…Актовый зал полон. Здесь собрался весь цвет Цюриха, ученые, журналисты, представители власти. Приехали коллеги из других городов, даже из соседних государств. Видны мундиры военных, фраки дипломатов. Здесь много женщин, молодых и старых. Но больше всего собралось студентов. Уже заняты все ряды, принесены приставные стулья. Кое-кто примостился на подоконниках и даже просто стоят в проходах и у двери. Слышны негромкие разговоры, смех. Кто-то пришел сюда, как в цирк, на развлечение, посмотреть, как будет проваливаться эта выскочка, которая хочет быть умнее всех. Другие страстно желают ей удачи. — Как хотите, но я не верю в эту затею, даже если она защитит диссертацию. Женщина не способна к систематическим занятиям, к занятиям наукой. Это слишком тяжелый труд, — говорит полный лысый господин своему соседу. — Конечно, женщина должна заниматься семьей. Это ее призвание. — Но почему вы считаете, что мы больше ни на что не способны? Есть же женщины-артистки! — вмешивается в разговор миловидная блондинка с высокой модной прической. — Артистки — другое дело. Согласитесь, мадам, притворство и лукавство всегда было свойственно женщине, — улыбается лысый господин. — Ах вот вы как… — О, оставим эту тему, дорогая, не будем портить настроения, — примирительно говорит мужчина, сидящий рядом с блондинкой, видно ее муж. — Ты лучше посмотри, вон уже за стол садятся ректор университета и декан медицинского факультета. Видимо, скоро начнется… А за стеной, в небольшой аудитории, Надежда Суслова торопливо перелистывает диссертацию. Как будто все ясно и все она помнит. И все же она нервничает. Как она начнет? Как взглянет в этот переполненный зал? Не потеряет ли от волнения дар речи? Диссертация написана на немецком языке, и изложить ее Надя должна по-немецки. И хотя она уже прилично знает этот язык, но как хорошо было бы рассказать все на родном русском. Но вот в зале зазвонил колокольчик. Надя берет свою диссертацию и идет в зал. Как в тумане она видит ряды кресел, лица. Она проходит вперед, поднимается по ступеням на кафедру. Сотни глаз смотрят на нее, настороженные, внимательные, насмешливые. В зале царит тишина. Даже слышно, как тикают часы на стене, как где-то высоко у стрельчатых окон, радуясь солнечному дню, воркуют голуби. Надя стоит на кафедре и ощущает эту напряженную тишину и биение своего сердца. Она произносит первые слова, слышит свой голос и вдруг замечает, что он звучит спокойно и уверенно. Она смотрит в зал и чувствует, что эти устремленные на нее глаза, эта тишина и внимание, неожиданно для нее самой, придают ей силы. Невидимые нити протягиваются между нею и аудиторией. Теперь она не боится даже этих насмешливых глаз прямо перед собой и вот тех, с краю. — Я им докажу! — говорит она сама себе. — Я заставлю в нас поверить! Суслова подходит к заранее развешанным на стене рисункам. С указкой в руке она разъясняет взаимодействие между центральной нервной системой и двигательными функциями организма. Потом показывает опыты на лягушках. Своей работой Суслова утверждает существование рефлекторного воздействия центральной нервной системы на организм. Центральная нервная система управляет движением и торможением органов. Это еще одно доказательство теории о рефлексах русского ученого-физиолога Ивана Михайловича Сеченова. Надя видит, как то в одном, то в другом ряду седовласые ученые вынимают листы бумаги, записывают. Ей задают вопросы. Некоторые из них каверзные. Но она отвечает спокойно и обстоятельно. Ведь все это продумано. Надя специально ездила к Сеченову, чтобы под его руководством проделать все необходимые эксперименты. Но вот больше нет вопросов. Выступили оппоненты. Защита закончена. В зале раздаются аплодисменты. Они звучат со всех сторон. — Браво! Брависсимо! — скандируют студенты. — Виват первой! — Мы пойдем за вами! — слышатся возгласы женщин. Зал встает, приветствуя Суслову. Надя сходит вниз по ступенькам и садится в первом ряду. На кафедру поднимается ее руководитель, профессор Эдмунд Розе. — Я рад выразить свое глубокое удовлетворение защитой мадемуазель Сусловой. Ее диссертация открыла новую страницу в истории медицины, — говорит он. — Мне было приятно и лестно, как старшему товарищу, помогать Надежде Сусловой, тем более, что не только эта работа, но и весь путь в нашем университете показал ее трудолюбие, упорство и самостоятельность. И, если сказать правду, никто из нас вначале не верил в счастливое окончание первого эксперимента женской эмансипации. Но мадемуазель Суслова доказала обратное. Шаг за шагом она развеивала наши сомнения. Своей преданностью нашему общему делу она завоевала наши сердца. Почему-то исторически сложилось такое отношение к женщине, что пока речь идет о служительских обязанностях, приготовлении кушаний или мытье белья — все хорошо. Но как только заговорят о более возвышенном труде — так прекрасный пол встречает самый грубый отпор. Приводят даже в доказательство малый объем головы классических статуй богини Венеры. Я же глубоко убежден, что скоро во всех странах настанет время, когда женщинам будет предоставлено право трудиться равно с мужчинами. Что касается врачебной деятельности, то она как нельзя больше подходит женщине, ибо в самой натуре женщины заложены сострадание, сердечность, столь необходимые для лечения страждущего человека. А ум у женщины, вопреки сложившемуся мнению, ничуть не ниже, а иногда острее, чем у мужчины. И это блестяще доказала глубоко уважаемая нами мадемуазель Надежда Суслова, — закончил Розе, сделав в сторону Сусловой поклон. Снова в зале