– Я захочу выйти только за того, кто голыми руками достанет мне Луну с неба, – насмешливо заявила она, прекрасно понимая, насколько неправдоподобно это звучит. Фарид неодобрительно нахмурился: – Очень надеюсь – для вашего же блага, – что такой человек скоро отыщется. Всегда лучше участвовать в устройстве собственной судьбы. А удачный с политической точки зрения брак может принести большую пользу. Вот уж кому-кому, только не Фариду, который уклонился от большего числа потенциально выгодных матримониальных предложений, чем кто-либо другой при дворе, читать ей лекции относительно выгодной женитьбы. Карине очень хотелось съязвить на эту тему, но она сдержалась. Достаточно на сегодня ран и потрясений – можно обойтись и без болезненных уколов старому другу. Прогулку по двору они закончили у противоположного конца главного стола – стола Алахари, где Пустельга в этот момент беседовала с несколькими крупнейшими банкирами. К вечеру Каринина мать переоделась в великолепную винно-красную такчиту[15] с серебристым цветочным шитьем вдоль шейного выреза. В дополнение к серебряной печатке она надела ожерелье из переплетенных нитей, усеянных драгоценными камнями, сверкавшими в ночи, как крошечные звездочки; браслеты – тоже серебряные, на обе руки, звякавшие при каждом движении, и изумрудные серьги, блестевшие на фоне сплетенных в косы волос. Карина, хоть ее наряд был того же кроя, понимала, что выглядит и вполовину не так эффектно. – Ваше величество, умоляю, давайте на сегодня оставим деловые разговоры! – вскричала одна из банкирш. – Сделайте великую милость старой женщине: раскройте секрет, какую награду вручат на Солнцестое в этом году. Очень хочется не прогадать со ставками. Пустельга уклончиво улыбнулась: – Боюсь, вам придется дождаться церемонии открытия, тогда и узнаете. Султанше на состязании победителей традиционно отводились лишь церемониальные функции, чтобы никто не мог обвинить ее в особой благосклонности к одному из храмов за счет других. Однако право выбора награды, вручаемой победителю победителей после решающего тура, принадлежало именно ей. Всякий раз этот приз оказывался совершенно необычным – таким, какой дать способна только правительница. Членство в Совете, например, или губернаторский пост. Что это будет, держалось в строгом секрете до церемонии открытия. Придворные разочарованно заворчали было, но через секунду уже снова весело смеялись какому-то небрежно остроумному новому замечанию Пустельги. Вообще, каждый жест, каждое слово и каждая – прекрасно продуманная – пауза в исполнении Карининой матери всегда демонстрировали ее великую, непререкаемую силу. Принцесса часто гадала, о чем думают люди, когда видят их вдвоем – султаншу с дочерью, для власти изначально не рожденной. Собственно, Карине ничего не приходилось делать, кроме как находиться подле мамы. Скромно сидеть рядом и играть роль наследницы, которая им всем нужна. Заполнять собой место, предназначенное для Ханане. Жгучая боль опять расколола голову на части, и Карина даже тихо застонала. Некоторые из придворных поглядели на нее с тревогой – она ответила им самой ослепительной улыбкой, на какую оказалась способна. – Прошу прощения, мне необходимо облегчиться, – сказала она и чуть не опрометью бросилась прочь из сада. Едва добравшись до уборной, Карина сняла оконную решетку, которую догадалась расшатать уже много лет назад, выползла через образовавшееся отверстие в маленький садик, примыкавший к главному двору, и уселась там, прислонившись спиной к стене. Нельзя, чтобы придворные видели, как она корчится от боли, нельзя давать им лишний повод думать, что она действительно такая слабенькая, как они подозревают и без того. Сжав ладонями виски, она прислушалась к звукам музыки, доносившимся из-за живой изгороди. Эту песню Баба тоже любил. И каждая нота, каждый вздох из собственной груди напоминали ей: она живет в мире, который ни он, ни Ханане уже никогда не увидят. А она сама – с каждым днем все дальше от той маленькой девочки, какую они знали. Карина попыталась вызвать в памяти их лица, но перед глазами вместо живых образов появились лишь расплывчатые пятна. Конечно, кое-какие детали она не забыла – скажем, у Ханане глаза были как у матери – карие с медным отливом, а Баба ростом слегка уступал своей супруге. Но тембры голосов, теплота их ладоней в ее ладонях – это все ушло. И чем сильнее Карина напрягала память, тем дальше оно ускользало – словно