– Смотри, слушай, молчи, – слова моего сопровождающего заметались эхом под высокими каменными сводами и стихли, но еще раньше исчез из виду сам монах. Растворился где-то в глубине неосвещенной части зала, в противоположной стороне от входа в храм. Что ж, инструкции получены, будем исполнять. Никаких скамеек-лавок в Доме нет, а сидеть на холодном, сложенном из огромных каменных плит полу, как-то не хотелось. Я, можно сказать, только жизнь начинаю, и мне мои причиндалы дороги не только как память вообще-то. Побродив по залу и убедившись, что остался в храме один, я вернулся к алтарю и сам не заметил, как залюбовался игрой белоснежного огня в его гранях. Полуметровый кубик меня просто заворожил… Сколько времени я провел, вглядываясь в его глубину? Не знаю. Но в первый раз, да и то лишь на несколько минут, отвлек меня тонкий перезвон, раздавшийся в зале. Не долетевший откуда-то со стороны, а словно сгустившийся вокруг. И в такт ему замерцали грани алтарного камня, запульсировали, и я оглянуться не успел, как всю центральную часть зала буквально заволокло молочно-белым сиянием, в котором сначала растворился далекий свод, потом утонули поддерживающие его арки, а еще через секунду я понял, что не вижу даже пола под своими ногами. И только серебристо-серый алтарный камень не собирался исчезать, превратившись в своеобразный центр этой белоснежной бесконечности, заливаемой перезвоном потусторонних колокольчиков. В Пустошах, в разрушенном селении, столкнувшись со странным поведением хроморонов, с разгуливающими по улицам мертвяками, любопытство во мне легко победило осторожность, и я сломя голову ринулся разгадывать подвернувшуюся загадку. Сейчас же, вглядываясь в глубину алтарного камня, в клубящиеся серебристо-серые облака, взрезаемые всполохами молний, я не ощущал и следа того любопытства. Я не хотел разбираться в действии этого странного артефакта, не пытался его понять. Мне было просто интересно смотреть, наблюдать за игрой света и тени в его полированных гранях. И только. Время потеряло значение, и я готов был провести у этого куба хоть вечность… но меня снова отвлекли. Ощутив на плече чью-то руку, я даже не вздрогнул. Медленно, нехотя оторвав взляд от алтаря, оглянулся и… наваждение рассеялось. Не было вокруг ни белоснежной бесконечности, ни перезвона запредельных колокольцев. А был лишь ярко освещенный зал Горного Дома и стоящий рядом со мной отец Иммар, с легкой улыбкой наблюдающий за тем, как сползает с моего лица маска отрешенности. – Идем, ходок Мид. Тебя ждет вторая часть испытания, – тихо произнес он, и выплывшие из темноты монахи, окружив нас, двинулись куда-то в восточный придел храма. Что ж, идем. Бесконечная белизна, может быть, и пропала, а вот мое созерцательное настроение никуда не делось. Иначе объяснить, почему я даже не поинтересовался дальнейшей процедурой, невозможно. Мне действительно было не важно, что будет дальше… странное, непривычное состояние, не посещавшее меня даже когда я жил под одной черепной крышкой с Димом. Наверное, именно поэтому я даже не дернулся, когда отец Иммар подтолкнул меня к низкому и узкому проходу, за которым начиналась не менее узкая и крутая винтовая лестница, ведущая куда-то вниз. Впрочем, кое-что все же шевельнулось в душе. Глупый вопрос, но имеющий право на жизнь: когда церковники успели зарыться в скальное основание под городом, если не только Горному, но и самому храму едва-едва исполнился год. Ну, пусть полтора… На самом деле, это была лишь тень обычного интереса, но она позволила мне хоть немного прийти в себя, встряхнуться. А еще через пару минут я наконец ощутил, как спадает пелена окутавшей меня апатии. И произошло это аккурат в тот момент, когда мы закончили спуск по стремной лестнице и вышли в длинный коридор, чем-то напомнивший мне штрек хранилища, спрятанного под уничтоженным поселком, найденным мною в Пустошах. – Испытание Светом ты прошел. Теперь очередь испытания Тьмой, – негромко произнес новый предстоятель Горного Дома, легонько подтолкнув меня в спину к одной из дверей. Массивной, обитой