Между ним и Кожаным Чулком давно уже существовало жгучее соперничество из-за звания лучшего стрелка. Несмотря на то что Натти, без всякого сомнения, был гораздо опытнее, верный глаз и твердая рука лесоруба равняли его, по общему мнению, со старым охотником. Однако до сих пор соперничество это ограничивалось похвальбой и сравнением количества подстреленной ими на охоте дичи; сегодня же им в первый раз предстояло помериться силами в одном состязании. Когда Натти и его спутники вернулись на поляну, Билли Керби все еще торговался с собственником индюшек из-за его лучшей птицы. Тот, однако, не уступил, и цена так и осталась неслыханно высокой — шиллинг за выстрел. Негр к тому же сделал все, чтобы обезопасить себя qt возможного убытка, придумав очень трудные условия. Индюшку уже привязали к пню, но туловище ее было полностью скрыто в снегу, над которым виднелись только красная головка да длинная шея. Согласно уговору, птица оставалась собственностью негра, даже если бы пуля попала в туловище, находящееся под снегом, но зато стрелку, чтобы получить ее, было достаточно хотя бы задеть перышко, открытое взгляду. Когда Элизабет и Ричард приблизились к шумной кучке стрелков, негр, сидевший на снегу в опасной близости от своей любимой птицы, как раз кончил объявлять эти условия. Хохот и негодующие возгласы с появлением нежданных гостей внезапно утихли, но любопытство, написанное на лице молодой девушки, и ее ласковая улыбка скоро рассеяли неловкость, хотя ее присутствие и после этого удерживало молодых людей от излишне крепких выражений и чрезмерной горячности. — Эй, ребята, отойдите с дороги! — крикнул лесоруб, выходя на линию стрельбы. — Посторонитесь! Кому говорю, озорники! А не то я прострелю вас всех насквозь. А теперь, Брам, прощайся со своей индюшкой! — Погодите! — воскликнул молодой охотник. — Я тоже хочу попытать счастья. Вот мой шиллинг. Брам. Теперь и я имею право на один выстрел. — Имей себе на здоровье, — засмеялся Керби, — но, если я взъерошу ей перышки, то что же останется тебе? Или в карманах твоей облезлой куртки столько денег, что ты готов платить за верный проигрыш? — Какое вам дело, сэр, сколько денег в моих карманах? — гневно крикнул юноша. — Бери шиллинг, Брам, и выстрел за мной. — Не злись, сынок, — сказал лесоруб, хладнокровно прилаживая кремень на место. — Говорят, у тебя пробито левое плечо, — значит. Брам по справедливости должен бы взять с тебя полцены. Подстрелить эту птичку не всякому под силу, даже если я тебе ее оставлю, а этого, скажу по чести, я делать не собираюсь. — Поменьше хвастай. Билли Керби, — вмешался Натти, втыкая свое ружье в снег и опираясь на него. — Больше одного раза стрелять не придется. Коли малый промахнется — а тут ничего удивительного не будет, ведь рука-то у него онемела и болит, — то тебе придется еще потягаться с хорошим ружьем и опытным глазом. Может, и правда, что теперь я стреляю похуже, чем в былые годы, но для длинноствольного ружья сто ярдов — это пустяки. — Да, никак, и старый Кожаный Чулок стрелять собрался? — крикнул его беспечный соперник. — Что ж, все должно быть по чести и совести. Первый выстрел мой, старина! Ну-ка, посмотрим, заработаю я себе обед или останусь без выпивки! На лице хозяина птицы отражалась не только жадность, но и такой же азарт, какой охватил всех зрителей, однако он был порожден надеждой на совсем иные результаты. Едва лесоруб начал медленно прицеливаться, как негр крикнул во все горло: — Не мошенничай, Билли Керби! Отойди-ка назад. Заставьте его отойти назад, ребята, не обижайте бедного негра! Индюшка, дура, тряхни головой! Ты что, не видишь, что он целится? Однако его вопли, которыми он, собственно говоря, рассчитывал отвлечь внимание лесоруба, оказались