Эрнальд спал, подложив ладонь под худую щеку и тихонько, по-детски, посапывал. Его волосы после мытья оказались совсем светлыми, а лицо, несмотря на худобу, было почти по-девичьи красивым: густые светлые брови изящно разлетались над большими глазами, опушенными светлыми же ресницами, а тонкий породистый нос оттенял красивую линию губ и упрямый подбородок. Тамаш вздохнул и тоже устроился отдохнуть. Разбуженный ароматом готовящегося завтрака, Эрнальд поспешно сел, напряженно озираясь по сторонам: лекарь дремал под соседним деревом, а над остывающими углями грелись запечённые грибы. Юноша с интересом пригляделся к своему спутнику: долговязая худая фигура терялась в просторном черном балахоне без рукавов, ворот накидки, расшитый золотой тесьмой, был развязан, и сквозь широкую прорезь виднелась темная, застегнутая наглухо, рубашка; длинные темные волосы перехвачены в низкий хвост, а высокий лоб и прямой нос наводили на мысли о благородном происхождении. Сложно было сказать, сколько лекарю лет — улыбчивое лицо в разговоре казалось почти молодым, но спящим он выглядел много старше, обнажая скрытую за живой улыбкой печать скорби. Тонкие губы и вытянутое лицо придавали ему еще более печальный вид. — Ну что? Не спится? — не открывая глаз, улыбнулся Тамаш, и Эрнальд тряхнул головой — такой разительной была перемена. Перед ним снова был доброжелательный молодой мужчина. Лекарь открыл глаза и пристально посмотрел на юношу внимательными черными глазами, а затем весело подмигнул и, улыбаясь, протянул один из прутиков: — Выполняю обещание, угощайся! Эрнальд не заставил повторять дважды и с удовольствием принял ароматный горячий завтрак. Тамаш развернул молодые листья лопуха, лежавшие рядом, и протянул юноше сочный корень дикого пастернака, уже промытый и обрезанный. Они с аппетитом принялись за еду. — Думаю, ты догадался, что я не очень хороший охотник, — усаживаясь поудобнее и сыто вздыхая, заметил Тамаш, — но пока мы идем лесом, голодными не останемся, — и он с сочным хрустом откусил душистый корень, — эта штука очень полезна, — он потряс светлым огрызком, — ты знал? — Да, у нас его называют белый корень, — осторожно улыбнулся юноша и рассеянно посмотрел вглубь леса, — его подавали, когда я болел. — Эрнальд, — деликатно начал Тамаш, — расскажи, откуда ты? Юноша смутился: с самого утра он не проронил ни слова. Тихо следуя чуть позади лекаря, он держался замкнуто и настороженно, присматриваясь к своему неожиданному попутчику. Юноша внимательно посмотрел на левую руку лекаря, прикрытую тонкой кожей перчатки, потом перевел взгляд на открытое молодое лицо, взвешивая, насколько может быть откровенным, и, не увидев подвоха, заговорил, аккуратно подбирая слова: — Я родился в северном герцогстве и до двенадцати лет был обычным, пока однажды не проснулся вот с этим, — он через рубашку потер ключицу, — Я испугался и рассказал матери, она — отцу, а отец испугался уже меня. Эрнальд сжал губы и надолго замолчал. После паузы он продолжил. — Так получилось, что мне удалось бежать. Единственное, что мне тогда показалось полезным, это оружие, так что я успел прихватить кольчугу и учебный меч и, в чем был, сбежал куда подальше. Поначалу попрошайничал и переходил из города в город, — он пожал плечами, — потом подрос и стал слишком высоким, чтобы клянчить милостыню, тогда-то я и начал проситься в сопровождение караванов, но, как видите, не очень успешно, — он развел руками. — Обычно брали за еду совсем уж никудышные торгаши или — пилигримы, которые кормили мало, а гоняли много. Но, я, в общем-то, не жалуюсь, это лучше, чем быть утопленником — он вздохнул, — вот и все. — Мне жаль, — тихо сказал Тамаш. — А вы? — Я? — Тамаш задумался, — а я таким родился, Эрнальд. И это очень длинная история, — он покачал головой, — я обязательно расскажу ее, но не сейчас. Нам пора идти. Если возьмем напрямик, через три дня будем в Инвераде — столице твоего герцогства. Эрнальд побледнел: — Но… нам обязательно идти в Инверад? — Это просто город, Эрнальд, а нам нужно кое-что купить для перехода через горы. — Я думал это так, к слову — насчет гор. Тамаш искренне улыбнулся: — Нет, очень даже по-настоящему. Да и, если честно, — он неожиданно погрустнел, — после этой истории в купальнях мне поскорее хочется оказаться где-то в безлюдье. Ключи — город небольшой, но рядом проходят торговые пути из каменоломен, так что скоро все, кому не лень, будут рассказывать небылицы об Аваимовом