— Бриджит ее стесняется, — сказал Али. — Какой кошмар! — ужаснулась Чайна. — Вообще-то, я понимаю Бриджит, — сказал Али. — От ее матери за милю веет глухой провинцией. — Я видел Дебби, — объявил Джонни. — Правда? Как она выглядит? — спросил Патрик. — Красотка. — На больших вечеринках она всегда была красоткой, — отозвался Патрик. — В ближайшее время мне нужно с ней поговорить. Легко забыть, что Дебби — просто человек с лицом, телом и, почти гарантированно, с сигаретой в зубах и что, возможно, она уже не та девушка, которую я знал. — Как ты себя чувствуешь после ужина? — спросил Джонни. — Сначала было не по себе, но я рад, что мы поговорили. — Вот и хорошо, — отозвался Джонни. Как неловко: он не представлял, что еще сказать о том разговоре, и не хотел делать вид, что его не было. — Кстати, я вспоминал тебя на встрече «Анонимных наркоманов», — с неестественной бравурностью заявил Джонни. — Там один парень рассказывал, что накануне ночью выключил телевизор, решив, что злит ведущих. — Ох, со мной такое бывало, — проговорил Патрик. — Когда в Нью-Йорке умер мой отец, самые длинные беседы я — если «я» тут корректное местоимение — вел с телевизором. — Да, помню, ты рассказывал, — кивнул Джонни. Оба замолчали и уставились на толпу, которая пульсировала под необъятным пологом из серого бархата судорожными, но короткими рывками, точь-в-точь как бактерии, размножающиеся под микроскопом. — Нужна сотня таких призраков, чтобы на миг испытать чувство идентичности и устыдиться, — сказал Патрик. — Подобные личности окружали меня в детстве — черствые, скучные люди, которые кажутся утонченными, а на деле эдакие невежды-лебеди. — Они последние марксисты, — неожиданно выдал Джонни. — Последние люди, уверенные, что классовая принадлежность объясняет все. Москва и Пекин давно отказались от этого учения, зато оно процветает под крышами английских домов. У большинства тут смелость полусъеденного червя и интеллект дохлой овцы, — продолжал Джонни, оседлав любимого конька, — но они истинные наследники Маркса и Ленина. — Пойди и скажи им об этом, — посоветовал Патрик. — Думаю, многие предпочтут унаследовать хоть часть Глостершира. — У каждого человека своя цена, — едко проговорил Сонни. — Робин, вы согласны? — О да, тут главное — не продешевить, — отозвался тот. — Уверен, большинство людей об этом не забывают, — сказал Сонни, гадая, что случилось бы, вздумай Робин его шантажировать. — Людей портят не только деньги, — возразила Жаклин Далантур. — У нас был чудесный водитель по имени Альберт. Очень милый, мягкий человек, он рассказывал щемящие душу истории о том, как прооперировали его золотую рыбку. Однажды Жак собрался на охоту, а у него заболел заряжающий. «Придется взять Альберта», — сказал Жак. «Не надо, это его убьет! Альберт обожает животных и не выносит вида крови». Но Жак настаивал. Человек он упрямый, и я ничего поделать не смогла. Когда подстрелили первых птичек, у Альберта началась агония. — Жаклин мелодраматично закрыла лицо руками. — Потом он заинтересовался. — Жаклин выглянула из-за растопыренных пальцев. — А сейчас, — Жаклин резко опустила руки, — он выписывает «Шутинг таймс»{148} и скупает все журналы о стрельбе. Ездить с ним стало опасно, потому что, завидев голубя, которые в Лондоне на каждом шагу, он говорит: «Этого месье Далантур подстрелил бы». Когда проезжаем Трафальгарскую площадь, Альберт совершенно не следит за дорогой — он смотрит в небо и кричит: «Пиф-паф!» — По-моему, лондонских голубей есть не стоит, — скептически проговорил Сонни. — Патрик Мелроуз? Ты, случайно, не сын Дэвида Мелроуза? — спросил Банни Уоррен. В лицо Патрик его почти не помнил, а вот имя частенько слышал в детстве, когда родители, еще не разведенные, вращались в обществе. — Да. На морщинистом лице Банни, похожем на живую изюмину, промелькнуло полдюжины выражений удивления и восторга. — Я помню тебя ребенком. Каждый раз, когда я приходил на Виктория-роуд пропустить стаканчик, ты с разбегу пинал меня по яйцам. — Прошу прощения, — отозвался Патрик. — Как