Павел попадает в прошлое, на двадцать лет назад, в густой синеватый сумрак между пятиэтажками в оцеплении кустов и припаркованных машин. Под окнами одной разложен шаткий стол. На нем бутылка водки, огурцы и рыба, баклажка пива, чтобы водку запивать, и пачки сигарет. Около собрались мужики, хохочет Зайцева в розовой кофте в облипку, позирует для видео, танцует, пачкая колготы. Через листву сочится отсвет фонаря, падает полосками, и Павел видит Игоря. Тот курит, прикрыв глаза, лицо его расплылось, покраснело с возрастом, предплечья в выцветших наколках, под ногтями ободками грязь. Он кричит, чтобы ему налили. В ответ орут с балкона дома, чтобы заткнулся, дети спят, но срать он хотел на всех детей, пошла вон, тварь, наливай, Толян. Он тоже не слышит Павла. Впереди башня «Диюя», покинутый бетонный столб полкилометра высотой. Лифт не работает, Павел идет по лестнице, этаж за этажом, тридцатый, сороковой, выход на крышу. Толкает дверь плечом. Выходит в небо. Павел летит обратно вниз, сороковой этаж, тридцатый, а рядом с ним Краснов. Он держит Павла за руку, сжимает пальцами запястье, притягивает ближе и шепчет хрипло на ухо, что больше не покинет никогда. Никогда, Павлуша, слышишь? Никогда. Кофе на столе пах жженой горечью, на вкус был как заваренный уголь. Но Павел поставил офисную кофемашину на один американо в час и по сигналу в арках подходил за дозой. После встречи с Елжаном он всю ночь промаялся: сперва снились кошмары, и он всё падал, падал, бесконечно, под бесконечный шепот в ухо, а затем проснулся и уже не смог уснуть. Что-то стучало по оконному отливу коготками, скреблось в стекло. Павел вскочил, но между пластиковой рамой и решеткой не было ничего. Затем зажурчало в ванной, у душевой включались разные программы, и из-под двери по коридору растекался зеленоватый свет. Павел не стал туда заглядывать, он просто закрыл глаза, но сон не шел. Снова и снова он прокручивал короткий разговор с Елжаном – если его на самом деле звали так. Как Елжан узнал об отце? Получается, он следил за Павлом. Но зачем это ему? Зачем им Павел, кем бы те «они» ни были? В общем, на пятой чашке кофе Павел забрался в базу, посматривая через стёкла на пахучего соседа и закрытый кабинет Син Вэя. Честно говоря, он ожидал чего угодно, даже объявления Елжана в розыск, но Нургалиев Елжан Юрьевич две тысячи двадцать девятого года рождения оказался мертв. Погиб через месяц после завершения учебы в центре адаптации, сухая пометка: «несчастный случай». Что еще за черт? Павел выпрямился в кресле, проверил снова. По данным чипа, Елжан действительно был мертв. Но Павел же видел его своими глазами. Говорил с ним. Хотя Краснова он тоже видел иногда. «Проверь папку. Проверь еще Чжу Пэна, например». Чжан Шэнъюаней подходящего возраста в базе оказались тысячи, искать вручную нужную анкету среди умерших или живых было все равно что перекапывать стог сена в поисках иголки. Дату и место рождения отца Павел не помнил. Тогда он отобрал Чжан Шэнъюаней, выезжавших в Россию с 2020 по 2022 годы. Таких осталось меньше, четверть уже умерли. Проснулась смутная надежда, которая все эти годы тлела глубоко под выглаженной офисной рубашкой, под блекнущими синяками от чужих пальцев и подростковым растянутым свитшотом. Павел просматривал анкеты покойных Шэнъюаней осторожно, нарочно медлил, боясь и одновременно ожидая, что на него глянет знакомое лицо. А может, и не глянет, может, отца вообще нет в базе. Или он числится под другим именем, и тогда его не разыскать. Но Павел нашел его в итоге. Отец выехал из Китая в две тысячи двадцатом. Пропал из виду спецслужб, потом заметка – работал гидом в Москве, временная регистрация, дальше жена (имя матери Павла, даты рождения и смерти), сын (имя Павла, дата рождения, номер чипа, пометка – «особое внимание»). В тридцать третьем отец