отродье и пропавших лекарях. — Но вам-то нечего бояться! Никто вас не заподозрит. — Это уже неважно… — Зря вы за меня заступились, — Эрнальд спрятал лицо в ладонях, — от моей жизни все равно нет никакого толка. Но Тамаш лишь покачал головой. — Не тебе это решать, — он поднялся и стал зашнуровывать золоченый ворот, — и не мне. Мы все вышли из дыхания Аваима, и он один вправе решать, есть в твоей жизни толк или нет. И потом, я всю жизнь мечтал встретить такого же, как я. Неужели я мог бы оставить тебя на растерзание этим деревенщинам? Он молча затоптал огонь, и они отправились дальше. * * * За день они пару раз останавливались на короткие привалы, перекусывали кореньями или сочными стеблями, которые лекарь находил по дороге. Эрнальд все также молчаливо и настороженно шел чуть позади, не пытаясь завязать разговор, а Тамаш не навязывался в собеседники, предоставив юноше возможность привыкнуть. К вечеру начало холодать, из низинок пополз туман, и Тамаш занялся поиском ночлега. Выбрав небольшой пригорок, укрытый с двух сторон парой необхватных дубов, Тамаш оставил Эрнальда дремать у корней, а сам отправился за хворостом и лапником для ночлега. Ночью Эрнальда мучили кошмары, он тихонько всхлипывал и что-то причитал. Тамаш осторожно, стараясь не разбудить, присел рядом и положил тонкую руку ему на лоб. Юноша пару раз всхлипнул и внезапно расслабился, задышав глубоко и ровно. А Тамаш растер покалывание в пальцах и, также тихо отошел к журчащему невдалеке ручью. Он несколько раз умылся холодной водой и постоял, вдыхая аромат ночного леса. Убывающая луна давала слишком мало света, и все казалось нереальным, словно продолжение странного сна. Тамаш запустил пальцы в волосы, приглаживая их мокрыми руками, и снова протер лицо. Этот юноша отличался от других. Был ли это след той силы, что оставила на нем свои отметины, или что-то иное, он не смог понять, но его собственная воля странным образом спелась с сущностью мальчика и вместо того, чтобы забрать ночной кошмар, едва не затянула его самого в горестные сети чужого сна. Тамаш почесал короткую щетину и заспешил обратно. Эрнальд не спал. Он беспокойно озирался по сторонам и тихо звал Тамаша. — Здесь только мы, — улыбнулся в темноте лекарь, — можешь не бояться разбудить соседей, — он подбросил веток в костер, и красноватые отблески раскрасили лица рыже-черным узором. — Господин Тамаш, — неуверенно спросил Эрнальд и заправил волосы за ухо, — Почему вы сказали, что мы вышли из дыхания Аваима? — Скажи мне, — вместо ответа спросил лекарь, — ты часто бываешь в храмах? — Ну… — замялся Эрнальд. — Ясно, — усмехнулся лекарь, — а что ты знаешь о сотворения мира? — Эм… Виата и Аваим вместе создали наш мир. Аваим предал ее и обратился ко Тьме, чтобы править одному. Они схватились в великой битве. Виата проиграла. Умирая, она призвала с небес божественное пламя и рассеяла Аваима и Тьму. Но с тех пор частицы Тьмы ищут слабых духом и проникают в людские сердца. Тьма жаждет возродиться и собирает воинство, а своих слуг отмечает такими знаками, — он потер ключицу, — вроде бы так… А! А Сила Виаты возрождается в таких, как вы. Теперь все. — Да, именно так нас учат. А хочешь узнать, как было на самом деле? Эрнальд удивленно посмотрел на лекаря и горячо закивал. * * * Вначале была Тьма, благодатное темное лоно, и в этой Тьме родилась Жизнь. Но Тьма не знала, что она Тьма, а Жизнь не знала, что она жива, пока не появился Свет. Тьма обрамила Свет, а Свет озарил Тьму, и, согретая теплом и объятая тенью, Жизнь обрела форму, ибо свет без тьмы пуст, также как и тьма бесплотна без света. И каждый из рожденных во мраке с тех пор носил в себе Свет, а каждый из созданий света был частью Тьмы. И если свершалось меж созданиями Света и Тьмы единение, то, рожденная в этом соитии, расцветала Сила, равных которой нет. В давние времена, когда нашего мира еще не было, а боги были молодыми, Аваим, рожденный во мраке, полюбил Виату, рожденную светом, а Виата полюбила Аваима, и как от человеческого союза рождается дитя, так от союза богов явился новый мир. Чтобы укрыть свое дитя от иных созданий, боги собрали благословенную силу и заключили ее в каменный клинок, который разместили на серебряном ложе, и повелели, чтобы сила, заключенная в камне, оберегала этот мир. И как люди воспитывают чадо, так боги лелеяли и взращивали мир. Силой Света Виата создала тверди земные. Усмирив первородную ярость, она подарила миру тепло и солнечный