железом и густо утыканной заклепками. – Думай, вспоминай, жди. – Очень обнадеживающе, – пробормотал я. Отец Иммар улыбнулся и кивнул в сторону темного проема. Вздохнув, я прошел мимо монаха, учтиво придержавшего для меня тяжелую створку двери, и, перешагнув через невысокий порожек, уставился в темноту. Глухо скрипнули петли, лязгнул засов, и я полностью погрузился во тьму и тишину. Плотно пригнанное полотно двери не пропускало ни единого лучика света, да и окон здесь не может быть по определению. Подземелье все-таки, а значит, и ночное зрение мне здесь ничем не поможет. Жаль. Вслепую шаря по стенам, я обошел по кругу помещение, оказавшееся небольшой квадратной комнатой-камерой с единственным входом и без малейшего признака мебели. Даже занюханного топчана здесь не было! Но есть и плюс. Никакой «тьмы», то есть искажения, характерного для Пустошей, я здесь тоже не нашел. Просто темная комната. Камера. Не больше и не меньше. Убедившись, что в помещении отсутствуют не только вещи, но и живые существа, я вернулся к входной двери, оперся на нее спиной и, прикрыв глаза, застыл на месте. В принципе, глаза закрывать было вовсе не обязательно, все равно ничего не видно, но так комфортнее. Как-то незаметно справившись с давлением тишины, я принялся считать. Просто считать, молча, десятки, сотни, тысячи… Правда, несколько раз пришлось отвлечься от этого медитативного занятия. Помня о некоторых поделках алхимиков и подозревая, что даже при полном отсутствии света церковники могут как-то наблюдать происходящее в этом помещении, я старался как можно качественнее давить то и дело возникающие порывы своего измененного тела, так и норовящего растаять в окружающей темноте, словно кусок сахара в чашке с горячим кофе. Кофе… да! Ароматный, вкусный кофе. Эх, сейчас бы чашечку, да под сигарету… Стоп! Какой кофе, какая сигарета?! Я же вроде бы никогда не курил! Или курил? Хм, интересный вопрос. Можно ли считать побуждающее тягу воспоминание об устоявшемся клише-привычке самой привычкой? А если можно, то нельзя справиться с ней воспоминанием об употреблении продукта, вызывающего тягу?.. С другой стороны, а как мне это поможет, если такового воспоминания у меня нет? Я же не курил никогда. Или курил, но забыл? Вполне возможно… И это плохо. Ведь память есть единственная запись нашей жизни. Нет воспоминаний, не было и события. Нет памяти, нет и личности… Как там было-то? Не запостил – несчитово? А что такое «постить»?.. Тьфу ты, какой бред в голову лезет! Неужели это на меня помещение так влияет? Я помотал головой, пытаясь избавиться от гудящего роя идиотских мыслей и, кое-как справившись с их наплывом, попытался вспомнить, на каком числе остановился в своем счете. Получилось. А вот продолжить его мне не удалось. Дверь за моей спиной дрогнула, загрохотал засов, и мне пришлось прикрыть рукой и без того зажмуренные глаза. Неяркий свет алхимической лампы резал даже сквозь плотно закрытые веки. – Как себя чувствуешь, ходок? – Негромкий голос отца Иммара раздался чуть в стороне. – Одинадцать тысяч ровно, – пробормотал я и произнес чуть громче: – Благодарю, святой отец. Я в полном порядке. – Да? – В интонациях предстоятеля Горного Дома мелькнули отчетливые нотки сомнений. – Уверен? – Абсолютно, – ответил я, наконец проморгавшись. – Что ж, это радует, – протянул отец Иммар и указал в сторону лестницы. – Идем, ходок. Осталась последняя часть. – Исповедь? – предположил я. – Беседа, – мягко поправил меня предстоятель, первым направляясь к этому узкому винтовому кошмару. А как еще назвать лестницу, ширина ступеней которой чуть больше ладони, а высота равна двум ладоням? Подъем для цапли, не иначе! Место для нашего разговора отец Иммар выбрал весьма нетривиальное. Хотя добираться до небольшого балкона, спрятавшегося в северном приделе храма, на высоте второго яруса, оказалось непросто. Кажется, архитекторы, проектировавшие Горный Дом, отчаянно экономили, причем почему-то именно на лестницах. Все они получились узкие, высокие и жутко неудобные! И похоже, что архитекторы просто не слышали о