вернулся («экстрадирован», так указали в анкете) и сразу отправился в тюрьму по обвинению в пособничестве террористам. Его приговорили к пожизненному, а два года назад он умер. Несчастный случай, было написано в медкарте. Мир подернулся рябью, будто сигнал сбоил. Свет ушел, мерцал где-то наверху зыбким пятном, а стены сдвинулись, нависли в полумраке. Павел онемел, ослеп, оглох. Он лишь моргал, отсчитывая удары сердца. С последнего фото смотрел старик с бородой и сонными потухшими глазами. Вне всяких сомнений, это был отец, – но одновременно уже не он, а что-то другое, лишенное жизни. Хитиновая оболочка, какая остается от мертвого жука. Вспомнился сад под Коломной, как в детстве Павел выреза́л на морщинистой коре иероглифами «Чжунго[31]» и «баба». Он так старался, словно это могло волшебным образом вернуть отца. Будто нацарапанные иероглифы вспыхнут изнутри, как угли, как руны на сказочном кольце, замшелый ствол расколется – и папа выйдет из него, смахивая с пиджака древесную труху. Но дуб молча сносил ковыряние ножиком, и никто не появлялся, ни тогда, ни через много лет. Теперь понятно, почему. Как папа угодил в тюрьму? Почему его обвинили в терроризме? Тот умный и увлеченный человек, которого Павел помнил, никогда бы не связался с кучкой радикалов и террористов. Скорее всего, его арестовали по ошибке. Информации об этом не было, да и самого дела Павел тоже не смог найти, как ни старался. Оно пропало без следа, как пропали заметки о розыске Краснова. Но что, если отец действительно был связан с «Контранет»? Взять хотя бы его книгу, «Путь», – что это? Зачем Соня ею интересовалась? Совершенно посторонние люди вроде Елжана знали об отце больше, чем сам Павел. Может, его воспитал похожий на Краснова оборотень: для одних – тихий учитель, а для других – преступник, член запрещенной организации. Кто еще? Возможно, хакер? Агент ЦРУ? Вор в законе или наркодилер? Артист Императорского Пекинского цирка? Краснов тоже вел двойную жизнь, и Павел никак не мог избавиться от этой параллели. Павел нашел и Чжу Пэна, без особого интереса размышляя, что там Елжан имел в виду. Может, Чжу Пэн тоже на самом деле арестован? Или журналистам наврали, и его спустили с лестницы, и умер он от перелома шеи. Или жена травила потихоньку, узнав, что он завел любовницу в США. Или же это передозировка кокаином, или писатель любил себя душить во время мастурбации. Заигрался человек и помер в ванной на полу с женским шарфиком на шее. Всё это казалось полной ерундой в сравнении со смертью в камере с заточкой в животе. Он быстро отыскал нужные данные. Ничего необычного, никаких сбоев в организме Чжу Пэна не наблюдалось – ну да, небольшая тахикардия, да, давление периодически скакало, аппендицит когда-то вырезали, но не больше. Чжу Пэн был здоров, как бык, и умер от инсульта. Бывает. Странным было другое: сигнал об инсульте был, но организм Чжу Пэна о нем не сообщал. Чип получил команду, чью – неясно. Кто-то воспользовался чуть измененной фичей, созданной Павлом полгода назад. Павел перепроверил данные. Нет, ему не показалось после бессонной ночи. Хорошо, решил он, глубоко вздохнув, если это не ошибка в архиве и не единичный сбой, то существуют и другие. Верно? Подсказанные Елжаном Ли Даи и Ху Цзишэнь оказались блогерами, писали что-то о политике, защищали «Контранет», потом пропали из поля зрения на год. В базе они числились умершими своей смертью, хотя ничего не предвещало. Ничего подозрительного, если не считать входящих сигналов на чип. Павел копал всё глубже, и десятки похожих смертей стали бросаться в глаза, как золото в речном песке. Мог ли чип вызвать сбои в работе организма? Теоретически да, если заложить эту функцию в устройство при производстве. Но Павел не видел ничего похожего в материалах, которые ему присылали. Могло ли это быть