ни странно, сегодня утром на нечто подобное жаловался Николас Пратт. — Ну, в его случае… — Банни разразился озорным смехом. — Нужную скорость я набирал, стартуя со второго этажа и скатываясь по лестнице. Когда выбегал в коридор, пинок получался приличный. — Мне можешь не объяснять, — проговорил Банни. — Скажу тебе удивительную вещь, — продолжал он уже серьезнее. — И дня не проходит, чтобы я не вспомнил твоего отца. — Со мной то же самое, — сказал Патрик. — Но у меня есть хороший предлог. — Вот и у меня есть, — отозвался Банни. — Он помог мне, когда я был в совершенно разобранном состоянии. — А меня он довел до совершенно разобранного состояния, — проговорил Патрик. — Знаю, многие считали его непростым, — продолжал Банни. — Возможно, детям с ним было особенно непросто, такое часто бывает, но я видел другую сторону его характера. После смерти Люси, в пору, когда я вообще не справлялся, он не позволил мне упиться до смерти. С огромным вниманием он часами выслушивал мои горькие бредни и никогда не использовал их против меня. — Мог, но не использовал — то, что вы ставите это ему в заслугу, уже звучит зловеще. — Говори что хочешь, — выпалил Банни, — но твой отец, наверное, спас мне жизнь. — Он пробормотал извинение, развернулся и ушел. Патрик остался один средь шумной вечеринки и вдруг понял, что разговаривать ни с кем не хочет. Выбираясь из шатра, он думал о том, что Банни сказал о его отце. Он поспешил в гостиную, теперь полную людей, где его заметила Лора, стоявшая с Чайной и с мужчиной, которого Патрик не узнал. — Привет, дорогой! — сказала Лора. — Привет, — отозвался Патрик, не желавший останавливаться для болтовни. — Ты знаком с Баллантайном Морганом? — Привет! — сказал Патрик. — Привет! — Баллантайн до неприятного крепко пожал Патрику руку. — Я как раз говорил, что мне повезло унаследовать, пожалуй, лучшую в мире оружейную коллекцию. — А мне очень повезло, что твой отец показал мне книгу о той коллекции, — сказал Патрик. — Так ты читал «Оружейную коллекцию Моргана»? — спросил Баллантайн. — Ну, не от корки до корки, но достаточно, чтобы понять, как здорово владеть лучшей оружейной коллекцией в мире, быть отличным снайпером и написать книгу таким красивым языком. — Еще мой отец был очень хорошим фотографом, — добавил Морган. — О да, я чувствовал, что упустил что-то, — сказал Патрик. — Он обладал самыми разнообразными талантами, — проговорил Баллантайн. — Когда он умер? — спросил Патрик. — В прошлом году от рака, — ответил Баллантайн. — Когда от рака умирает человек с состоянием моего отца, становится очевидно: болезнь неизлечима, — заявил Морган с оправданной гордостью. — Ты так свято чтишь его память, это делает тебе честь, — устало проговорил Патрик. — Почитай отца твоего и мать твою до конца дней твоих{149}, — изрек Баллантайн. — Именно по такому правилу я и живу, — подтвердил Патрик. Чайна испугалась, что дурацкое поведение Баллантайна затмит даже его гигантский доход, и предложила потанцевать. — С удовольствием, — отозвался Баллантайн. — Извините нас, — сказал он Лоре и Патрику. — Какой ужасный тип, — проговорила Лора. — Жаль, ты его отца не видела, — сказал Патрик. — Если вытащить ему изо рта серебряную ложку… — Он станет еще никчемнее, чем сейчас, — закончил фразу Патрик. — Дорогой, а сам ты как? — спросила Лора. — Я очень рада тебя видеть. Эта вечеринка меня бесит. Раньше мужчины рассказывали, как используют масло для секса, а сейчас рассказывают, как исключили его из диеты. — Тут придется пнуть немало тел, прежде чем найдешь живое, — с улыбкой проговорил Патрик. — От хозяина дома глупостью веет так, словно открыли дверь в сауну. Лучший способ опровергнуть его — не перебивать, пусть себе болтает. — Мы могли бы пойти наверх, — предложила Лора. — Это еще зачем? — с улыбкой спросил Патрик. — Можно просто трахнуться. Никаких обязательств. — Отличное занятие! — проговорил Патрик. — Ну спасибо, — отозвалась Лора. — Нет-нет, я очень хочу, — заверил Патрик. — Только подозреваю, что мысль дурацкая. Мы не запутаемся?