существовании таких понятий, как «лестничный марш» и «лестничная площадка». Только непрерывный винтовой подъем, только хардкор! А здание-то не такое уж и низкое, только первый ярус высотой не меньше десяти метров. А их в храме – четыре! Руки бы пообрывал проектировщикам. Оказавшись на балконе, с которого открывался замечательный вид на основной зал Дома, я огляделся и, следуя молчаливому жесту-предложению предстоятеля, уселся в одно из двух довольно удобных кресел, установленных так, чтобы невысокие перила балкона не перекрывали вид на алтарную часть. Вообще, место, выбранное отцом Иммаром для «беседы», оказалось весьма уютным. Огромный ковер, накрывший холодные каменные плиты пола, глушит шаги, а тяжелые темно-бордовые драпировки скрывают за собой не менее холодный серый камень стен. Углы тонут в непроницаемо-черных тенях, но небольшой секретер и пара книжных шкафов в простенке меж двух витражных стрельчатых окон освещены дорогими алхимическими лампами. Да и кресла, в которых мы расположились, как и столик между ними, тоже оказались в круге неяркого света. – Угощайся, ходок Мид, – указал мне на стоящий между нами столик отец Иммар. А угощения были неплохи. Блюдо с фруктами, кувшин с легким белым вином, сырная тарелка… можно подумать, что мы не в храме Света находимся, а в гостиной дома предстоятеля. Что ж, если хозяин предлагает, гостю отказываться невежливо. Разлив вино, я подхватил с тарелки тонкую, почти прозрачную пластинку твердого ароматного сыра и, отсалютовав серебряным, но лишенным каких-либо украшений кубком отцу Иммару, сделал глоток вина. Беседа с предстоятелем действительно оказалась всего лишь беседой. Никаких попыток залезть в душу, никаких штучек в духе приснопамятного отца Тона. Просто разговор. О жизни, о людях, о Пустошах. Обо всем и ни о чем. Обсуждение было интересным, а вино на диво вкусным, хотя с того момента, как я стал обладателем собственного тела, любые алкогольные напитки рассматривал исключительно в качестве замены питьевой воды. Почему? Потому что на моей памяти только Дим заморачивался тем, чтобы кипятить воду для кухонных нужд и ввел это правило в своем доме. Я и супы с кашами в корчме Биггена не заказывал, потому что не был уверен в чистоте используемой воды. – Ходок… – голос отца Иммара донесся словно откуда-то издалека, – Реданерг! – Да? – Я с трудом подавил зевок и, тряхнув головой, взглянул на собеседника. – Устал? – с улыбкой спросил предстоятель. – Только сегодня вернулся из выхода, отдохнуть не успел, – пояснил я, потирая слипающиеся глаза. – Прошу прощения, кажется, последний кубок вина был лишним. – Ничего страшного, Мид, – отмахнулся отец Иммар и, кивнул неслышно появившемуся служке. – Трогар, проводи нашего гостя в гостевые апартаменты. Пусть отдохнет до утра. – А как же проверка? – Меня еще хватило на то, чтобы встрепенуться. – Ты ее прошел, Мид, заявляю это официально. Я не вижу в тебе Тьмы. По крайней мере, не больше, чем в любом рыцаре Ордена, – ответил предстоятель. – Утром я выдам соответствующий рескрипт, и можешь забыть о трениях с сударем Пиламом. А сейчас иди за Трогаром. – Благодарю, святой отец. – Я кое-как поднялся с кресла, но все же нашел в себе силы, чтобы отвесить новому предстоятелю Горного Дома учтивый поклон. Как добрался до выделенной мне комнаты, не помню. Отрубился. Дождавшись, пока поддерживаемый слугой собеседник исчезнет за дверью, отец Иммар налил вина из уже полупустого кувшина, сделал маленький глоток и, поставив кубок на стол, задумчиво уставился куда-то в пространство. Но стоило темноте в одном из задрапированных бордовой тканью углов дернуться, как предстоятель вынырнул из своих размышлений. – Не стойте столбом, сударь, подойдите ближе. – Сейчас в голосе отца Иммара не было и намека на ту теплоту, которую он источал в недавней беседе с ходоком. – Ваше преподобие, – сделав шаг на свет, гость отвесил сидящему в кресле предстоятелю неглубокий, но учтивый поклон. – Вы слышали сказанное? – резко спросил отец Иммар, не дав больше и слова вымолвить стоящему в двух шагах от него