случайностью? Заводским браком? – Эй, Чжан! Вздрогнув, Павел выключил арки. Стёкла очков прояснились, открыв взгляду улыбающегося Ли Гоцзюня. – Иду мимо, смотрю, Чжан всё работает. Пошли с нами на обед. Павел отругал себя за беспечность. А если бы мимо прошел Син Вэй и решил проверить, чем тут Чжан Баолу занимается? – Не могу, – сказал он. – Сегодня без обеда, работы много навалилось. Ли Гоцзюнь нахмурился. – Что-то случилось? Плохо выглядишь. – Устал просто, – Павел постарался улыбнуться. – Себя не бережешь, говорю же – тощий, надо есть. Дочь о тебе сегодня спрашивала, хотела знать, когда еще придешь в гости. Похоже, Ли Гоцзюнь совсем не был против ее интереса к Павлу. Хотел его в зятья? Павел не мог так его подставить. – Я буду рад в любое время, если пригласите, – пообещал он, уже зная, что времени не будет, что все равно не пригласят. К следующей неделе весь офис будет на ушах. Всеобщая чипизация бракованным говном – шутка ли? Да весь «Диюй» за это сядет. Он продолжал просеивать речной песок, записывая данные о сбоях в отдельный файл. Когда строки кода слиплись в единую полосу, лишенную смысла, а мир стал подрагивать и подтекать, как запотевшее стекло, Павел выключил арки и планшет. Его знобило. Как никогда остро он ощущал собственный чип, сидящий у него под кожей. На шее будто замер лазерный прицел, грел кожу в месте, куда медсестра сделала укол. Ждал своего часа детонатор, готовый в любой момент рвануть, прервать бесславное Павлово существование, отправив в базу сигнал о неожиданном инсульте. Что это, ошибка системы или результат отданной кем-то команды? Мог ли Павел сообщить о ней начальству? Нужно понять, что именно произошло, решил Павел. На первый взгляд умерших ничего не связывало, но программа должна была на что-то реагировать. У нее своя логика, по которой она отправляла сигналы. Это конец карьере. Это конец всему, на самом деле, ужасная ошибка. Хотелось опустеть и вылететь из окна прочь, сбежать как можно дальше. Хотя нет, сперва найти отцовскую могилу, она же есть где-то? Или тела заключенных кремируют и сгребают куда-то в общую яму – Павел представил себе огромный пылесос, которым всасывают пепел, а затем огромная рука в перчатке вытряхивает контейнер в пустоту. Под бормотание Швали где-то над плечом Павел собрался и вышел из уже пустого офиса навстречу ежевечерней пробке и писку светофоров. Первым, что он увидел, были слепящие фары. Машина неслась прямо на него по тротуару, Павел еле успел отпрыгнуть. Не сбавляя скорости, полицейский джип свернул за угол, а вдалеке, у парка, что-то отчетливо хлопнуло, и фонари на миг погасли. Павел как будто закрыл и открыл глаза. Что за черт? Понятно, пробка, но зачем же гонять по тротуару, когда есть выделенная для спец- транспорта полоса? Павел спустился в переход, – длинный, как тоннель под Янцзы, настоящая подземная улица с магазинами и кафе вдоль стен. Многие замедляли шаг у граффити на стене – свежего, еще с утра Павел его не видел. Черной краской была намалевана знакомая петля из патч-корда. Ее уже оттирал робот, вытянув телескопическую лапку, но безуспешно: краска не желала сходить с молочно-белой плитки. Павел свернул в магазинчик, ему хотелось сигарет, хотелось заглушить боль как-то, чем-то. Но стоило пройти через турникет, как свет обморочно задрожал и снова выключился. Переход сожрали тьма и тишина, стихли автоматы, продающие воду и билеты на метро, беззвучно перемигивались аварийные маячки, как линия буйков. Люди замерли, тяжело дыша, как единый многоликий многоногий организм: сперва глубокий вдох, затем протяжный судорожный выдох. Еще минута, подумал Павел, и свет включится, всё заработает. Но свет так и не включился. Где-то совсем близко с печальным звоном осыпалось стекло, раздался похожий на выстрел хлопок. Кто-то вскрикнул, рядом завизжали и заохали, очередь