– Не слушайте вздорных баб, – ответил смиренно схиигумен. – Никого я и тем более моя паства не убивали. А Серафима… – Что? – спросил у него полковник Гущин. – Она же не монахиня была, она в миру обреталась. Там и ищите ее убийцу. За стенами нашей обители. – Вы ее хорошо знали? – Я много лет был здешним духовником в монастыре. – Монах в женской обители – духовник? – Да. Церковь это разрешает. – И вы были духовником Серафимы? – Сначала да. Потом она перестала ходить ко мне на исповедь и слушать меня. – Почему? – Я открыто осудил власти за введение карантина. Это бред. Потому что нет никакого коронавируса и не было никогда. Все это выдумки. – Умерших от вируса сейчас в три раза больше, чем потерь наших в Афганскую войну, – заметил Макар Псалтырников. – Это выдумки? От чего же люди умирают? – А люди смертны. От чего-то да умирают. Мало ли. – Но церковь всегда занимала разумную взвешенную позицию по вопросам поведения во время эпидемии. Прививаться паству агитируют, соблюдать неукоснительно все требования врачей. – Шибко умный, да? – Отец Афиноген глянул на Макара из-под кустистых бровей. – Шибко образованный, парень. Счастья-то тебе от этого подвалило, нет? Что-то не вижу я, что ты очень счастливый. – Серафима конфликтовала с вами на почве вашего отрицания эпидемии? – уточнил полковник Гущин. – Дура она была, распропагандированная телевизором, – жестко ответил схиигумен. – Что скажут по телику – тому и верила свято. Я ей – открой глаза, оглядись. Мир больше экрана. А она меня в ереси начала упрекать. Меня? А я ей – я, что ли, храмы велел на карантин закрыть в такое время? В такое время, когда слово Господне – оно как набат должно быть! Когда люди напуганы и сбиты с толку, и нет им ни покоя, ни утешения. Нет места даже, где помолиться о здоровье близких! Храмы закрыты! Это что – христианский поступок? Так только еретики поступают! Полные отщепенцы. – Но о каком таком времени можно говорить, если эпидемии, по-вашему, нет и вирус – выдумки? – снова встрял Макар. – Не логично, святой отче. – Ты логику в собственных поступках ищи, в своей жизни. – Схиигумен снова глянул на него. – Совет хочешь? Но он не успел дать совет Макару. Потому что монашки из противного лагеря внезапно разразились криками и проклятиями. – Серафима против него выступила, она в епархию на него написала, она первая тревогу начала бить – мол, раскол и смута в умах! – кричали монашки. – А ты ей угрожал открыто. Она тебя не испугалась, жалобу митрополиту даже написала. А ты ее кляузницей лаял и потаскухой. А она дева непорочная… – Сколько лет было Серафиме? – уточнил Гущин. – Сорок пять! – кричали монашки. – Из них десять она здесь прожила, хотя пострига не принимала. Она всю бухгалтерию монастырскую вела при нашей игуменье Матроне. А ты как появился со своей бандой, перво-наперво руки в монастырские финансы запустил. Она и в этом тебя обличала. В растрате и присвоении денег наших. – Мятежная Иезавель, – хмыкнул Макар. – Храбрая женщина. – Вот так они всегда, – печально покачал головой схиигумен Афиноген. – Раз против власти ты – значит, раскольник, блудодей, а теперь еще и вор. Это такое клише сейчас расхожее. Его спецслужбы на Лубянке выдумали и тиражируют для всех несогласных. – Вы сам бывший сотрудник правоохранительных органов, и вы сидели за убийство, – сказал ему полковник Гущин. – А сейчас вы говорите, словно… – Да он себя протопопом Аввакумом возомнил! – крикнула свидетельница Павлова. – Ниночка, скажи, а? Толстая Нина Кавалерова и на это молча и печально кивнула. – Где одно убийство, там и второе. – Гущин смотрел на схиигумена. – Я тот грех свой отмолил и искупил. Я из ревности тогда это сделал, женщину приревновал любимую. – Схиигумен покачал головой. – И с тех пор понял – женщина есть сосуд смуты и зла. И Серафима была такой. Она не о пастве здешней пеклась, а о власти своей утраченной, коей она при игуменье обладала. – Она тебя хотела заставить нормы элементарные санитарные соблюдать, когда столько зараженных! – крикнула монашка-обличительница. – В монастыре нет и не было больных. – Отец Афиноген повернулся к полковнику Гущину. – Вот ты, мой бывший коллега, заболеть боишься. Дрянь всю эту на себя нацепил – маску, перчатки. Да если бог решит наказать болезнью, разве спасет от его наказания маска из марли? Ты подумай своей головой. И сними ты ее, открой лицо, вздохни полной грудью. Я тебе как бывший мент менту говорю – нет здесь болезни и заразы. Чисто все. И мы все здоровы. Потому что этого вашего вируса – ковида нет и не было никогда. А выдумали его толстосумы мировые, чтобы под страхом смерти управлять вами, тупыми овцами, и во время вакцинации чипировать вас, дураков, сделать из вас всех роботов, покорных