человеку. – Отчетливо, ваше преподобие, – коротко ответил тот. – Могу я передать господину Пиламу, что Церковь взяла на себя защиту этого ходока? – Обязаны, сударь. Обязаны передать. – Вроде бы священник и интонаций не изменил, но его гость чуть ли не на собственных плечах ощутил ту тяжесть, которую несли слова предстоятеля. – И велите убрать стражу от Дома. Иначе утром у прихожан могут появиться странные мысли об осаде. – Будет исполнено. – Отвесив еще один поклон, посыльный исчез, не прощаясь. Впрочем, отец Иммар даже не обратил внимания на эту невежливость. Его больше интересовал появившийся в дверях слуга. – Ну что там, Трогар? – спросил предстоятель. – Как себя чувствует наш гость? – Спит как младенец, – ответил тот. – Можно хоть сейчас отправлять посылку его преосвященству. – Не будем спешить, – после недолгого размышления произнес предстоятель. – Отправим, как и намеревались, утром, после объявления о защите. На всякий случай. – Думаете, дознаватель может рискнуть… – проговорил Трогар и тут же оборвал сам себя. – Не думаю, но не хочу вводить сударя Пилама в искушение, – покачал головой отец Иммар и, чуть помолчав, добавил: – Подай письменный прибор. Думаю, протопресвитер пожелает узнать подробности этой истории. Глава 3 Проснуться рано поутру – это хорошо. Проснуться от жесткой тряски и обнаружить себя в деревянном ящике, сквозь вентиляционные отверстия которого солнечные лучи бьют в глаза, – не очень. Интересно, это ж какая сволочь меня в гроб-то упаковала?! Впрочем, насчет гроба я несколько поторопился, не настолько тесен оказался этот ящик. Пошевелив руками-ногами и даже сумев согнуть последние в коленях, я тихо хмыкнул, убедившись, что спеленать меня веревками-кандалами неведомая сволочь поленилась. Спасибо ей за заботу, даже беспокоиться о затекших конечностях не пришлось. Тем не менее с ходу разламывать свое вместилище я не стал, хотя ни на секунду не сомневался, что мне это под силу. Вместо этого я постарался прислушаться к происходящему «за бортом». Правда, поначалу не расслышал ничего, кроме неопределенного шума, в котором отчетливо определялся лишь стук копыт, скрип явно требующих смазки осей повозки, в которой разместился мой ящик, да редкое всхрапывание тягловой скотины, влекущей ту самую повозку. Но спустя несколько минут сосредоточенного внимания я все же смог разобраться в мешанине звуков и расслышал чьи-то голоса. Судя по их невнятности и невеликой громкости, болтал не возница, чьи понукания, обращенные к лошади, я услыхал секундой позже. Весело… Никак, целым караваном идем? Точно. Простучавшие мимо копытами трое всадников подтвердили мой вывод своей болтовней. Ладно, на этот вопрос ответ получен. А следующий… следующий я, пожалуй, задам вслух после того, как мы встанем на ночной привал. А в том, что он будет, я не сомневаюсь, караван без остановок идти не может, отдых нужен и людям, и животным, даже полукровкам и прирученным искаженным тварям. А если судить по алым отблескам разбудивших меня солнечных лучей, то до привала рукой подать. Что ж, торопиться мне некуда, подожду, пока стемнеет, а там и поинтересуюсь ненавязчиво, кто и зачем меня из Горного Дома стырил. Не прошло и получаса, как мои ожидания оправдались, мелодия идущего по тракту каравана сменила тональность, потом задергалась повозка, везущая ящик и меня в нем. Голоса возниц и охраны стали громче и отчетливее, так что среди людского гомона и конского ржания я теперь слышал не только обрывки чьих-то возгласов. Послышались приказы командира охраны, начальственный голос еще какой-то шишки начал требовать не пойми чего от слуг, старший возница принялся распекать нерадивого подчиненного. Потом суета вокруг разбиваемого лагеря сошла на нет, разговоры стали тише, затрещали костры, на бивак упала вечерняя темнота, а в воздухе поплыли ароматы походной пищи, может быть, не очень вкусной, но сытной. И никому, решительно никому нет никакого дела до страдающего в деревянном ящике, голодного и жаждущего меня. С-скоты! А я ведь всерьез надеялся, что вечером меня выпустят, хотя бы ноги