свет, рукой своей взрастила леса и напитала зеленью травы, начертала реки и вздыбила кости земные, уложив их каменными хребтами. Аваим же наполнил свет жизнью. Из благодатного мрака он создал всех тварей земных, наделив их живою душой и повелев жить в согласии. И каждый зверь, гад или птица, что ходят по этому свету, есть плод дыхания живородной Тьмы. И вот, когда мир обрел форму и был населен бессловесными тварями, вдвоем боги создали человека, наделив его разумом и волей и сделав в этом равным себе. Человек стал возлюбленным творением Аваима. Оставив божественный лик и приняв человеческое обличие, Аваим странствовал среди людей и щедро делился с ними мудростью, оберегал и учил заботе и святости всякой жизни — большой или малой. Мир был прекрасен и юн. Боги, не таясь, ходили среди людей, а люди без робости и корысти внимали их мудрости. Но со временем людей становилось больше, а душа их черствела. Они уже не внимали богам как равные равным, сердце их очернила зависть, а жадность их все росла, возжелав не только мудрости, но и силы богов. Виата редко бывала среди людей, но замечала перемены, Аваим же был слеп в своем обожании и продолжал странствовать, все больше отдаляясь от возлюбленной. Виата тщетно пыталась предостеречь его. Как она ни старалась, Аваим оставался глух, продолжая потакать своевольным потомкам, пока однажды люди не восстали против богов и не напали на спящего Аваима, чтобы присвоить себе черный клинок. Виата, измученная ревностью, возненавидела предателей и, ослепленная яростью, призвала исконные силы, чтобы уничтожить неблагодарных детей, но Аваим, умирая, встал на пути света, и Виата отступила. Последней волей своей Аваим исторг Виату вовневне, навсегда сомкнув за ней небесный свод, чтобы укрыть людей от мести богини. Но люди не возблагодарили его, они решили, что он погубил богиню Света, и за это прокляли Аваима, заклеймив живородную Тьму. После той битвы клинок был утрачен, а боги навсегда покинули наш мир… — Как видишь, Эрнальд, — закончил лекарь, — очень многое стерлось из человеческой памяти, и так уж повелось, что люди стали почитать Виату за силу и ярость, тогда как Аваим, преданный нами и ради нас предавший свою любимую, был незаслуженно очернен. И никто уже не помнит, что сила, дающая жизнь, была на самом деле рождена Тьмой, а не Виатой. Я ответил на твой вопрос? Эрнальд долго молчал. — Откуда вы это знаете? — Не все свидетельства были уничтожены, хотя их и осталось очень мало. — Тогда почему нас учат иначе? — Это один из тех вопросов, на которые я бы хотел найти ответ. Догорающий костер тихонько потрескивал и изредка выстреливал в темноту стремительные оранжевые искры; лес загадочно перешептывался, укрывшись в непроницаемой ночной тьме за пределами маленького очага. Двое путников молча глядели на красноватые угли, каждый думая о своем. К началу третьего дня пути широкие дубы начали постепенно уступать огромным разлапистым елям, лес становился все более темным и мшистым, постепенно поднимаясь в сторону гор. На смену запахам прелой листвы пришел терпкий аромат смолы и хвои. Исчезли травянистые полянки и светлые заросли кустарника, мягкая лесная подстилка сменилась плотным хвойным ковром, который упруго пружинил под ногами. Время от времени встречались затянутые папоротником тенистые прогалины и кусты можжевельника, съедобная растительность попадалась все реже. К концу дня лес расступился, и Тамаш с Эрнальдом оказались на краю широкого поля, расстилавшегося до самых гор. Далеко впереди поле резко горбилось, взбираясь на крутые отроги, и распадалось на отдельные каменистые холмы. Надо всем, чего касался взгляд, поражая величием, парили снежные пики Срединного Хребта, розовеющие в уходящем закате. Левее, в широкой долине, зажатой с трех сторон крутыми горными боками, перемигивался зажигающимися огоньками Инверад, а над подвижным миражом города, словно вырастая из окружающих скал, возносилась темная громада замка, такая же величественная и неприступная, как далекие снежные вершины, застывшие в невесомых розовых облаках. От открывшегося вида у Тамаша перехватило дыхание, и он восторженно оглядывал впечатляющую панораму. Эрнальд позади него, напротив, сник и стоял, не поднимая глаз. Тамаш потер руки, согревая их от холодного дыхания гор, и бодро сообщил: — Пойдем, посмотрим, что впереди. Нам надо кое-что успеть, прежде чем завтра утром войти в город. — Может, без меня? — неуверенно предложил Эрнальд.