исполнителей воли своей сатанинской. – Психоз крепчает, отче, – сказал Макар. – Хотя Илон Маск свинку с чипом уже миру предъявил. – Кто и когда из вас видел Серафиму Воскобойникову здесь в монастыре в последний раз? – громко спросил монахинь полковник Гущин. – Позавчера она была. А потом с полудня ее никто не видел. И не ночевала она здесь в келье! – А вещи ее? – Мы сейчас глянули – вещи на месте, какие она здесь держала. Сумки ее нет только. – Но она не все время ведь жила в монастыре? Так? – У нее квартира в хрущобе в Дегунине однокомнатная. Она ее монастырю отписала по завещанию. – А звонить вы ей не пытались на мобильный? – задал самый простой вопрос полковник Гущин. – Ой… да… то есть нет… у нас тут мобильные не очень в ходу… соблазн мирской… Матушка игуменья нам не разрешала их даже держать при себе. Отбирала и в сейф прятала. Но сейчас… ой… а какой номер-то у Серафимы? Кто знает? – Надо в книге монастырской справочной глянуть! – Где книга? – спросил Гущин. – В канцелярии монастыря. Если они… орда не сожгли там все документы. – Книга цела, я сейчас скажу, чтобы вам ее принесли. – Отец Афиноген сам достал из кармана рясы айфон последней модели, позвонил и распорядился. Гущин тоже достал свой мобильный и позвонил начальнику местного отдела, так и оставшемуся за воротами. – Все, заходите в монастырь. Надо допрашивать свидетелей, обыск провести в келье потерпевшей. И во всем монастыре. Монастырский двор заполнился народом – те, кто преграждал путь полиции, медленно отступили. На подмогу полицейским приехал ОМОН в черном. Бойцы шли плотным строем, расчищая путь следственно-оперативной группе из Главка и местного отдела полиции. За полицейскими бежала пресса, телевизионщики с камерами и микрофонами. – Ну что, как? – спросил Гущина начальник местного отдела полиции. – Внутренний конфликт, неприязненные отношения. Борьба за власть. – Чем не поводы к убийству? – Начальник отдела полиции оглядывал монастырь. – Вот тебе и место тишайшее. Арестовываем Валеру Жаброва – схиигумена? – Задерживаем до выяснения. Его надо отделить от единомышленников, чтобы он не оказывал влияния на своих. В этот момент бородатый казак из ряженых приволок странного, почти средневекового вида гроссбух и отдал его схиигумену. – Здесь ее номер мобильного записан, – сказал отец Афиноген кротко, листая гроссбух. – Она МТС пользовалась, судя по коду. Звоните, проверяйте. Гущин кивнул Клавдию Мамонтову, и тот, глянув на номер, набрал его на своем телефоне. Гудки… гудки… гудки… Он вспомнил полуголое тело с обнаженной обвисшей грудью и окровавленными ягодицами, бесстыдно вздернутое на сосне, в одном рубище, до которого пытались ночью добраться бродячие голодные псы-людоеды. Где ее телефон сейчас? У кого? Он не выключен. Он работает. По спине Клавдия Мамонтова бежали мурашки – он ждал, что кто-то ответит ему и… Гудки оборвались. – Что и требовалось доказать. – Полковник Гущин повернулся к схиигумену. – Мы задерживаем вас, гражданин Жабров, по подозрению в совершении убийства Серафимы Воскобойниковой, которую вы… – Святой отче, да что они такое плетут! – взревели ряженые казаки. – В убийцы тебя записали? Да мы… да мы все встанем сейчас за тебя как один! – Раскольники! Сектанты проклятые! Наконец-то найдут на вас управу! Выкинут вас отсюда! – визжали монашки – противницы схиигумена. Клавдий Мамонтов видел перекошенные злобой и ненавистью лица. Открытые рты, извергающие проклятия. Увидел искаженное злой гримасой лицо свидетельницы Павловой. А потом увидел Нину Борисовну Кавалерову – ее товарку. Она пригорюнилась по-бабьи и только головой качала скорбно. Взгляд ее выпуклых серых глаз был затуманен. – Ведите Жаброва к машине, а здесь начинается обыск и опрос свидетелей, – распорядился начальник местного отдела полиции. – Не орите и не злобствуйте! – Отец Афиноген властно поднял руку вверх, призывая монастырь к повиновению. – Маловеры! Прекратить истерику! Тот, кто, как я, целиком полагается на Господа нашего, не боится ни насилия властей, ни наветов клеветы. Я невиновен, и моя совесть чиста. А Господь совершит чудо! Вы все его узрите, как я уже своим внутренним взором вижу его! – Жабров, хватит ломать комедию, давайте к машине тихо-спокойно, без эксцессов. – Начальник местного отдела взял схиигумена за локоть. Тот обернулся. Глаза его вспыхнули. – Чудо Господне! – крикнул он вдруг пронзительно и страстно. – Чудо! Здесь и сейчас! Он вырвал свою руку и ткнул перстом в сторону ворот монастыря, которые в этот момент были пусты, потому что все – и полиция, и монастырские противоборствующие стороны, и журналисты-телевизионщики – все переместились во двор. – Это кто, по-вашему? – громко, торжествующе спросил отец Афиноген.