Не успели паникеры, возглавляемые великим князем Владимиром, Ламсдорфом и Куропаткиным впасть в полное расстройство чувств, как Германия объявила о расширении арендной области Циндао и даже усилила флот на Тихом океане присланной в Циндао эскадрой броненосцев типа «Вёрт». Англия ответила расширением территории около Гонконга и дополнительным усилением флота на Дальнем Востоке. Эти и ограничилась, так как британцы занимались очередным решающим наступлением на буров и ловлей двух оставшихся (из шести) бурских крейсеров-купцов[6]. Поэтому все увеличение флота ограничилось посылкой пяти броненосцев типа «Канопус». Три из которых уже в Вейхайвее, остальные скоро должны были подойти. Они заменяли, как писали газеты, базирующиеся на Сингапур и сейчас занятые проводкой конвоев вместе с крейсерами «Центурионы». Так сильно напугали англичан буры, потопив каким-то чудом крейсер «Рингарума» из отряда Австралийской Станции прямо у берегов Австралии… Остальные же страны, включая очень недовольных нарушением предложенного ими правила «открытых дверей» американцев, ограничились посылкой в район одного-двух крейсеров, для обозначения своей заинтересованности и демонстрации флага. Этим, несмотря на опасения паникеров, ждавших новой общеевропейской коалиции и очередной «Крымской» войны, все и закончилось. Китайцы, вполне ожидаемо, также ограничились протестом и даже отвели, вопреки подстрекательствам японцев, из Маньчжурии свои войска. Только японцы продолжали упорно настаивать либо на отмене аннексии, либо на признании в обмен особых прав для них в Корее, с последующей ее аннексией хотя бы по тридцать восьмую параллель. На что тот же Ламсдорф заметил, что: — Дай этим хитрецам кусочек, они потом все проглотят и не подавятся. Поэтому переговоры Петербурге шли неторопливо, с целью просто потянуть время и обмануть японцев. Вот последнее явно не удалось, хитрые узкоглазые азиаты что-то заподозрили и начали развертывание флота под предлогом маневров. Но и наш флот, пусть и уступающий в силе, к войне готов. Даже команды пополнили, причем опытными моряками из Черноморского флота. Размышляя о сложившейся ситуации, Николай машинально достал из стоящей на столе шкатулки папиросу и закурил. Хотелось, как бывало уже неоднократно, выпить. И не стопку, две, а по-настоящему, как в свое время на «всепьянейшем соборе». С друзьями, шутками и настоящим, ничем и никем не ограниченным весельем. Но он одернул себя, напомнив, что таких друзей у него сейчас нет, и усилием воли подавил желание кликнуть Прошку и потребовать водки. Затянувшись несколько раз и подумав, что все-же трубка куда лучше, он встал и сделал пару шагов по маленькой комнатке. Домик, снятый Чемадуровым, нравился Николаю все больше, напоминая его жилище в той жизни. Небольшой, стоящий на границе Старого и Нового городков, он настолько пришелся царю по душе, что Николай категорически отказался переселяться во дворец наместника. Даже несмотря на сетования жандармов, что в этом месте, да еще и при близости борделя, охрану Его Величества организовать почти невозможно. Но он уперся, и Микеладзе справился. Вспомнив о наместнике, Николай тут же подумал о вакантной пока должности командующего флотом. Алексеев, насколько он мог судить по увиденному, на нее не подходил. Безынициативен, на кораблях не бывает, методы управления чисто бумажные. Нет, такой командующий в мирное время сгодится, а в военное — погубит флот. «Макарова бы назначить, но старшинства не хватает. И так за Чухнина на меня многие обиделись. Рожественский? На месте, в штабе флота наводит порядок. Остается либо командовать самому, либо перемещать Гильтебрандта, а сие место, на корабли — Макарова, — он замер, не дойдя шага до стола. — А что, идея неплоха. Пока покомандую всем сам, а тем временем будет ясно, кто как справляется. И