совершенно бесполезными. Нервы у Билли Керби были крепкие, и он, не обратив на этот шум ни малейшего внимания, продолжал спокойно целиться. Дождавшись мгновения тишины, он выстрелил. Индейка рванулась и взмахнула крыльями, а затем снова опустилась на свое снежное ложе, пугливо поводя глазами вокруг. В течение нескольких секунд, необходимых для того, чтобы глубоко перевести дух, не было слышно ни звука. Затем тишину нарушил громкий хохот: негр вне себя от восторга катался по снегу, дрыгая ногами. — Молодец, индюшка, молодец! — кричал он, вскакивая на ноги и протягивая руки к птице, словно с намерением обнять ее. — Вот я велел ей тряхнуть головой, и вы сами видели, как она увернулась! Давай-ка еще один шиллинг, Билли, и стреляй во второй раз. — Нет, теперь моя очередь, — сказал молодой охотник. — Я уже заплатил тебе. Посторонись и дай мне попытать счастья. — Зачем бросать деньги на ветер? — сказал Кожаный Чулок. — Птичья голова и шея — плохая цель для неопытной руки и раненого плеча. Дай-ка лучше попробовать мне, а потом мы с барышней, верно, столкуемся, как поделить птицу. — Выстрел мой, — повторил молодой охотник. — Посторонитесь и не мешайте мне. К этому времени горячие споры вокруг начали утихать, так как все согласились, что, находись голова индейки в любом другом месте, кроме того, в котором она находилась, птица наверняка была бы убита. Однако приготовления юноши не вызвали особого интереса, и он, торопливо прицелившись, собирался уже спустить курок, когда его остановил Натти. — У тебя дрожат руки, — сказал он. — И ты слишком горячишься. Пулевые раны вызывают слабость, и как бы тебе не выстрелить хуже обычного. Но коли уж ты так решил, то стреляй быстрее, пока дуло не успело дрогнуть. — Не мошенничать! — опять крикнул хозяин птицы. — Не обижайте бедного негра. Нечего, Натти Бампо, подавать ему советы! Пусть стреляет, отойдите от него. Молодой охотник быстро выстрелил, но индейка даже не пошевелилась, а зрители, обследовавшие "мишень", объявили, что пуля не задела и пня. Элизабет заметила, как исказилось лицо юноши, и ее удивило, что человек, так выгодно, казалось, отличавшийся от своих товарищей, вдруг досадует из-за подобного пустяка. Но тут на линию стрельбы вышел ее собственный "рыцарь". Промах молодого охотника тоже вызвал восторги Брама, хотя и не такие бурные, но веселость его сразу исчезла, едва позицию занял Натти. Лицо негра, обычно напоминавшее отполированное черное дерево, теперь пошло бурыми пятнами, а толстые губы плотно сомкнулись, скрыв два ряда ослепительно белых зубов, которые только что сверкали в улыбке, словно жемчужины в агатовой оправе. Ноздри, и без того очень широкие, так раздувались, что совсем заслонили щеки, а коричневые костлявые руки нервно ломали снежную корку — волнение пересилило в нем даже природную боязнь холода. Тем временем человек, вызвавший столь сильную тревогу темнокожего владельца индейки, был так спокоен и невозмутим, словно ему предстояло испытать свое умение в одиночестве, а не на глазах у толпы зрителей. — Перед самым началом последней войны, — сказал Натти, аккуратно снимая кожаный чехол с замка своего ружья, — довелось мне побывать в голландском поселении на Мохоке, и я как раз попал на такое вот состязание. Ну, и решил тоже пострелять. То-то поразевали рты эти самые голландцы: я ведь в тот день выиграл рог для пороха, три куска свинца и фунт самого наилучшего пороха. Эх, и ругались же они на своем наречии! Мне потом говорили, что один тамошний пьяница поклялся свести со мной счеты, прежде чем я вернусь на свое озеро. Но, подними он ружье к плечу со злодейской мыслью, бог его наказал бы, ну, а если бы господь его все же не наказал, а он промахнулся бы, то я-то уж знаю, кто отплатил бы ему