– Я думаю, мы тут сильно подзадержались, – отозвалась Амината, стараясь ни в коем случае не замочить рукава своего одеяния в подозрительной жидкости, разлитой по столу перед ними. – Да мы здесь всего десять минут. – Вот именно. Карина закатила очи горе́. В самом деле – глупо было ожидать от служанки иных речей. Легче рыбу убедить переселиться на сушу, чем Аминату – расслабиться хоть на вечер. – Мина, начался Солнцестой. Неужели нельзя немного просто понаслаждаться им? – А можно делать это в каком-нибудь другом месте? Не там, где тебя того и гляди прирежут? Карина начала было возражать, что, мол, в любом месте, где полно народу, тебя могут в любой момент прирезать – теоретически, по крайней мере, но тут артист завел песню, которую ей часто пел Баба, и тупая боль – словно от удара молотом внутри черепной коробки – заставила ее осечься. Зажмурившись, она резко выдохнула сквозь зубы и вцепилась в край стола так крепко, что щепы впились в кожу. Мгновенно поняв, что послужило причиной перемены в хозяйке, Амината нахмурила брови. – Надо идти. А то станет еще хуже, – произнесла она тем тоном, каким приближенные заговаривали всегда, когда Каринина внезапная печаль причиняла им беспокойство. – Посидим еще немного. Скорее всего, этот глоток свободы для Карины – последний на весь Солнцестой. Накатила боль, не накатила – нельзя упускать такую возможность. Под шумные возгласы одобрения музыкант взял последнюю ноту. Собрав заслуженную мзду в бархатный мешочек для монет, он приблизился к столу, за которым сидели девушки, и отвесил низкий поклон. – Осмелюсь выразить надежду, что мое скромное выступление доставило вам хоть часть того удовольствия, что мне – ваша красота. Поборов волну головокружения, которым часто сопровождались у нее приступы головной боли, Карина вздернула бровь и посмотрела на подошедшего. Вблизи стало ясно: его внешность могла показаться принцессе приятной разве что на пороге семидесятилетия. Теперь же, в семнадцать, он напомнил ей жабу – вроде тех, что назойливо квакали в дворцовом фонтане. Уголки ее рта приподнялись, но она не улыбнулась. – У меня осталось… глубокое впечатление… – Взгляд Карины скользнул к кошельку на бедре артиста. – Могу я спросить, как вы собираетесь распорядиться сегодняшним заработком? Музыкант облизал губы. – Подарите мне один час своего времени и увидите сами. Амината, не удержавшись, даже фыркнула, а Карина спокойно ответила: – Полагаю, я и так имею представление о том, где место вашим монетам. – Где же, по-вашему, о газель моих очей? – плотоядно осклабился артист. Карина украдкой взглянула на его левую ладонь – эмблемы нет. БесСигизийный. Приехал, значит, откуда-то очень издалека. Из Восточных Болотистых Саванн, например. – У меня в кармане. – Карина наклонилась вперед так сильно, что нос ее оказался в нескольких сантиметрах от его лица, и совершенно ясно ощутила аромат апельсиновой эссенции, которой он, несомненно, смазывал усы. – Я вам за них сама сыграю. Одну песню. Победителя пусть изберет публика. На лице исполнителя промелькнуло удивление, быстро сменившееся досадой. Карина едва сдерживала смех. – Инструмент-то у вас есть? – поинтересовался он. – А как же. Амината! Служанка вздохнула, однако послушно протянула хозяйке кожаный футляр, лежавший у нее на коленях. Увидев, в каком состоянии находится Каринин уд, артист презрительно усмехнулся: его грушевидный корпус покрывали тонкие трещины, а цветочные узоры, собственноручно вырезанные Баба на грифе, поблекли до неузнаваемости. Но даже просто взяв в руки этот последний подарок отца, девушка ощутила спокойствие и уверенность, а головная боль притупилась. – Если победа останется за мной, я забираю все деньги, что вы собрали за вечер, – предложила она, небрежно настраивая одну из одиннадцати струн уда. – Когда она останется за мной, – выдвинул свое условие артист, – вы окажете мне честь и станете моей до утра. Карине потребовалось все самообладание, чтобы ее не вывернуло наизнанку. – Идет. В