размять, про еду и питье вообще молчу. Что ж, сами нарвались. Взяли меня в плен? Извольте отвечать. Не хотите выполнять женевских конвенций, не обессудьте, сам возьму, что полагается… и немного сверху. Так, чисто из любви к справедливости. Но опять же из той самой симпатии я решил дождаться, пока лагерь окончательно угомонится, а караванщики в подавляющем большинстве отправятся на боковую. И ведь дождался. Поворочался немного, убедился, что тело по-прежнему послушно, а значит, не подведет в самый неподходящий момент, и, уперевшись коленями и локтями в крышку ящика, принялся осторожно выпрямлять конечности. Да, в принципе, можно было, конечно, выбить деревяшку одним ударом, силушки бы хватило, но зачем шуметь? Люди же спят! Да и немногочисленных бодрствующих охранников отвлекать от охраны сна их товарищей тоже не дело. В общем, не торопясь, без шума и пыли, я аккуратно выдавил тяжелую крышку, по ходу дела подивившись извиву мысли людей, законопативших меня в этот гроб, и даже не подумавших о том, что прибивать его «крышу» гвоздями, имея внутри живого и, скорее всего, крайне недовольного пассажира – мартышкин труд. По уму, такое крепление и обычный человек пусть и с трудом, но одолеет. Разве что шумно это будет… может, на то и рассчитывали господа похитители? Что ж, их проблемы! Привычно растворившись в укрывшей поляну ночи, я соскользнул с повозки, вернул крышку «гроба» на место и, убедившись, что ящик выглядит непотревоженным, отправился на поиски собеседника. Вопрос! Как отыскать среди кучи храпящих тел хозяина каравана? Очень просто. По одежде. Раздеваться на ночной стоянке ни один нормальный человек не станет, во избежание лишних проблем. А одежка-то у всех участников подобных походов разная. Да, даже богатейший купец не станет хвастать во время путешествия шелковыми портками, но уж колет у него, как и рубаха, будет не из дерюжки какой. Да, охранники, особенно их начальство, тоже стараются снаряжение в порядке содержать, в том числе и одежду, но в отличие от них от купца не будет ТАК нести железом и смазкой, а запашок этот весьма резкий и специфический, так что перепутать командира наемников с хозяином каравана не получится при всем желании. Впрочем, все мои рассуждения и выводы оказались пустыми. Нет, не ошибочными, просто надобность в них отпала, поскольку при обходе храпящих караванщиков я, к своему огромнейшему удивлению, наткнулся на знакомую рожу. Здравствуй, Трогар, здравствуй дорогой! Хм, интересная картинка получается… ну, да ладно. Сейчас разберемся, что к чему, зачем-почем. Зажать рот, чтоб не зашумел, и чуть придушить… чтоб не мешал транспортировке за пределы лагеря, подальше от внимания бодрствующей стражи. Делов на пять минут. Ну, пусть чуть больше, все же вести беседу невдалеке от лагеря – затея не из лучших. Крикнет клиент, и вся конспирация насмарку. Пришлось оттащить его на пару… километров. В общем, пять не пять, а минут сорок на перетаскивание груза я убил. Устроившись в небольшом распадке у ручья, я парой пощечин привел слугу отца Иммара в чувство, а когда тот залупал глазами, еще и холоднющей воды из горного потока на него вылил… использовав широкополую шляпу поганца в качестве сосуда для воды. – Что… где я? Кто? – завертел головой мой собеседник и схватился за голову. Ожидаемо. Все же пару раз мне пришлось его заново «усыплять», а то ведь так и норовил проснуться в самый неудобный момент. То на границе лагеря глазами лупать начал, то зашебуршился, когда мы крайний пост охраны миновали. В общем, неудивительно, что у него голова теперь гудит, словно с бодуна. А вообще, пусть скажет «спасибо», что я его без фанатизма отоварил, а то бы сейчас не просто с больной головой мучился, но и выворачивало бы его дальше, чем видит. С сотрясением мозга, это запросто. – Очнулся, болезный? – поинтересовался я, глядя, как закрутился слуга Иммара, пытаясь избавиться от пут. – Да ты не дергайся, себе же хуже сделаешь. Затянется «повязочка», жилы передавит. А если я вдруг надумаю тебя здесь забыть, то и отомрут конечности, без притока крови-то.