тем же, да еще с лихвой, если умение стрелять что-нибудь да значит. К тому времени, когда старый охотник умолк, он уже закончил все свои приготовления; отставив правую ногу как можно дальше назад и протянув левую руку вдоль длинного ствола, он поднял ружье и прицелился в птицу. Все зрители быстро перевели глаза со стрелка на его жертву, но в тот миг, когда должен был раздаться выстрел, послышался только негромкий щелчок кремня по огниву. — Осечка, осечка! — завопил негр, вскакивая на ноги и словно безумный прыгая перед птицей. — Осечка считается за выстрел! Натти Бампо дал осечку, Натти Бампо не попал в индюшку! — Вот сейчас Натти Бампо попадет в одного черномазого, — негодующе крикнул старый охотник, — если ты не посторонишься, Срам! Где ж это видано, чтобы осечка засчитывалась за выстрел? Сам посуди, осечка — значит, кремень ударился о сталь, а выстрел — значит, верная смерть. Ну-ка, посторонись, парень, и я покажу Билли Керби, как надо стрелять по рождественским индюшкам. — Не позволяйте ему обижать бедного негра! — крикнул хозяин индейки, мужественно не покидая своего поста и прося у зрителей справедливости, в которой слишком часто отказывают его униженным и угнетенным соплеменникам. — Всем известно, что осечка считается за выстрел. Пусть масса Джонс скажет! Вот спросите у барышни. — Правильно, — сказал лесоруб, — таков уж закон в наших местах. Кожаный Чулок. Если хочешь стрелять еще, плати новый шиллинг. А я, пожалуй, опять попытаю счастья. Вот деньги. Брам, и следующий выстрел за мной. — Уж конечно, ты знаешь законы лесов лучше меня, Билли Керби, — язвительно сказал Натти. — Ты ведь пришел в эти места с поселенцами, погоняя волов, а я пришел еще задолго до прошлой войны, в мокасинах и с верным ружьем за плечом. Так кому же из нас лучше знать! И нечего мне втолковывать, что между осечкой и выстрелом нет разницы. — Вот пусть масса Джонс скажет, — сказал встревоженный негр. — Он все знает. Такое доверие к познаниям Ричарда было слишком лестно, чтобы этот призыв мог остаться неуслышанным. Мистер Джонс тут же шагнул вперед, покинув Элизабет, которая, не желая мешать веселью, из деликатности отошла в сторону, в изрек следующее мнение со всей серьезностью, которой требовали его новая должность и предмет спора. — Итак, — сказал он, — возникли разногласия касательно права Натаниэля Бампо стрелять по индюшке Абрахема, свободнорожденного негра, без того, чтобы означенный Бампо уплатил один шиллинг за эту привилегию. Никому не пришло в голову отрицать столь очевидный факт, и, дав слушателям время переварить эту предпосылку, Ричард продолжал: — Вопрос этот, несомненно, надлежит решать мне, ибо я по долгу службы обязан охранять мир в нашем округе, и не следует легкомысленно позволять людям, держащим в руках смертоносное оружие, самим улаживать свои разногласия под влиянием гнева и злобы. По спорному пункту, как известно, не существует письменных или устных установлений; следовательно, мы должны рассуждать, придерживаясь аналогии, то есть сравнивая одно с другим. Так вот, в дуэлях, где стреляют обе стороны, осечка по правилам считается выстрелом, а раз такое правило существует там, где противник имеет право на ответный выстрел, то, мне кажется, будет несправедливо позволить человеку весь день напролет делать осечки по беззащитной индюшке. И посему я прихожу к заключению, что Натаниэль Бампо потерял право на выстрел и для возобновления этого права должен заплатить еще один шиллинг. Это веское заключение, исходившее от столь важной особы и произнесенное с такой внушительностью, убедило всех спорщиков — ибо зрители разделились на две партии и уже сильно горячились, — кроме самого Кожаного Чулка. — А по мне, — сказал он, — следует спросить мнения