тогда… Родственничков надолго без присмотра тоже не оставишь, несмотря на всю важность здешних дел для Империи». Япония, о. Кюсю, г. Сасебо, июль 1902 г. «Все-таки Япония — очень небольшая страна, — вчера сам Ито Сукэюки и сидящий напротив вице-адмирал Ямамото успели побывать на заседании правительства, посвященному объявлению войны, далее сели на поезд, затем сменили его на скоростной авизо. Снова поезд и сегодня они уже на острове Кюсю, в военно-морской базе Сасебо. — Интересно, сколько добирался российский Император, чтобы попасть в Рёдзюн(Порт-Артур)? Месяц? Полтора?» — Ито невольно перевел взгляд на сидевшего напротив Гомбей. — Железная дорога у русских еще не работает в полную силу, а это значит, что они надеются на морские перевозки, — вспомнил он один из выводов, прозвучавших вчера. — Вот это надо будет обязательно донести на совете, чтобы дошло до всех без исключений… да, у Империи сейчас единственная надежда — на флот. Это надо вбить в голову самому последнему матросу. А мы — не совсем готовы. Хотя самураю и не пристало жаловаться на остроту меча, но…» — Ито-сан, — неожиданно вышел из задумчивости Ямамото. — Вы уверены, что Того справится? Росскэ — не японцы, — он замолчал, предоставив собеседнику мысленно продолжить за него «но и не китайцы», и терпеливо дожидаясь ответа. Несколько секунд молчал и Ито, перебирая в памяти и анализируя неожиданно всплывшие подробности боя у Дзинсэн (Чемульпо). «Один русский бронированный крейсер, причем изрядно устаревший, и одна канонерская лодка против четырех, а по факту — пяти, японских крейсеров. Тоже не самых новых, но более современных. Русские нисколько не испугались этого соотношения сил и вступили в бой, как настоящие самураи. Кто первым открыл огонь, сейчас уже точно не установить, но все наблюдатели обвиняют японцев. Очень печально и неприятно для Японии. Но русские шли с орудиями главного калибра, развернутыми по-боевому, и открытыми портами среднекалиберной артиллерии, значит тоже были готовы ко всему. Но как это доказать теперь, после сообщения газет всего мира? А русские показали свою готовность, выведя из строя первым залпом все командование отрядом. Бака[7] столпились на мостике и глазели на русских, словно на представление в театре Кабуки. Из-за этого русские получили преимущество в начале боя. И изрядно им воспользовались, пусть в итоге их это и не спасло. Попадание в «Адзуму», попадание в «Идзуми». Затем поворот нестреляющим бортом (которого в действительности не было, но адмирал судит по донесениям) и еще один залп, пока наши бака бестолково палили по маневрирующему кораблю. Попадание в «Нанива». «Чиода» же пытается обойти, на самом деле, понятно, что таранить, русскую канонерку, которая неожиданно удачно маневрирует. Огня никто не открывает, нейтральный порт и нейтральные воды (о стрельбе японского расчета с «Чиода», заставившем старшего среди стационеров капитана цур зее Карла Фридриха поднять сигнал «Прекратить огонь» и, объявив боевую тревогу, начать выбирать якоря, в донесении умалчивалось). Столкновение привело к сильному повреждению «Манджура». Русские возвратились на рейд, причем канонерка едва не затонула и была затоплена экипажем позже. Крейсера же продолжили бой, командование отрядом принял на себя старший офицер «Адзумы» Ринроку Идэ[8]. Отряд начал действовать более осмысленно, к тому же русский крейсер, кажется, сильно поврежденный, сбавил ход. Со стороны гавани подошел поврежденный, но сохранивший боеспособность крейсер «Чиода». В результате «Нахимов» удалось отсечь от рейда, повредить торпедой с «Чиоды» и избить артиллерийским огнем до потери боеспособности. Стоило это, надо признать, тяжелых потерь — утопленного русскими крейсера «Нанива», получившего еще ряд повреждений «Адзумы» и затонувшей «Чиоды». Тяжелый бой, это даже не Ялу…» — пауза