — Все заволокло дымом, и я уже чувствую жар, он идет словно из печи. Прежде чем индеец успел ответить, из чащи послышался голос: — Джон! Где ты, могиканин? Лес горит — беги, спасайся, не то будет поздно! Вождь приложил руку ко рту, и вновь раздались звуки, привлекшие в свое время внимание Элизабет. Тут послышался шум торопливых шагов сквозь сухую поросль и кустарник, и на площадку с искаженным от ужаса лицом выбежал Эдвардс. Глава 37 И двор, и лагерь, и леса Любви покорны. Вальтер Скотт, «Песнь последнего менестреля» — Как было бы ужасно, если бы ты вдруг погиб такой смертью, мой старый друг! — воскликнул Оливер, с трудом переводя дыхание. — Вставай скорее, надо бежать. Быть может, уже слишком поздно… Внизу пламя вокруг скалы замыкается, и, если не удастся прорваться здесь, единственным путем к спасению останется тропинка над пропастью. Скорее, скорее! Да очнись же, Джон! Нельзя терять ни минуты. Узнав голос Эдвардса и сразу забыв про опасность, Элизабет отпрянула к ближайшему выступу скалы, а могиканин, на мгновение как будто стряхнув с себя апатию, проговорил, указывая на девушку: — Это ее надо спасти. А Джона оставь умирать. — Ее? О ком ты говоришь? — закричал юноша, поспешно оборачиваясь в ту сторону, куда указал старик. При виде Элизабет он, казалось, онемел. Лицо девушки выражало ужас, к которому примешивалось смущение оттого, что ей пришлось встретиться здесь с молодым человеком. — Мисс Темпл? Вы?.. Здесь?! — воскликнул Эдвардс, как только вновь обрел дар речи. — Неужели вам уготована такая страшная смерть?.. — Нет, нет, мистер Эдвардс, надеюсь, смерть не грозит никому из нас, — ответила Элизабет, изо всех сил стараясь говорить спокойно. — Дыма много, но огня пока не видно. Попытаемся уйти отсюда. — Возьмите мою руку, — сказал Эдвардс. — Где-нибудь должен еще оставаться проход, вы сможете спуститься вниз. Хватит ли у вас сил? — Разумеется. Право, мистер Эдвардс, вы преувеличиваете опасность. Ведите меня тем путем, каким сами пришли сюда. — Конечно, конечно! — закричал юноша в каком-то исступлении. — Опасности нет, я только зря напугал вас. — Но ведь мы не оставим, не можем же мы оставить старика умирать здесь? Лицо молодого человека исказилось душевной мукой. Он с тоской взглянул на могиканина, потом, увлекая за собой упиравшуюся девушку, двинулся огромными шагами к проходу, через который сам только что вошел в это кольцо пламени. — Не беспокойтесь за Джона, — проговорил Оливер спокойным тоном, за которым скрывалось отчаяние. — Старик — лесной житель и привык к подобным положениям. Он сумеет проползти по скале, а возможно, и здесь будет в полной безопасности. — Минуту назад вы говорили иначе. Не бросайте его, Эдвардс, не обрекайте его на столь ужасную смерть! — воскликнула Элизабет, глядя на своего проводника так, будто сомневалась в здравости его рассудка. — Слыханное ли дело, чтобы индеец сгорел в лесном пожаре! Сама мысль об этом нелепа. Торопитесь, торопитесь, мисс Темпл, не то мы не пробьемся сквозь дым. — Что с вами, Эдвардс? У вас такое выражение лица… вы меня пугаете! Скажите правду: опасность страшнее, чем это кажется? Говорите, я все смогу вынести.