Фрер заметил ворота, за которыми располагался внутренний дворик. Повсюду на земле валялись смятые картонные упаковки и пустые фанерные ящики из-под фруктов. Он отодвинул ногой мусор и проник во двор дома с открытыми галереями, на которых сушилось на веревках белье. Он осмотрел галереи — никого. В окнах дома, на лестничных площадках — никого. В глубине двора стояли мусорные ящики, забитые по самое некуда. Фрер быстренько «отоварился». Яичная скорлупа. Гнилые фрукты. Какие-то вонючие отбросы неясного происхождения. Стараясь не дышать, он натер этой пакостью всю свою одежду, после чего в нескольких местах разрезал ножом штаны и куртку. Затем открыл кран бочонка с вином и занес руку над головой. Вино полилось ему на волосы, на лицо, на одежду. Его замутило, да так сильно, что он, не выдержав, отшвырнул винный бочонок подальше. Согнувшись пополам, он дал волю рвотным спазмам. Его выворачивало кофе и круассанами. Потоки кислой блевотины пачкали одежду и обувь, но он не уворачивался. Напротив. Он постоял несколько секунд, опершись руками о край мусорного бака, дожидаясь, пока утихнут стучащие в висках молотки. Наконец он распрямился. Его пошатывало. В горле драло. Вонь блевотины окружала его смрадным облаком. Он закрыл винный бочонок, осмотрел свой заляпанный свитер и понял, что не должен останавливаться на достигнутом. Поэтому расстегнул ширинку и помочился прямо себе на ноги. — Эй, ты чего это там? Фрер быстро застегнулся и поднял глаза. На балконе, завешанном сохнущими простынями, стояла женщина. Ее глаза метали молнии. — Иди к себе и там гадь! Сволочь жирная! Он бросился бежать, прижимая к себе бочонок с вином, словно величайшее в мире сокровище. Когда он снова выбрался на Канебьер, он больше не был Матиасом Фрером. Он превратился в бездомного бродягу. И дал себе клятву больше ни единой секунды не думать мыслями психиатра Матиаса Фрера. Отныне он — Виктор Януш. Бомж, за которым охотится вся французская полиция. От Януша он протянет ниточку к своей предыдущей личности. А от нее — к той, что была еще раньше. И так далее. Пока не узнает, кто он такой на самом деле. Пока не обнаружит самую маленькую матрешку. Он пошел вдоль трамвайных путей. На солнце его мокрая одежда подсохла, хотя вонь никуда не делась. Вот уже показался Старый порт. Каким-то шестым чувством он угадал, что нищие собираются именно там. И кто-нибудь из них обязательно узнает Виктора Януша. II Виктор Януш Старый порт охватывал залив гигантской буквой U. По краям его дамб располагались два форта — он вспомнил их названия: форт Святого Николая и форт Святого Иоанна, — словно несущие стражу часовые. Позади бастионом выстроились тесно притиснутые друг к другу дома. В тот день мачты кораблей, стоявших на внутреннем рейде, напоминали булавки, воткнутые в лаковую, неподвижную гладь воды, скорее поглощавшую, чем отражавшую свет. Небеса над морем полыхали алым багрянцем. День растерзал ночь, и та скончалась, истекая кровью. Контраст черного с красным был таким резким, что Януш невольно зажмурил глаза. Он опасливо замер на месте, не зная, куда идти дальше, но тут справа, под аркой, заметил группку бомжей. Они в ряд лежали на земле, словно жертвы природной катастрофы. Януш подошел поближе и пригляделся к нищим. Одни прятались под картонными коробками, другие окружили себя грязными сумками, но и те и другие больше всего напоминали груды тряпья, примороженные ночным холодом. Однако они кашляли, пили, плевались… Трупы еще шевелились. Януш присел возле крайнего в ряду мужчины. Холод от голого асфальта сразу же пробрал его до самых костей. Вонь, исходившая от соседа, моментально окружила новичка плотным кольцом. Мужчина посмотрел на него потухшим взглядом. Он явно его не узнавал. Януш поставил рядом с собой бочонок с вином. В глазах соседа зажглось вялое любопытство. Януш ждал, что тот поспешит завязать знакомство в надежде на выпивку, но мужчина грубо рявкнул: — Вали отсюда! Это мое место! — Асфальт вроде общий. — Ты что, не видишь, я на работе? Януш не сразу понял, в чем дело. Мужчина сидел с голыми ногами, одну подвернув под себя, а вторую вытянув вперед. На ней было всего два пальца, но этими двумя пальцами он хватал стоящую возле него жестянку из-под печенья и скреб ею по земле, если мимо шел прохожий. — Всего монетку альпинисту, потерявшему пальцы при восхождении на Эверест! Всего одну монетку, я много не прошу! — жалобно завывал он. — Альпинисту, отморозившему пальцы… Януш не мог не признать, что легенда отличалась известной оригинальностью. И — о, чудо! — изредка кто-нибудь действительно бросал в жестянку мелкую монету. Приглядевшись получше, Януш убедился, что «работал» здесь не только его сосед. Остальные тоже