затянулась до предела, почти на грани нарушения приличий, когда Ито все же ответил. — Полагаю, Ямамото-сан, что Того — наилучшая кандидатура на данный момент для решения столь… неоднозначной задачи. Иноуе, на мой взгляд, более подходит для тыловой работы. А Идзюин, несмотря на его способности, более штабной работник… — Хорошо, я соглашусь с вами, Ито-сан, — Ямамото не стал настаивать на своей точке зрения, но Сукеюки понял его намек. Понял и запомнил, что, если что-то пойдет неудачно, виновники уже назначены. Но, впрочем, было все равно поздно что-то менять. В порту уже стояли все броненосцы и большая часть Японского флота, а в здании штаба Ямамото, Ито и их спутников ждали адмиралы, которым и предстояло возглавить эскадры в войне. Постоянный флот расформировывался, командовавший им болезненный адмирал Цунада отправлялся с повышением, но фактически в почетную отставку, в один из отделов Морского Генштаба. Командовать воссозданным впервые после японо-китайской войны Объединенным флотом должен был один из героев этой войны, вице-адмирал Того Хейхатиро. В этот флот вошли практически все корабли Японии, включая броненосцы «Микаса», «Асахи», «Фудзи», «Ясима», «Сикисима» и «Хацусе», броненосные крейсера «Идзумо», «Токива» и «Ивате». Три броненосных крейсера и два бронепалубных пока из боеготового состава флота исключены — поврежденные в Чемульпо «Адзума», а еще «Идзуми» и «Якумо», налетевший на скалу при выходе из Сасебо в марте. Они стояли в ремонте тут же, в Сасебо. И до сих пор не были сняты с камней корабль береговой обороны «Мусаси» и авизо «Яеяма». А еще и крейсера «Асама» и «Такасаго» вместе с завершенными постройкой и недавно принятыми истребителями (эсминцами) «Сиракумо», «Касуми» и «Асасио» должны были добираться в Японию, избегая столкновений с русской Летучей эскадрой. По имеющимся у японцев сведениям, в нее русские включили броненосцы «Победа» и «Ослябя», крейсера «Новик» и «Яхонт»[9] и несколько скоростных угольщиков. Так что у командующего японским отрядом контр-адмирала Идзюина забот хватало, несмотря на помощь союзников-англичан. Хватало забот и у остального командования японского флота. Заседание Адмиралтейств-совета, на котором присутствовали адмиралы Ямамото, Ито, Иноуе, Катаока, Арина, Дева, Того и другие, проходило три дня, в течение которых и были решены основные практические вопросы подготовки к войне. Российская Империя, Владивосток — Тихий океан, июль 1902 г. Во Владивостоке стоял ясный и солнечный летний день. Под ласковым солнцем хотелось расслабиться и получать удовольствия, просто радуясь жизни. А между тем жителям города было не до того. По всем улицам, включая даже трущобы на окраинах, люди собирались кучками и недоуменно обсуждали последние новости. Тем более, что на стенах домов белели скверно отпечатанные листки с источниками всех этих обсуждений — высочайшим Манифестом об объявлении войны и Приказом коменданта о введение военного положения. На рейде успокоительно дымили могучие крейсера, а рядом с ними стоял огромный английский пароход «Африди», зафрахтованный японским консулом для вывоза японских граждан, которым были вручены извещения о необходимости покинуть город ввиду начала войны. Крейсера внезапно задымили еще гуще и, неожиданно для наблюдателей, двинулись к выходу из гавани. Серые силуэты кораблей проскользнули мимо судов, выходящих и входящих на рейд, под внимательными взглядами японцев с борта «Африди»… — Вы заметили, Каваками-сан, русские выкрасили свои корабли в боевой цвет? — спросил удивленно один из «торговцев», стоящих на палубе, у консула. — О, это мне известно. Уже неделю, как они не только перекрасили корабли, но и увеличили количество выходов всей эскадрой. Не реже, чем через два дня, даже в воскресенье, — важно ответил консул. — Вы слишком долго ездили по