Прежней доблестью своею, Приключеньями былыми, Непреклонною отвагой; Говорил, что дивной силой Он от смерти заколдован. Молча слушал Гайавата, Как хвалился Мэджекивис, Терпеливо и с улыбкой Он сидел и молча слушал. Ни угрозой, ни укором, Ни одним суровым взглядом Он не выказал досады, Но, как уголь, разгоралось Гневом сердце Гайаваты. И сказал он: «Мэджекивис! Неужель ничто на свете Погубить тебя не может?» И могучий Мэджекивис Величаво, благосклонно Отвечал: «Ничто на свете, Кроме вон того утеса, Кроме Вавбика, утеса!» И, взглянув на Гайавату Взором мудрости спокойной, По-отечески любуясь Красотой его и мощью, Он сказал: «О Гайавата! Неужель ничто на свете Погубить тебя не может?» Помолчал одну минуту Осторожный Гайавата, Помолчал, как бы в сомненье, Помолчал, как бы в раздумье, И сказал: «Ничто на свете. Лишь один тростник, Эпоква, Лишь вон тот камыш высокий!» И как только Мэджекивис, Встав, простер к Эпокве руку, Гайавата в страхе крикнул, В лицемерном страхе крикнул: «Каго, каго! – Не касайся!» «Полно! – молвил Мэджекивис. — Успокойся, – я не трону», И опять они беседу Продолжали; говорили И о Вебоне прекрасном, И о тучном Шавондази, И о злом Кабибонокке; Говорили о Веноне, О ее рожденье дивном, О ее кончине грустной, — Обо всем, что рассказала Внуку старая Нокомис. И воскликнул Гайавата: «О коварный Мэджекивис! Это ты убил Венону, Ты сорвал цветок весенний, Растоптал его ногами! Признавайся! Признавайся!» И могучий Мэджекивис Тихо голову седую Опустил в тоске глубокой, В знак безмолвного согласья. Быстро встал тогда, сверкая