загремели аплодисменты. Женщины повскакали с мест. Теперь кричали: — Виват профессору Розе! — Ваши слова вещие! Когда зал немного успокоился, профессор Розе, стоя на кафедре, взял из папки плотный лист бумаги с золотым обрезом. — «Квод бонум фаустум феликс фортунатум квэ сит»… — читает он докторский диплом. И эти слова, написанные по-латыни, звучат под высокими сводами зала торжественно, как заклинание. Их не все понимают из сидящих здесь, но медики их знают хорошо. «Да будет счастлив во всем добром, благоприятном и приносящем счастье… Я, Эдмунд Розе, ординарный профессор хирургии, от имени и по уполномочию Цюрихского медицинского факультета присуждаю…» Профессор Розе сходит с кафедры, вручает диплом Сусловой и пожимает ей руку. Но церемония еще не окончена. На кафедру поднимается другой профессор, декан факультета, и читает особую присягу, клятву, которую должен дать каждый молодой врач: «Принимая с глубокой благодарностью даруемые мне наукой права врача и постигая важность обязанностей, возлагаемых на меня сим званием, я даю обещание в течение всей своей жизни ничем не помрачить чести сословия, в которое ныне вступаю. Обещаю во всякое время помогать по лучшему моему разумению прибегающим к моему пособию страждующим; свято хранить вверяемые мне семейные тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми силами ее процветанию, сообщая ученому миру все, что открою… Обещаю быть справедливым к своим товарищам-врачам и не оскорблять их личности; однако же, если бы того потребовала польза больного, говорить правду и без лицеприятия…» На кафедре снова Эдмунд Розе. — Если вы намерены добросовестно исполнять все выслушанное вами, то удостоверьте нас в этом явственным «да», — обращается он к Сусловой. — Да! — спокойно и уверенно говорит Суслова. Теперь уже все. То, к чему стремилась она все эти годы, из-за чего испытывала много горьких минут, наконец достигнуто. Но только теперь начнется настоящая большая работа. Лечить людей, облегчать их страдания, заставить отступать болезни и самую смерть! Вот ее призвание и жизненная задача. Теперь она поедет на родину. Несмотря на то, что ей уже предлагали оставаться здесь, в Швейцарии, в Цюрихе, она не хочет. Скорей домой, в родную Россию! Но как-то примут ее там, разрешат ли работать? ГЛАВА XV 15 сентября 1868 года в Палибине играли свадьбу. Генерал, конечно, не вполне был доволен женихом. Но Софа твердо заявила: она любит Владимира и никогда никого другого не полюбит. И если родители хотят ее счастья, пусть дадут согласие. Свадьба была обставлена богато. Приглашено много гостей. Для молодых заново отделали половину дома. Но они не захотели остаться. После венчания и званого обеда Софа и Владимир собрались уезжать. Их убеждали. Мать, отец, родственники. Одна Анюта молчала. Перед самым отъездом Софа, крепко обнимая сестру, шепнула: — Мне хорошо. Я рада. Только горюю, что ты остаешься. Но я верю — это ненадолго. Скоро и ты будешь с нами. Мы все устроим. Они уехали. А 17 сентября Софа уже писала Анюте: «…Сегодня приехали мы в Петербург в 12 часов; мне нечего говорить тебе, как счастлива я была въезжать туда; это совершенно новое чувство въезжать в Петербург свободно, не в гости, а домой, для начала хорошей труженической жизни, о которой мы мечтали все эти годы; это чувство ты очень легко поймешь, и я сознаюсь, что в первую минуту оно совершенно охватило меня. …Все это так ново, так соблазнительно хорошо для меня, что я могу только удерживать себя, вспоминая о тебе и о нашем последнем прощанье…». Софья счастлива начать новую трудовую жизнь. Она надеется, что правительство даст положительный ответ на петицию, разрешит женщинам учиться. На это же надеются Философова, Трубникова, Стасова и еще четыреста женщин, подписавших петицию. Наконец руководители женского движения добились приема у министра просвещения. Граф Дмитрий Андреевич Толстой был в хорошем настроении и говорил с ними доверительно и весело. Впрочем, он умел скрывать свои мысли. Это был тот самый Толстой, которого Александр II поставил министром просвещения после покушения Каракозова для искоренения «стремлений и умствований». Толстой ревностно старался в гимназиях и высших учебных заведениях уничтожить все свободолюбивое и мыслящее. Был усилен полицейский надзор за студентами. Запрещены не только публичные собрания и сходки, но даже любительские спектакли, концерты. Дома, в кухмистерских, в садах — всюду процветала слежка, подслушивания, доносы. — Ну что вы затеяли? — сказал Толстой. — Ха-ха-ха! И вы серьезно думаете, что принесете пользу отечеству! Насмешили! — Министр просвещения, приземистый, полный, вынул платок, вытер лицо и лысину. — Да вы знаете, что вы наделаете? Женщина создана для семьи. Уют — разные там этакие занавесочки, кружевца, — он повертел в воздухе пальцами. — Муж чтоб был доволен. Детей растить. Так ведь и церковь велит. Поэтому, при всем моем уважении к вам… — Министр посмотрел на сидящих перед ним троих женщин. Больше всего он обращался к Философовой, все-таки как-никак жена военного прокурора — и чего ей-то здесь, в самом деле, надобно! — При всем моем уважении — ничего не могу поделать. — Господин министр, нашу петицию подписали четыреста женщин. Они жаждут учиться, — сказала Надежда Васильевна Стасова. — Они бараны, мадам, попросту бараны. Они сами не знают, что им нужно. Вы запевалы, и вам надо подумать над вашей ролью. А им все равно куда идти — новость, рот им и нравится! И мы не имеем в истории примеров… — А Суслова, господин министр? — воскликнули все трое женщин.