своим торговым делам, Сабуро-сан, — и чуть наклонившись к собеседнику, негромко добавил. — ВСЕ уже знают. А крейсера к вечеру вернутся, ведь углем они загружены не полностью… Между тем, на кораблях Крейсерской эскадры тоже царило недоумение. Потому что плыть в неизвестность, да еще с неполным запасом угля на половине кораблей было несколько странно. К тому же — не похоже на адмирала Небогатова, который уже успел показать себя предусмотрительным, пусть и требовательным начальником. На мостике идущего в дозоре «Варяга» текла неторопливая беседа, офицеры, скучающие на вахте, перебрасывали друг другу свои мнения о ситуации. Уже скрылась из виду суша, вокруг волновалась лишь бескрайняя морская гладь. — Нет, ну все-таки хотелось бы знать, куда идем? Или вернемся назад? — подвел итог праздным рассуждениям старший штурман лейтенант Свербеев. — Что, Сергей Дмитриевич, небось на вечер намечали суаре? (званый вечер) — усмехнулся несущий вахту лейтенант Постельников. — Ну, суаре нам, похоже, не грозит, Анатолий Юрьевич, — отшутился Сергей, показав рукой в сторону «России», одновременно с сигнальщиком, сообщившем о сигнале флагмана «Лечь в дрейф». — Чудит наш начальник, — покосившись на рулевого, негромко, только чтобы его слышал Свербеев, заметил Постельников. — Думаю, сейчас постреляем по щитам и домой, — сделал вывод Сергей. Подумав, что почти тем же самым, плюс еще групповое маневрирование, крейсера занимались с момента назначения Небогатова начальником отдельной эскадры. Несколько минут суматохи, связанной с отплытием командира крейсера, и Анатолий вернулся на мостик. Где снова завязал беседу с штурманом, только теперь уже на французском, так как речь шла о том, о чем матросам слушать не полагалось — о дамах. С одной из которых Постельников собирался встретиться сегодня же вечером. Но вернувшийся с совещания на флагмане командир обломал все его мечтания на корню. Снова набрав ход, эскадра пошла к востоку. Через пару часов хода ее встретили угольщики. Крейсера легли в дрейф, к ним приблизились транспорты, и начался большой аврал — корабли загружались на полную емкость угольных ям. Что можно сказать про угольную погрузку? Повторить слова Киплинга: «И только пыль, пыль, пыль…». Грязные как черти матросы, грязная палуба и над всем этим вьется черное облако пыли. Капитан первого ранга Бэр, командир «Варяга», Бэр был опытным, знающим и образованным морским офицером. Как полагается старому морскому волку, он оставался холостяком, и корабль был его домом. Бэр был всегда опрятно и элегантно одет, и такая же чистота и порядок царили на его корабле. Его лицо отличалось суровой внушительностью, а отношения к подчинённым — строгой требовательностью. Его корабль всегда был образцовым военным кораблём. Злой, словно тысяча морских дьяволов, он, стоя на мостике, смотрел сверху на все творящееся на его крейсере безобразие и негромко ругался. Подошедший доложить старший офицер после рапорта об окончании погрузки спросил: — Позвольте поинтересоваться, чем вы так недовольны, Владимир Иосифович? — А с чего быть веселым, Евгений Карлович? Столько лет готовились к крейсерской войне… и даже погрузку угля как следует не продумали. А если бы вместо узкоглазых азиатов пришлось против островитян сражаться? — Планида у нас такая, — пошутил Крафт, — никогда к войне не готовы. Что в Крымскую, что в Отечественную… — Планида-а…, - протянул Бэр, — мало Государь эту «планиду» вешал. Идите, Евгений Карлович, вестовой явно вас разыскивает… Погрузка продолжалась до темноты. Ночь корабли дрейфовали на том же месте, а к утру транспорты в сопровождении вспомогательного крейсера «Рион» отправились в сторону Владивостока, а остальные крейсера — к Сангарскому проливу. К нему подошли в наползающих сумерках, что не помешало сигнальщикам идущего головным «Варяга» заметить