соответствии с духом и обычаями Солнцестоя вам принадлежит право выбора песни. Глаза музыканта сузились, а ухмылка, наоборот, стала шире. – «Баллада Баии Алахари». Боль в голове Карины разлилась с новой силой, сердце сжалось. Баба так любил эту вещь. Не желая показать противнику своего испуга и муки, она просто сказала: – Прошу. Вы первый. В «Балладе Баии Алахари» на очень скорбный лад повествовалось о том, как первой султанше Зирана пришлось сражаться с собственным мужем, Царем без Лица, когда тот в последней битве Фараоновой войны встал на сторону войск Кеннуанской империи. Не прошло и нескольких минут, как по лицам слушателей заструились слезы. Многие откровенно рыдали. Впрочем, некоторые из завсегдатаев «Тюленя», настроенные заметно антизирански, сохраняли показное равнодушие – пока ее соперник выступал, Карина внимательно следила за их реакцией. Взяв последнюю душераздирающую ноту, музыкант опустил свой уд, и весь трактир разразился хриплыми возгласами одобрения. – Ваша очередь, – сказал артист, пожирая Карину хищным взором. Девушка выступила вперед и сложила руки перед собой, не обращая внимания на тихие усмешки и издевки по поводу жалкого состояния своего инструмента. Да, соперник был хорош. Но она – лучше. Прежде чем кто-то успел ее остановить, она вспрыгнула со сцены прямо на ближайший стол, заставив сидевших за ним разразиться испуганными криками, и принялась выстукивать подошвами сандалий ровной ритм, который эхом разнесся по всему трактиру. На служанку свою Карина не оборачивалась, но чувствовала, что Амината хоть и хмурится, но вторит ей хлопка́ми в ладоши. Через несколько секунд весь зал присоединился к этой победительной дроби. Люди отбивали ее всем, что попадалось под руку, прямо на столешницах. Сверкнув ухмылкой такой страшной, что позавидовала бы и гиена, девушка заиграла во всю мощь. Да, это была все та же «Баллада Баии Алахари», но вывернутая ею почти до неузнаваемости. Если ее конкурент, как принято, акцентировал на прекрасной, хотя и несколько удушливой скорби, которой эта песня, собственно, и прославилась, то принцесса довела мелодию, можно сказать, до исступления, придав ей скорость самых энергичных танцевальных композиций. Она достигала крещендо там, где полагалось «успокаиваться», и рвала на куски музыкальные фразы, которым полагалось звучать плавно. При этом песня осталась преисполнена скрытой печали – только печали, переплавленной в маниакальную энергию. Лишь такой вид печали был Карине знаком. Первый куплет она пропела по-зирански, последовательно оборачиваясь во все стороны, чтоб слова долетали повсюду. Во втором Карина перешла на кенсийский – из группы арквазианцев сразу донеслись торжествующие вопли, и они впервые за весь вечер активно подключились к исполнению. Затем пришел черед языка тхонга, потом – опять кенсийского: казалось, принцесса твердо решила не забыть ни одного значительного языка континента Сонанде. Единственным, на котором не прозвучало ни строчки, был дараджатский. Никому из ее наставников и гувернеров наречие Эшры не казалось достаточно важным, чтобы обучать ему принцессу, а мотива учить его самостоятельно у нее и подавно не было. Последние звуки баллады потонули в грохоте рукоплесканий и воплей. Карина одарила артиста милой улыбкой. Тот, казалось, готов был разбить о землю свой инструмент. – Похоже, это переходит ко мне. – Карина выхватила у него мешочек с монетами и потрясла им в воздухе. Там, судя по весу, набралось никак не меньше тысячи дайров. – Я требую права на реванш! – А что вы поставите? Разве вам осталось что терять? Лицо мужчины исказила болезненная гримаса, и он достал из дорожной сумы какой-то тяжелый предмет. – Вот это. В руках артист держал книгу – самую старую из всех, какие Карине приходилось видеть. Зеленую кожаную обложку по краям испещряли следы каких-то укусов, пожелтевшие от времени страницы покрывала плесень. Заглавие на зиранском выцвело так, что читалось с огромным трудом: «Книга усопших, дорогих