мисс Элизабет. Я видывал случаи, когда воины не знали, что делать, а скво давали им дельные советы. Если она скажет, что я проиграл, спорить больше не буду. — В таком случае, я объявляю, что на этот раз вы проиграли, — объявила мисс Темпл. — Заплатите еще шиллинг и стреляйте снова, если только Брам не согласится продать мне индюшку за доллар. Я была бы рада спасти жизнь бедной птицы. Это предложение никому не понравилось — слишком велик был азарт, которому поддался даже Брам. Билли Керби начал готовиться к новому выстрелу, а Натти отошел в сторону, недовольно бормоча себе под нос: — Как индейские торговцы перестали приходить в эти места, в поселке не купишь ни одного хорошего кремня, а пойдешь сам искать огненный камень по долинам ручьев, глядь — так вся земля уже перепахана! Oxo-xol Дичи все меньше становится, и, значит, порох и кремни должны быть наилучшими, да не тут-то было! Достается тебе одна дрянь. Ну, а все-таки надо сменить кремешок, Билли Керби в такую цель вовек не попасть, уж я-то знаю! Лесоруб, казалось, отлично понимал, что теперь на карту поставлена его репутация меткого стрелка, и хотел во что бы то ни стало обеспечить себе победу. Он поднял ружье, но долго не стрелял, стараясь прицелиться получше. Кругом стояла глубокая тишина, которую не нарушал даже Брам. Наконец Керби спустил курок — и снова промахнулся. Тогда сосновые заросли и вся лесная опушка вновь огласились торжествующими воплями негра, и случайный прохожий мог бы подумать, что слышит боевой клич целого индейского племени. Брам танцевал и прыгал, пока у него не начали подкашиваться ноги, — короче говоря, веселился так бурно, как умеют веселиться только простодушные негры. Лесоруб пустил в ход все свое искусство, и теперь, разумеется, досада его не знала пределов. Сперва он тщательнейшим образом осмотрел птицу, утверждая, что задел перышки на шее, но зрители вняли жалобным призывам "не обижать бедного негра" и не поддержали его притязаний. Убедившись, что птицы ему не получить, Керби повернулся к негру и сердито крикнул: — Заткни свою пасть, ворона! Да где ты найдешь человека, который мог бы попасть в голову индюшки со ста ярдов? Дурак я был, что ввязался в это дело. Ну, хватит орать, и так ты наделал больше шуму, чем падающая сосна! Нет, ты покажи мне такого человека, а потом кричи, сколько тебе влезет. — Посмотри-ка сюда, Билли Керби, и, когда они отойдут от индюшки, я покажу тебе человека, который попадал в цель потруднее, да еще отбиваясь от диких зверей и индейцев! — сказал старый охотник. — Но ведь сейчас не наша очередь. Кожаный Чулок, — вмешалась Элизабет. — Быть может, другой ваш соперник хочет воспользоваться своим правом? — Если вы имеете в виду меня, — сказал молодой охотник, — то я отказываюсь от новой попытки. Как я только что обнаружил, моя рука еще слишком слаба. Элизабет внимательно посмотрела на него и, заметив на его щеках легкий румянец, поняла, что он стыдится своей бедности. Она не стала больше настаивать, и старый охотник вышел на линию стрельбы. В свое время Натти Бампо, несомненно, сотни раз метко поражал и врагов и дичь в куда более трудных условиях, но ни к одному из тех выстрелов он не готовился с такой тщательностью. Он трижды поднимал ружье: сперва — чтобы прикинуть высоту цели, затем — чтобы рассчитать расстояние, и, наконец, когда он был уже готов выстрелить, птица, испуганная внезапной тишиной, вдруг быстро повернула голову и поглядела на людей. Но вот Натти поднял ружье в четвертый раз и выстрелил. Оглушенные грохотом и растерявшиеся от неожиданности зрители не сразу поняли, попал он или нет, тем более что поляну заволок дым от выстрела. Однако Элизабет, увидев, как старый охотник поставил ружье прикладом в снег, разразился своим