Пульс Крэга почти пришел в норму. — Вы поступили правильно, доктор Бауман, что связались с нами сразу. Мы выделим для ведения вашего дела опытного и умелого адвоката. А сейчас как можно скорее пришлите повестку и копию жалобы. Вам придется дать показания в течение тридцати дней после вручения документов. — Я могу переслать все материалы с посыльным в понедельник. — Превосходно. А пока, если не возражаете, я посоветовал бы вам освежить вашу память касательно данного дела. В первую очередь приведите в порядок все записи. Это надо сделать обязательно, это для вашей защиты. Крэг кивнул, соглашаясь. — Что касается ваших записей, доктор Бауман, то настоятельно советую не вносить в них какие-либо изменения. Это относится и к опискам, и к грамматическим ошибкам — ко всему, что может показаться вам неряшливостью. Ни в коем случае не меняйте даты. Короче говоря, оставьте все как есть. Вы меня поняли? — Безусловно. — Отлично! В таких делах каждое изменение может быть настоящим подарком для обвинителя, даже если оно совершенно не касается существа текста. Любое изменение ведет к катастрофе, поскольку ставит под сомнение цельность характера и честность. Надеюсь, я все ясно излагаю? — Предельно ясно. Благодарю вас, мистер Маршалл, я уже чувствую себя немного лучше. — Так и должно быть, доктор. Можете не сомневаться, что мы отнесемся к вашему делу предельно внимательно, поскольку все мы хотим завершить его быстро и успешно, чтобы вы могли вернуться к тому, что вам удается лучше всего, — к заботе о пациентах. — Ничего лучшего я не мог бы и пожелать. — Мы всегда к вашим услугам, доктор Бауман. Я хочу привлечь ваше внимание еще к одному, уже последнему вопросу. Ни в коем случае, повторяю, ни в коем случае не обсуждайте вашу проблему ни с кем, кроме вашей супруги и адвоката, которого мы вам выделим! Это относится к коллегам, знакомым и даже близким друзьям. Это чрезвычайно важно. Крэг виновато посмотрел на Леону, осознав, как много лишнего наболтал. — Даже близким друзьям? — переспросил Крэг. — Но это же означает, что я лишусь эмоциональной поддержки. — Мы это понимаем, но если вы будете об этом говорить, последствия могут быть гораздо хуже. — А какие могут быть последствия? — поинтересовался Крэг. Он не знал, какие слова Маршалла Леона могла услышать. Слушала она, во всяком случае, очень внимательно. — Друзей и коллег может легко найти и обвинитель, если это отвечает его интересам. Использование коллег, друзей, даже очень близких, в качестве свидетелей может оказаться весьма мощным средством. — Я буду обязательно помнить об этом, — сказал Крэг. — И благодарю вас за предупреждение, мистер Маршалл. Пульс Крэга снова участился — ведь положа руку на сердце, он знал о Леоне лишь то, что она молода и целиком сконцентрирована на собственных интересах. Последнее, конечно, можно было понять. Кроме того, ему добавляла головной боли ее болтливость. — Всего хорошего, доктор Бауман. Мы свяжемся с вами, как только получим повестку и жалобу. А вы попытайтесь успокоиться и продолжать нормальную жизнь. — Попытаюсь, — несколько неуверенно произнес Крэг, понимавший, что теперь ему придется жить под грозовым облаком до тех пор, пока все не закончится. Он не знал только, насколько темным будет это облако. Ему придется научиться не обращать внимания на произношение Леоны. Крэг понимал — то, что он наговорил ей о Пейшенс Стэнхоуп, может очень дорого стоить ему на суде. Нью-Йорк, штат Нью-Йорк 9 октября 2005 года, 16.45 Джек Стэплтон внимательно рассматривал сердце и легкие. Перед ним на секционном столе лежало тело женщины пятидесяти семи лет. Ее голову поддерживала деревянная подставка, глаза неотрывно смотрели на люминесцентные лампы над столом. Джеку помогал дежурный санитар Мигель Санчес. Вскрытие пока не обнаружило какой-то серьезной патологии, если не считать довольно большой, но, видимо, бессимптомной фибромы матки. Джек пока не понимал, что могло стать причиной смерти внешне вполне здоровой женщины, внезапно скончавшейся в универмаге «Блумингдейл». При пульпировании легких Джек ощутил сильное сопротивление. Ткань была более твердой, чем обычно. Джек сделал многочисленные надрезы. И опять ткань сопротивлялась сильнее, чем можно было ожидать. Поднеся орган к глазам, он осмотрел разрезы, чтобы разобраться в характере ткани. Джек не сомневался, что микроскопический анализ покажет фиброз. Но почему легкие были фиброзными? Теперь ему предстояло заняться сердцем. Джек взял зазубренный пинцет и ножницы с тупыми кончиками. Он уже был готов начать работу, но дверь прозекторской открылась. Джек не сразу понял, кто вошел, но уже через несколько секунд узнал Лори, несмотря на то что в ее пластиковой маске отражался свет ламп. — А я-то думала, куда ты подевался, — произнесла она с едва заметным раздражением. На Лори, как на Джеке и Мигеле, был защитный костюм. Все сотрудники, находясь в прозекторской, были обязаны носить этот скафандр во избежание заражения разными микробами и вирусами. — Значит, по-твоему, я должен был догадаться, что ты меня ищешь? — Блестящее умозаключение, — сказала Лори и, взглянув на секционный стол, добавила: — Именно здесь я и рассчитывала тебя найти. С какой стати такое позднее вскрытие? — Ты же меня знаешь, — ответил Джек. — Я не в силах отказаться от удовольствия, когда оно само стучит в мою дверь. — Есть что-нибудь интересное? — спросила Лори, игнорируя черный юмор Джека. Она прикоснулась затянутой в перчатку рукой к разрезу на одном из легких. — Пока нет, но думаю, что скоро нападу на золотую жилу. Ты видишь, что легкие у нее фиброзные. Думаю, что таким же окажется и сердце. — Что предшествовало смерти? — У нее остановилось сердце, когда ей в магазине назвали цену пары туфель от Джимми Чу. — Очень смешно. — Если серьезно, то у нее острая сердечная недостаточность. Случилось это действительно в магазине. Само собой разумеется, я понятия не имею, что она покупала. Может быть, даже вовсе и не туфли. Но как бы то ни было, ей немедленно попытался оказать помощь оказавшийся рядом добрый самаритянин с медицинским образованием. Ей делали искусственное дыхание и закрытый массаж даже в «скорой». Когда тело доставили, главный врач приемного покоя Центрального госпиталя позвонил мне и сказал, что, несмотря не все усилия, они смогли с помощью электронного стимулятора добиться лишь единичного сокращения сердечной мышцы. Очень раздосадованный, доктор попросил выяснить, нет ли чего такого, что они могли сделать, но не сделали. Его ответственность произвела на меня сильное впечатление. Настоящий профессионализм! Я пообещал ему немедленно провести аутопсию и сразу сообщить результаты. — Весьма, весьма похвально, — сказала Лори. — Когда ты потрошишь трупы в столь поздний час, мы на твоем фоне выглядим бездельниками. — Если это выглядит как утка и крякает, как утка, — значит, это и есть утка! — Ладно, шутник, я не намерена состязаться с тобой в остроумии. Ты и так меня заинтриговал. Поэтому продолжай. Джек наклонился, внимательно осмотрел, а затем вскрыл главные коронарные артерии. — Нет, ты только взгляни на это, — неожиданно выпрямившись, сказал он и поднял сердце так, чтобы Лори могла лучше видеть. Он прикоснулся к сердцу пинцетом. — Вот это да! — воскликнула Лори. — Я никогда не видела такого сужения в нисходящей задней ветви. Сужение не атероматозное, а эволюционное. — Я тоже так думаю, и это, судя по всему, объясняет, почему сердце отказывалось реагировать. Неожиданная, даже кратковременная блокада могла спровоцировать сильнейший сердечный приступ, затрагивающий часть проводящей системы. Я уверен, что вся задняя стенка поражена обширным инфарктом. Но это тем не менее не объясняет изменений в легких. — Почему бы тебе не открыть сердце? — Именно так я и намерен поступить. Сменив ножницы и пинцет на нож, Джек сделал на сердце несколько надрезов и отошел чуть в сторону, чтобы Лори могла лучше рассмотреть распластанный орган. — Смотри: поврежденный и едва работоспособный митральный клапан. — Почти не работающий. Женщина была ходячей бомбой замедленного действия. Меня удивляет, что сужение артерий или дефект клапана не вынудили ее обратиться к врачу. Это очень скверно. И то и другое поддавалось хирургической коррекции. — Страх перед скальпелем превращает некоторых людей в стоиков. — В этом ты совершенно права, — ответил Джек, собирая образцы для микроскопического анализа и помещая каждый во флакон с соответствующей наклейкой. — Но ты еще не сказала, почему меня ищешь. — Примерно час назад я узнала о дате нашего бракосочетания. Я тут же захотела сообщить тебе об этом, чтобы дать ответ как можно скорее. Джек на время прервал свое занятие. Даже Мигель оторвался от раковины. — Весьма забавная обстановка для подобного сообщения, — сказал Джек. — Но я же не виновата, что нашла тебя здесь, — пожала плечами Лори. — Хочу ответить им сегодня, до наступления выходных. — Ну и когда же? — спросил Джек, покосившись на Мигеля. — Девятого июня, в половине второго. Что ты на это скажешь? — А что, по-твоему, я должен сказать? — фыркнул Джек. — Мне кажется, прошла вечность с того момента, когда мы решили, что нам надо через это пройти. Вообще-то я подумывал о ближайшем вторнике. Лори рассмеялась. Сразу запотевшая изнутри маска приглушила смех. — Как мило с твоей стороны. Но дело в том, что мама всегда мечтала о свадьбе в июне. Лично я считаю, что июнь — прекрасное время года, поскольку погода хороша не только для церковного обряда, но и для медового месяца. — В таком случае с моей стороны возражений нет, — ответил Джек, бросив взгляд на Мигеля. Его раздражало, что парень явно прислушивается к их разговору. — Остается одна проблема. В соборе в июне все субботы заняты. Ты представляешь? За восемь месяцев до события! Девятое июня приходится на пятницу. Тебя это не тревожит? — Пятница, суббота… Для меня это не играет никакой роли. Я человек без предрассудков. — Замечательно! Вообще-то я предпочитаю воскресенье — ведь это больше соответствует традициям. Да и гостям легче собраться. Но жизнь такова, что у нас нет выбора. — Эй, Мигель! — повысил голос Джек. — Ты скоро закончишь с кишками? Постарайся, чтобы эта работа не заняла у тебя остаток жизни. — Все сделано, доктор Стэплтон. Я жду, когда вы подойдете посмотреть.