«О Кайошк, морские чайки, Братья, сестры Гайаваты! Умертвил я Мише-Наму, — Помогите же мне выйти Поскорее на свободу, Рвите клювами, когтями Бок широкий Мише-Намы, И отныне и вовеки Прославлять вас будут люди, Называть, как я вас назвал!» Дикой, шумной стаей чайки Принялися за работу, Быстро щели проклевали Меж широких ребер Намы, И от смерти в чреве Намы, От погибели, от плена, От могилы под водою Был избавлен Гайавата. Возле самого вигвама Стал на берег Гайавата; Тотчас крикнул он Нокомис, Вызвал старую Нокомис Посмотреть на Мише-Наму: Мертвый он лежал у моря, И его клевали чайки. «Умертвил я Мише-Наму, Победил его! – сказал он. — Вон над ним уж вьются чайки, То друзья мои, Нокомис! Не гони их прочь, не трогай: Я от смерти в чреве Намы Был сейчас избавлен ими. Пусть они свой пир окончат, Пусть зобы наполнят пищей; А когда, с заходом солнца, Улетят они на гнезда, Принеси котлы и чаши, Заготовь к зиме нам жиру». И Нокомис до заката Просидела на прибрежье. Вот и месяц, солнце ночи, Встал над тихою водою, Вот и чайки с шумным криком, Кончив пир свой, поднялися, Полетели к отдаленным Островам на Гитчи-Гюми, И сквозь зарево заката Долго их мелькали крылья. Мирным сном спал Гайавата; А Нокомис терпеливо Принялася за работу И трудилась в лунном свете До зари, пока не стало Небо красным на востоке. А когда сменило солнце Бледный месяц, с отдаленных Островов на Гитчи-Гюми Воротились стаи чаек, С криком кинулись на пищу. Трое суток, чередуясь, С престарелою Нокомис, Чайки жир срывали с Намы. Наконец меж голых ребер Волны начали плескаться,