беззвучным смехом и стал хладнокровно готовить новый заряд, поняла, что он добился своего. Мальчишки кинулись к пню и высоко подняли убитую индейку — ее голова была почти начисто срезана пулей. — Тащите ее сюда, — крикнул Кожаный Чулок, — и кладите к ногам барышни! Птица принадлежит ей, а я был, так сказать, ее помощником. — И очень искусным помощником, — заметила Элизабет. — Таким искусным, кузен Ричард, что, по-моему, он заслужил ваше внимание. — Тут девушка на мгновение умолкла, а затем веселая улыбка исчезла с ее лица; слегка покраснев, она повернулась к молодому охотнику и сказала с милым смущением: — Однако я попытала счастья, только чтобы полюбоваться прославленным искусством Кожаного Чулка. Не согласитесь ли вы, сэр, принять эту птицу в знак того, что вы не помните обиды? Ведь, если бы не ваша рана, вы могли бы сами завоевать этот приз. По лицу молодого человека было невозможно догадаться, какое чувство вызвало у него ее любезное предложение. Казалось, этот подарок был ему неприятен, но он не мог противостоять очаровательной настойчивости и ласковой улыбке Элизабет. Поклонившись, он молча поднял лежавшую у ее ног индейку, но и после этого ничего не сказал. Элизабет протянула негру серебряную монету, чтобы возместить ему убыток (после чего он снова расплылся в улыбке), и, обернувшись к своему спутнику, выразила желание вернуться домой. — Погоди минутку, кузиночка, — ответил Ричард. — Я должен сперва установить возможность дальнейших недоразумений в подобных состязаниях. Господа, если вы изберете комитет, то я в его присутствии сегодня же набросаю точные правила… — Тут он негодующе умолк, почувствовав, что на его плечо — плечо верховного шерифа округа — фамильярно легла чья-то рука. — Желаю тебе счастливого рождества, кузен Дик, — сказал судья Темпл, незаметно появившийся на поляне. — Если на вас будут часто находить припадки подобной галантности, сударь, мне придется строго присматривать за дочкой. Я могу только восхищаться изысканным вкусом человека, который считает подобные зрелища подходящими для женских глаз! — Это все ее упрямство, Дьюк! — воскликнул шериф (упущенная возможность первым поздравить судью с праздником огорчила его куда больше, чем иного человека настоящая беда). — И должен сказать, я знаю, от кого она его унаследовала. Я повел ее посмотреть нововведения, но, чуть раздался первый выстрел, она со всех ног бросилась сюда, словно воспитывалась не в самом лучшем пансионе, а в казарме. Я глубоко убежден, судья Темпл, что такие опасные развлечения следует запретить. Впрочем, я почти уверен, что они уже запрещены законом. — Что ж, сударь, вы теперь здешний шериф, и ваша обязанность — выяснить, так это или нет, — с улыбкой сказал Мармадьюк. — Я замечаю, что Бесс уже выполнила мое поручение, и, надеюсь, новость эта была вам приятна. Тут Ричард поглядел на пакет, который держал в руке, и воскликнул, совсем забыв о своей недавней досаде: — Дьюк, дорогой мой кузен! Давай отойдем в сторонку, я хочу тебе кое-что сказать. Мармадьюк послушно отошел с шерифом на соседнюю полянку, и последний продолжал: — Во-первых, Дьюк, позволь поблагодарить тебя за твое дружеское ходатайство перед губернатором и парламентом штата — я хорошо знаю, что без такого ходатайства не были бы приняты во внимание даже самые высокие заслуги. Но мы ведь дети двух сестер, мы ведь двоюродные братья, и ты можешь всецело мной располагать, Дьюк. Всецело! И все же, по моему смиренному мнению, за молодым товарищем Кожаного Чулка следует приглядывать. Он что-то чересчур любит индюшатину. — Предоставь его мне, Дик, — ответил судья, — и я отучу его от этой склонности, удовлетворив его аппетит. Однако мне нужно с ним поговорить. Вернемся же к остальным. Глава XVIII