густо дымящий пароход. Отправив сообщение о встрече и получив в ответ приказ адмирала, крейсер устремился навстречу несущему японский флаг судну. На пароходе, как видно, уже прочли флажный набор, поднятый на крейсере, по международному своду сигналов требующий спустить шлюпки и покинуть судно. Поэтому, не дожидаясь приближения русских, застопорили машину и начали спускать шлюпки. Как только они отплыли на безопасное расстояние, как пушка с «Варяга» выстрелила пристрелочным. Снаряд, не разорвавшись, поднял фонтан воды далековато от судна «Хагинура-мару», название которого удалось прочитать мичману Твермесу, посещавшему курсы японского во Владивостоке. Еще выстрел, еще и еще один… Промах за промахом… Броненосные крейсера уже почти догнали «Варяга», заставив командира недовольно заметить старшему артиллерийскому офицеру …, командовавшему стрельбой. — Что-то долго вы пристреливаетесь. Так нас не просто обгонят, а еще и ждать будут. — Первый раз стреляем не по щитам, а по настоящей цели, Владимир Иосифович, — ответил лейтенант Пышнов. Но «фитиля» артиллеристам задал, лично сбегав к орудию, а вернувшись на мостик — еще раз запросил данные стоявшего старшим у дальномера мичмана Черниловского-Сокола, уточняя дистанцию. То ли ругань, то ли уточнение дистанции помогло, но очередной снаряд попал точно в трубу парохода, причем исправно взорвавшись и снеся ее за борт. После чего Пышнов приказал стрелять залпами всем бортом, после тройки каковых судно неторопливо, словно нехотя, легло на борт. Потом, неожиданно перевернувшись, быстро ушло под воду. Но «Варягу» все же пришлось догонять отряд и в Сангарский пролив он вошел самым последним в колонне, мателотом «Светланы». Через пролив эскадра нагло прошла днем, не скрываясь, словно дразня наблюдателей. Сигнальщики с крейсеров докладывали, что заметили у берега множество поспешно улепетывающих джонок, а в бухте Хакодате, кажется, даже несколько канонерок. Но Небогатов решил не задерживаться на столь незначительные цели, если только сами японцы не рискнут заступить дорогу крейсерам. Однако таких храбрецов (или самоубийц) русским что-то не повстречалось. Поэтому в Тихий океан Крейсерская эскадра вышла без помех. А потом началось настоящее веселье, которое с легкой руки одного из мичманов, любителя английской литературы, получило среди экипажей название «Большой Охоты». За неделю русские крейсера сумели захватить в качестве призов или утопить семь пароходов, из которых три английских, и отправить на дно вспомогательный крейсер «Касуга-мару». После чего караван из крейсеров и тройки захваченных быстроходных судов вернулся во Владивосток, проскользнув между Курильскими островами, а затем проливом Лаперуза. Как оказалось, Того рискнул разделить силы и отправил перехватывать русскую эскадру тремя броненосными крейсерами и четырьмя бронепалубными под командованием адмирала Катаока. Однако те искали русские рейдеры недолго, так как Первая Тихоокеанская эскадра тоже прошлась вдоль берегов Кореи. Причем бронепалубные крейсера дошли до Корейского пролива, утопив пару неудачливых транспортов с войсками и сопровождавшую их старую канонерскую лодку «Атаго». Боя между главными силами не произошло только случайно — эскадры проскочили в нескольких десятках миль друг от друга. Но японцы конвоировали пароходы с армией генерала Оку. Поэтому они и не занимались специально поиском русских сил, которые благополучно возвратились в Порт-Артур. Но даже отвлеченный на столь срочные дела Того не забыл отправить разведку к русским портам на Ляодуне. Так что, возвращаясь в Порт-Артур, русские встретили рядом с гаванью парочку легких и скоростных японских крейсеров — «Касаги» и «Читосе». Которые, покрутившись вокруг эскадры, кинулись бежать, лишь только в их сторону двинулись, набирая скорость, русские