песок меж растопыренных пальцев. Даже пожар выветрился из головы, оставив в воспоминаниях только запах гари и всполохи пламени. И чем больше девушка силилась удержать перед глазами хотя бы немногое оставшееся, тем нестерпимей становилась боль. Интересно, Ханане погибла, так и не узнав, что ей никогда не суждено выехать за пределы Зирана? – Ваше высочество! Извините… с вами все в порядке? Голос принадлежал девочке – на вид не старше двенадцати лет, обернутой в цельный кусок зелено-лилово-черного ситца, стянутый посередине пучком разноцветных бусин. В ушах и на шее – золотые украшения. В общем, вид, можно сказать, даже роскошный, если бы его обладательница не стояла прямо внутри живой изгороди таким образом, что из кустов виднелась только ее передняя часть. – Вы кто? – резко спросила Карина. Она ведь уже успела познакомиться со всеми, кто прибыл на встречу кометы, и этой юной особы среди них не было. – О, простите. У меня ужасные манеры… – Девочка отвесила легкий поклон или, во всяком случае, то, что можно назвать поклоном человека, застрявшего в кустах. – Меня зовут Афуа, я дочь Квабены Боатенг, посланницы Арквази в Зиране. Счастлива познакомиться с вами. Значит, это ее искала давеча арквазианская посланница, это ее ребенок. – И как вы тут оказались, в моем саду? – Я за кошкой по двору бегала и подумала… Подумала, что смогу перепрыгнуть кусты. – Афуа издала вздох, в котором, кажется, заключались все печали мира. – Но не смогла. Мне очень неловко беспокоить ваше высочество, но не могли бы вы мне помочь? Первым порывом Карины было хорошенько отчитать невоспитанного ребенка, но потом она вспомнила, как часто сама раньше попадала в подобные переделки. Так что она обхватила Афуу за запястья и потянула на себя. Девочка с глухим стуком шмякнулась на землю лицом вниз, но, не пострадав, тут же вскочила на ноги. – Спасибо! Карина хотела что-то ей сказать, но Афуа вдруг нахмурилась и крепко прижала пальцы к ее лбу. – У вас нкра…[16] такая спутанная, – пробормотала она по-кенсийски. Девочка открыла мешок, висевший у бедра, достала оттуда маленький бурдюк из козьей шкуры и снова перешла на зиранский: – Вот, возьмите. Прямо с собственных виноградников Осеи Нана в Осодэ. Я хотела дать кошке, но вы тоже можете сделать пару глотков. Должно сразу полегчать. Карина даже рот раскрыла, не в силах припомнить, когда в последний раз кто-нибудь прикасался к ней без разрешения. Она снова попыталась заговорить, но дочь посланницы бросила короткий взгляд через плечо и озабоченно поморщилась: – Мама убьет меня, если я сейчас же не вернусь к ней. Прощайте, ваше высочество! Поправляйтесь! Афуа сунула бурдюк Карине в руки и скользнула под изгородь, прежде чем Карина успела спросить, что, собственно, такое нкра. Она уставилась на подаренный ей бурдюк и в этот момент ощутила новый приступ звенящей головной боли. Что ж, вино ей всегда хоть немного, но помогало… Десять минут спустя принцесса, покачиваясь, ввалилась на главный двор, глуповато хихикая над тем, как забавно полощется о лодыжки ее платье. Афуин бурдюк был пуст, и оставалось только надеяться, что девочка не слишком разозлится, узнав, что вино выпито до капли. Народ вокруг был слишком поглощен ожиданием Кометы Баии, чтобы заметить возвращение принцессы, и это ее вполне устраивало. Ничего. Рано или поздно им все равно придется иметь дело не с кем иным, как с ней, это неизбежно. Ведь ей в прямом смысле некуда деться! – Фарид! – крикнула Карина голосом более пронзительным и визгливым, чем ей бы хотелось. Управляющий материализовался рядом с ней в ту же секунду и как раз успел подхватить под локоть – слишком уж сильно она пошатнулась. – Вы говорили, что идете в уборную, – с укоризной проворчал он. – Туда я и ходила. – Принцесса громко икнула. – Я что, пропустила комету? – Проводите ее высочество в спальню, – не пускаясь в разговоры, приказал Фарид стоявшему поблизости охраннику. Карина тряхнула головой. Мир вокруг нее бешено закружился. – Прошу прощения, как это понимать? Весь вечер я ищу возможности улизнуть, – она снова икнула, – а теперь, перед самым появлением кометы, ты отсылаешь меня прочь? – Так будет лучше. Вы выставляете себя на посмешище. – Коне-е-ечно. Куда мне до Ханане, да? Фарид отпрянул, словно получил пощечину. – Никто не говорит о том, что… – Но все так думают! Все до единого и всегда! – Она ткнула пальцем ему прямо в лицо. – А ты особенно! Вечно сравниваешь меня с