сердцу. Всестороннее исследование весьма любопытного вопроса о смерти и умирании в Кеннуанской империи». – Человек, который мне ее продал, даже названия прочесть не умел, – заметил артист. – Поэтому так и не понял, чего лишился. Подлинного осколка эпохи древних фараонов. Дрожь пробежала по спине Карины при виде вытисненных на обложке книги кеннуанских иероглифов. К числу ее любимых занятий никогда не относилось чтение, и пыльный старинный фолиант, принадлежащий культуре, давно канувшей во мглу веков, ее не интересовал и не был ей нужен. Однако… – Если эта книга такая драгоценная, почему вы так легко ставите ее на кон? – То, чем действительно стоит обладать, стоит и того, чтобы им жертвовать. Карина была не из тех, кто устоит перед вызовом. Обнажив в улыбке зубы, она расстегнула ремешок от уда на спине. – Что ж, поехали по новой. Двадцать минут спустя с тяжелой книжкой в суме Карина вприпрыжку выбежала из «Танцующего Тюленя». Вслед за ней неотступно, как тень, поспешала Амината, а кругом кипели последние торопливые приготовления к Солнцестою. Рабочие, спускаясь со строительных лесов, натягивали между плотно стоящими зданиями гирлянды из цветов жасмина и лаванды; служители культа в белых одеждах призывали народ приносить с собой на Церемонию Открытия всё, что им не хочется брать с собой в новую эпоху, и жертвовать это «всё» Великой Матери. Толпы людей всех возрастов стекались к Храмовой дороге, на ходу оживленно обсуждая, кто на сей раз мог войти в семерку победителей. Новоприобретенные монеты весело звенели в мешочке у Карины, и при мысли о том, что вскоре они пополнят постоянно растущую кучку дайров, которые принцесса копила в шкатулке для драгоценностей на туалетном столике, девушка не сдерживала довольной ухмылки. Каждая такая монетка мало-помалу приближала ее к той жизни, к которой она страстно стремилась, – подальше от Зирана. – Неужели нельзя хоть раз обойтись без театральных эффектов? – вздохнула Амината, когда обе они обогнули жертвенник Патуо, сооружаемый группой людей прямо посреди улицы. – Никогда в жизни я ни к каким эффектам не прибегала, милая моя Мина. Карина рассеянно листала «Книгу усопших, дорогих сердцу», вылавливая глазами только названия глав: «Различия между завенджийской магией и магией уралджийской»… «Обряд воскрешения под действием кометы Мейрат»… Принцесса остановилась. Мейрат – это кеннуанское имя кометы Баии. «Обряд Воскрешения есть метод самый священный и передовой. Проводится лишь в то время, когда комета Мейрат наблюдается в небе…» Девушка быстро перевела взгляд на картинки, помещенные вслед за описанием. На первой какие-то таинственные личности в масках склонялись над мертвым телом, обернутым в бинты. Вторая изображала те же фигуры, укладывавшие человеческое сердце, наполненное ярко-красным веществом, поверх трупа. На третьем рисунке умерший преспокойно разгуливал туда-сюда, и кожа его обретала нормальный, «живой» цвет. Карина прищелкнула языком и сунула том обратно в сумку. Если бы кеннуанцы и правда владели тайной воскрешения мертвых, то до нынешних дней уж кто-нибудь бы ее да раскрыл. По возвращении домой надо будет, наверное, отдать книгу Фариду. Он обожает такую древнюю скукотень. Тем временем девушки добрались до очередного изгиба дороги. Отсюда налево путь вел к Речному рынку и Западным воротам, направо – через площадь Джехиза в Старый город. До заката еще оставалось какое-то время, но ночная прохлада уже овеяла пустыню, и Карина обмотала голову платком, размышляя, куда бы направить стопы. В некотором роде Зиран заключал в себе два города; с одной стороны – Старый, то есть – изначальную касбу[7], где Баия Алахари когда-то выстроила крепость Ксар-Алахари[8] и где поныне располагался зиранский двор; с другой, к западу от Старого – обширный Нижний. На его широко раскинувшуюся беспорядочную пестроту приходилось почти три четверти городской застройки, и именно там проживали все те, благодаря кому Зиран заслуженно считался интересным местом.