на кассе покачнулась и хлынула прочь от источника звука, прижала Павла к турникетам. В бедро впилась какая-то железка, в живот – чей-то локоть, больно упираясь под рёбра. Павел нащупал створки, перелез через них и стал пробиваться к лестнице, следуя за аварийными маячками. Он сопел кому-то в спину, а кто-то сопел в спину ему. Наверху светлел квадрат слабого света, выхватывал из тьмы макушки, которые покачивались, будто подталкивали друг дружку, как шары на бильярдном столе. Еще ступень наверх, еще одна. Из донной тьмы за спиной звали на помощь. Впереди тоже кто-то тихо подвывал. Павла пихнули в спину, и он чуть не упал, вцепился в поручень, подхватил слетевшие очки. Грузное тело навалилось сбоку, подминая. Павел ударил локтем несколько раз, чтобы выстоять на ногах. Наступил на мягкое, податливое, воющее. Торопливо шагнул еще выше, не думая об этом. Ладонью размазал влажное на стали поручня. Не важно. Вверх, вверх, в совсем иной Пекин. Город остановился весь. Выключились светофоры, электрокары гудели в пробке. Автоматические двери магазинов заточили покупателей внутри, другие магазины закрывались, торопливо опускали рольставни. Кто-то бил витрины – то ли хотел выбраться, то ли лез внутрь, пока не работали камеры. Откуда-то тянуло гарью, воздух вибрировал от воя сирен, гудков машин, дальних хлопков и близких злых криков. Работало лишь уличное оповещение, меланхолично просящее всех сохранять спокойствие. Медленно, как во сне, Павел глянул на свои ладони. Увидев кровь – чужую, вроде бы не его, – он вытер ее о брюки. Об этом не стоило думать. Не сейчас. В конце улицы шли люди в черных масках и капюшонах. Они встали у выхода метро, откуда всё еще валили пассажиры, плеснули чем-то на информационный столб и турникеты. Полыхнуло, дым повалил жирными клубами. Люди заорали, отпрянули в метро, но места не было, их выдавливали обратно через огонь. У кого-то горели волосы, кто-то скинул с себя куртку и сбивал с нее пламя ногами. С другой стороны улицы показались полицейские в полной экипировке, поджигатели вытащили дубинки, и, не дожидаясь продолжения, Павел бросился прочь, в тесный, заставленный велосипедами и мопедами проулок. Он несся мимо разгромленных автобусных остановок, мимо надписей «НЕТ СЛЕЖКЕ», написанных баллончиком на перевернутых мусорных контейнерах, мимо машин с проколотыми шинами и вмятинами на дверях, провалов витрин и куч пустых коробок из-под планшетов, наушников и очков. Горели лужи на асфальте, дым разъедал глаза. Павел пробивался через удушливые облака вслепую, сбивая с ног прохожих, таких же, как и он. Маска схлопывалась от сильных вдохов, как больные легкие. За ним кто-то бежал, мелькал в чаду – полицейский? «контрас»? – и Павел принялся петлять по переулкам и дворам, навигатор еле успевал перестраивать маршрут до дома. Линии, обозначавшие улицы, стали ярко-красными, кое-где повыскакивали знаки «движение перекрыто». Дверь в подъезд была распахнута. Взбежав по темной лестнице, Павел заперся в квартире, бросил сумку в коридоре, туда же швырнул маску и рухнул на диван. Немного посидев, прошел наощупь в ванную и стал скрести ладони под обжигающей водой. Он намыливал руки снова и снова, пока кожа на пальцах не сморщилась, затем взял зубную щетку, стал оттирать ею. В душевой кабине что-то шевелилось, наблюдало с интересом, чуяло кровь. Тебе не отмыться, Паша, булькало оно, ты даже не надейся. В дверь постучали. Павел выключил воду и выглянул в коридор. Экран видеоглазка был темен. Не работает, конечно же, ведь света нет. Кто мог прийти к нему так поздно? Уж точно не соседи. Он вытряхнул содержимое сумки на пол, включил планшет и запустил скрипт зачистки. В дверь снова постучали, менее терпеливо. – Сейчас, – крикнул Павел, наблюдая, как ярко вспыхнул и навсегда потух экран. – Минуту подождите, я оденусь.