ней, сравниваешь мои поступки с ее поступками, потому что все еще любишь ее, даже после того, как она тебя отвергла. Музыканты опустили свои инструменты, но Карина не обратила на это внимания – ей было уже все равно. Все годы подавляемой обиды и отчаяния всколыхнулись в ней. Стоило лишь слегка приоткрыть «крышку», сбавить контроль, и они вырвались на свободу – теперь волну уже не остановить. – Вот что я скажу тебе, Фарид. Даже если бы Ханане не погибла, если бы она во плоти стояла сейчас перед нами, ни за какие сокровища мира она не захотела бы быть с тобой. Управляющий дворцовым хозяйством молча взирал на нее, и Карине показалось – она воочию видит раны, открывающиеся у него с каждым ее словом. Извинения уже готовы были сорваться с ее губ, но вместо них наружу вырвалось все скопившееся у нее в желудке. Девушку буквально согнуло пополам. Публика, успевшая собраться вокруг них с Фаридом, инстинктивно отпрянула, как один человек, чтобы не запачкать праздничные одежды рвотой. Пустельга негромко повторила приказ увести дочь со двора, и кто-то из стражей женского пола, перехватив принцессу за талию, то ли понес на руках, то ли потащил ее за собой. Карина яростно отбивалась всю дорогу и даже расцарапала бедной девице лицо, но та и бровью не повела. Она приволокла принцессу не в ее собственную опочивальню, а к личным покоям царственной матери – так получалось гораздо ближе – и, ловко справившись со сложной системой замков, попросту швырнула беспомощную жертву внутрь. Стражница отвесила короткий поклон, а затем удалилась, плотно заперев двери и не обращая внимания на грязные проклятия, которыми осыпа́ла ее Карина. Принцесса попыталась встать, но мир снова предательски ушел у нее из-под ног, и она, обхватив лицо руками, осела на пол. Головные спазмы вернулись с адской силой и заполнили ее уши глухим ревом. Гортань заполнил вкус желчи. Прошло, как ей показалось, несколько вечностей, прежде чем двери просторного зала, где она находилась, снова открылись. Карина с усилием приподнялась, чтобы снова обрушить весь свой гнев на Фарида, но сверху на нее смотрел не он, а Пустельга. Несколько долгих мгновений мать и дочь молча пожирали глазами друг друга. – Что это было? – спросила наконец правительница. – Пойду извинюсь, – невнятно промычала Карина. Ей вспомнилось страдальческое лицо Фарида, и новая волна стыда накрыла принцессу. Как же она могла ударить его в самое больное место? – Не смей даже думать об этом. Ты только что поставила в неловкое положение меня и опозорила все наше семейство. Мне стыдно за твое поведение. Карине вновь подумалось: что же за метаморфоза приключилась с этой женщиной, что творится сейчас за этим непроницаемым царственным фасадом, куда делась мама, которую она потеряла в ту ночь, когда не стало Баба и Ханане? Ядовитая злость, наполнявшая ее давеча при стычке с Фаридом, вернулась с новой, обжигающей силой. – Если так стыдно, отошли меня подальше. Ах нет, подожди… это ведь невозможно. Мы же обе заперты тут навеки, на всю оставшуюся жизнь. И я вижу, как ты этим упиваешься. Так приятно воочию убеждаться каждый день, снова и снова, насколько ты лучше меня, само совершенство! – Никакого совершенства я от тебя не прошу. Прошу только уважения и понимания тех обязанностей, какие накладывает султанское достоинство. Именно поэтому я доверила тебе сегодня тайну Преграды. Но ты опять показала, что не готова принять на себя мою ношу. – Была бы готова, если бы ты обучала меня так же, как обучала Ханане. Я помню, как вы вечно уединялись, чтобы позаниматься делами в одиночестве. В секрете. А теперь, когда у тебя осталась только я, со мной ты так не поступаешь. Морщины на лице Пустельги сгустились – как всегда при упоминании Баба или Ханане. – С ней я… на нее я слишком давила. И вообще, ты – не она. Нельзя ожидать, что ты будешь в точности такой же, как она. Разговор этот жег и мучил Карину сильнее, чем вино, бродившее в желудке, но неизвестно, представится ли еще когда-нибудь случай высказать матери все, что накопилось на сердце. – Я и не могу быть ею. И тобой быть не могу, и жить в Зиране, взаперти до могилы – не могу! Найди себе другую наследницу, роди дочь, к которой сумеешь не испытывать ненависти. В общем, что угодно, мне все равно. Только не заставляй, не принуждай меня ко всему вот этому… По лицу Пустельги промелькнула тень чувства, которому Карина не подобрала бы названия. – Ты думаешь, я тебя ненавижу?