бронепалубные крейсера. Кто сказал, что они словно бродячие собаки, в которых бросили камень, так и осталось неизвестным. Но прозвище прижилось и теперь легкие японские крейсера-разведчики иначе, чем «собаки» или, пренебрежительно, «собачки» на эскадре и не называли. Российская Империя, Санкт-Петербург, июль 1902 г. Все смешалось в здании на Дворцовой набережной, двадцать шесть. Слуги, вместо исполнения своих обязанностей, старались укрыться у себя в комнатах. А если и вынужденно по неотложным делам выходили на «барскую половину», то передвигались перебежками, стараясь превратиться в тень и не попадаться на глаза хозяйке. Владимирский дворец напоминал, по словам одного из побывавших там офицеров, «Севастополь в Крымскую, под обстрелом англо-французов». Прав был знаменитый писатель, заявивший, что каждая несчастная семья несчастлива по-своему. Он только забыл добавить, что и переносят свои несчастья тоже абсолютно по-разному. В данном случае великая княгиня Мария Павловна, переживая тяжелое ранение своего любимого и балованного сына Кирилла, впадала временами в настоящую истерику и даже могла бросить в слугу, чем-то не угодившего или оказавшегося в не то время и не в том месте, любым тяжелым предметом. Что и делала уже несколько раз. Конечно, внешне все было абсолютно прилично, гостей, заглядывавших во дворец с выражениями сочувствия, «тетя Михень» встречала пристойно и спокойно. Разве что позволяла отпустить не слишком остроумную, но очень ядовитую реплику о «царе, готовым ради утоления обиды за удар саблей по голове» пролить кровь тысяч ни в чем не виноватых своих подданных и несчастных японцев. Или заявить, что удар японского городового очень нехорошо отразился на умственных способностях нашего Государя. Зато потом, после ухода очередной делегации от гвардейского полка или светского знакомого, отрывалась на слугах. Которые, надо признать, не молчали и слухи о таком ее поведении понемногу распространялись по столице. Граф Стенбок-Фермор, светский тонняга и остроумный собеседник, заметил во время одного из приемов по этому поводу, что больше всего в этом случае повезло великому князю Владимиру. И что тот, по прибытии в Ташкент, должен поставить пудовую свечу за здоровье Его Императорского Величества, столь своевременно направившего его в Туркестан. Bons mots[10] графа моментально разлетелись по гостиным столицы, а оттуда — и в другие места, оказавшись, в конце концов, напечатанном даже в одном из желтых газетных листков, расплодившихся в Империи после снижения требований к цензуре, словно ряска на воде застойного пруда. Удивительно, но в квартире на Тверской, которую так любил посещать господин Извеков, спокойствия тоже не наблюдалось. В гостиной, в которой обычно царила атмосфера непринужденной светской беседы, сегодня было довольно шумно. Причем больше всех возмущался именно Сергей Маркович. Присяжный поверенный вел себя, надо признать, столь непохоже на себя, что некоторые гости от удивления не могли вымолвить ни слова. — Варварство и тирания! — громил громким голосом, словно своего оппонента в суде, Сергей Маркович оторопевшего от такого напора собеседника. — Спровоцировать несчастных японцев на стрельбу, а потом их же в этом обвинить и объявить войну — это византийство, варварство и нецивилизованность! — Извините, Сергей Маркович, — робко возражал ему хозяин квартиры, подавленный бешеным напором его речи, — но «Новое время» пишет… — Реникса и ерунда! — безапелляционно пресек попытку отпора Извеков. — Английская «Таймс» опубликовала подробный отчет и из него следует, что именно наш корабль был готов к бою! Японцы шли, ни о чем не подозревая и поэтому начали столь поздно защищаться. И понесли потери! Но даже и при таком благоприятном раскладе наши «самотопы»[11] не смогли их разбить и потеряли оба судна! Позорище! Хотели