Содрогаясь, как от стужи, Из угла они глядели. То не ветер ли полночный Загудел в трубе вигвама? Не сова ли, Куку-кугу, Застонала в мрачных соснах? Голос вдруг изрек в молчанье: «Это мертвые восстали, Это души погребенных К вам пришли из Стран Понима, Из страны Загробной Жизни!» Скоро из лесу, с охоты, Возвратился Гайавата, Весь осыпан белым снегом И с оленем за плечами. Перед милой Миннегагой Он сложил свою добычу И теперь еще прекрасней Показался Миннегаге, Чем в тот день, когда за нею Он пришел в страну Дакотов, Положил пред ней оленя, В знак своих желаний тайных, В знак своей любви сердечной. Положив, он обернулся, Увидал в углу двух женщин И сказал себе: «Кто это? Странны гостьи Миннегаги!» Но расспрашивать не стал их, Только с ласковым приветом Попросил их разделить с ним Кров его, очаг и пищу. Гостьи бледные ни слова Не сказали Гайавате; Но когда готов был ужин И олень уже разрезан, Из угла они вскочили, Завладели лучшей долей, Долей милой Миннегаги, Не спросясь, схватили дерзко Нежный, белый жир оленя, Съели с жадностью, как звери, И опять забились в угол, В самый дальний, темный угол. Промолчала Миннегага, Промолчал и Гайавата, Промолчала и Нокомис; Лица их спокойны были. Только Миннегага тихо Прошептала с состраданьем, Говоря: «Их мучит голод; Пусть берут, что им по вкусу, Пусть едят, – их мучит голод». Много зорь зажглось, погасло, Много дней стряхнули ночи, Как стряхают хлопья снега Сосны темные на землю; День за днем сидели молча Гостьи бледные в вигваме; Ночью, даже в непогоду, В ближний лес они ходили, Чтоб набрать сосновых шишек, Чтоб набрать ветвей для топки, Но едва светало, снова