устроить второй Синоп, а получили второй Севастополь! Еще, поверьте мне, и Крымскую вторую получим, при сей варварской политике! — Но позвольте, немецкая «Берлинер Тагерблат» пишет…, - попытался прервать обличающую речь юриста кто-то из гостей. — Не позволю-с, батенька! — громко возразил Сергей Маркович. — Не позволю! Немцы, после заключения нового торгового соглашения в благоприятном для них духе, готовы и не такое написать, лишь бы помочь сохранить трон за…, - он перевел дух, осмотрел присутствующих и закончил, гордо подняв голову, но понизив громкость, — за Ананасом. Кто-то испуганно выдохнул, кто-то иронически улыбнулся… но в этот момент из прихожей донесся звонок новомодного электрического звонка, голоса и из коридора донесся малиновый перезвон шпор. — Жандармы! — ахнула хозяйка, побледнев и готовясь упасть в обморок. Все молча повернулись к двери, словно гости городничего в последней сцене «Ревизора»… И облегченно выдохнули, когда в дверях появился, вслед за непонятно почему раскрасневшейся горничной, знакомый всем присутствующим Михаил Пафнутьевич Гаврилов. Только не в привычном всем ладно сидящем статском костюме, а в новой необмятой форме кавалериста, с погонами прапорщика. — Et tu, Brute![12], - вырвалось у Извекова. — На войну и на смерть… — Dulce et decorum est pro Patria mori[13] — ответил на той же латыни Гаврилов. — Михаил Пафнутьевич, да как же так? Вы же в министерстве… — пораженно взмахнула руками хозяйка (у которой, надо признаться на этого молодого и холостого чиновника были некие виды ввиду скорого приезда племянницы). — А вы все бросаете… — Увы, милейшая Капитолина Львовна, но труба зовет, — усмехнулся бывший столоначальник. — Да, признаться и в министерстве грядут некие пертурбации, — негромко заметил он, так, чтобы слышали только встречающие его хозяин и хозяйка. — Настоящий патриот, полагаю, не имеет права отсиживаться в стороне, когда его Родине грозит опасность. Тем более, «желтая», — добавил он громче, напомнив о недавней речи Извекова по поводу китайской «желтой опасности», грозящей нашему Дальнему Востоку в связи с аннексией Маньчжурии. Да, прием, о котором заговорили в соответствующих «кругах» явно удался. Китай, район реки Ялу-Тюренчен, июль 1902 г. Работа на позициях кипела вовсю, словно противник ожидался уже завтра. Незадействованные на рытье окопов солдаты не просто отдыхали, а лежали ниже по берегу редкой цепью с винтовками, готовые в любой момент открыть огонь. Генерал-майор Гернгросс, одобрительно посмотрев на вытянувшегося во фрунт поручика, подбежавшего с докладом, ответил на его приветствие, но выслушивать не стал, прервав речь офицера взмахом руки. — Без доклада, господин поручик. Мы прекрасно видим сами, что у вас дела идут. Как справляются запасные? Что мешает работам? И почему не возводите редут? — Ваше высокопревосходительство, запасные старших возрастов за время пешего перехода в службу втянулись и сейчас не требуют специального надзора, за исключением обучения на трехлинейную винтовку, кою не знают совершенно. Посему мною, с разрешения ротного командира организованы занятия по изучению сего оружия с одновременным выполнением задач боевого охранения и отдыха от земляных работ. Касательно же помех выполнению работ докладываю вашему превосходительству, что основным препятствием является недостаточное число шанцевого инструмента и строевого леса. Посему командиром роты капитаном Нетребко совместно с командиром батальона принято решение в первую очередь оборудовать окопы, а после прибытия взвода от саперной роты — и остальные намеченные укрепления. — Хорошо, господин поручик. Выражаю вам благодарность за образцовую организацию. — Гернгросс выслушал уставной ответ поручика, милостиво кивнул и попрощавшись, двинулся вперед. За ним неторопливо тронулась и его свита.