попрошайничали. Время от времени то один, то другой поднимался и шел к поддерживавшим арку колоннам, приставая к прохожим, которые старательно обходили его стороной. Все они говорили странным, наполовину заискивающим, наполовину враждебным тоном, в котором сочетались раболепство и агрессия. Они щедро расточали всевозможные «месье», «пожалуйста» и «спасибо», но в их приторно-сладких хриплых голосах слышались ненависть и презрение. Януш снова вернулся к своему соседу. Это был мужчина с длинной бородой, в которой копошились вши, в давно утратившей цвет вязаной шапке. Между шапкой и бородой проглядывала дубленная ветром и холодом кожа в прожилках кровеносных сосудов. Выступающие лиловые вены прочерчивали его физиономию как ручьи, берущие начало в одном и том же источнике — алкоголе. Януш при всем желании не смог бы его описать — его лицо не представляло собой целостности, но состояло из какой-то мешанины перебитых костей, синяков, заскорузлых корок грязи и шрамов. — Чё ты на меня уставился? Януш протянул мужчине пластиковый бочонок. Тот молча схватил его, зубами открыл краник и надолго присосался к горлышку. Потом перевел дух и, довольный, засмеялся. Теперь он смотрел на новенького с чуть большим интересом, подогретым выпивкой, по всей видимости решая для себя вопрос, кто он такой. Опасен или нет? Нарик? Псих? Педик? Только что с зоны? Януш не шевелился. В эти несколько секунд он сдавал важный экзамен. Он был грязен, небрит, нечесан, но у него не имелось при себе ни сумки с барахлом, ни переносного дома в виде коробки. А главное, руки и лицо у него оставались слишком гладкими, чтобы обмануть бывалого бомжа. — Как тебя звать-то? — Виктор. Он взял бочонок и сделал вид, что пьет. От одного запаха бормотухи его снова затошнило. — А я Бернар. Ты откуда? — Из Бордо, — не подумав, ляпнул Януш. — А я с севера. Тут почти все с севера. Если уж живешь на улице, то на солнышке оно как-то сподручней… Януш понял. Марсель для бомжей был чем-то вроде Катманду — конечной остановкой, местом назначения. Не то чтобы они надеялись обрести здесь другую жизнь, нет… Но хотя бы спастись от слишком суровой зимы. Правда, пока что даже эти надежды не оправдывались. На улице было около нуля градусов. Януш, в не до конца просохшей от вина и рвоты одежде, стучал зубами от холода. Он уже открыл рот, собираясь задать новому знакомому очередной вопрос, когда вдруг почувствовал у себя между ног какое-то шевеление. Рефлекторно сунул туда руку и тут же отдернул ее. Укусившая его крыса удирала со всех ног. Бернар расхохотался: — Тудыть твою налево! Цапнула, зараза! Их тут в Марселе до хрена. Друганы наши. Он снова потянулся к вину и влил в себя щедрую порцию пойла за здоровье миллионов марсельских крыс. Утер рот рукавом и погрузился в молчание. Януш забросил первый пробный шар: — Мы с тобой уже встречались? — Почем мне знать? Ты в Марселе сколько? — Только что приехал. Но я был тут на Рождество. Бернар ничего не ответил. Он следил за прохожими. Как только хоть кто-то осмеливался появиться под аркой, он тут же начинал дергать ногой свою жестянку — судя по всему, у него этот жест превратился в рефлекс. Над сводами арки поднимался день, и шум, доносившийся из порта, делался все слышнее. — А бомжуешь давно? — поинтересовался Бернар. — С год, — с ходу сочинил Януш. — Работу потерял, а новую фиг найдешь… — Дак это у всех так, — без тени сочувствия хмыкнул Бернар. Януш понял его сарказм. Жертвы общества. Все, кто так или иначе очутился на дне, всегда приводят себе в оправдание один и тот же довод, только никто в него не верит. Судя по тому, как хихикал Бернар, дело обстояло с точностью до наоборот: это общество было их жертвой. — Сколько тебе лет? — рискнул спросить Януш. — Что-то около тридцати пяти. Виктор дал бы ему все пятьдесят. — А тебе? — Сорок два. — Блин! Видать, потрепало тебя… Януш счел это комплиментом. Его маскарад выглядел убедительнее, чем он подозревал. Впрочем, он и в самом деле с каждой секундой ощущал себя все более грязным, все более опустившимся. Пара-тройка ночевок под открытым небом, пара бутылок дешевой бормотухи, вечерок-другой с этими карикатурами на человека — и он станет одним из них. Сосед еще глотнул из бочонка. К нему вернулась его немного злобная веселость. Януш понял принцип существования этих людей. Они жили ради выпивки, и глоток скверного пойла на краткий миг — пока длится отрыжка — скрашивал им невзгоды бытия. От глотка к глотку, от бутылки к бутылке, постепенно они погружались в состояние полного отупения. Потом просыпались и отправлялись прошвырнуться. Януш поднялся и прошел немного вперед, под арку. Он специально выставлял себя напоказ. Но никто не подмигнул ему, узнавая. Никто не махнул рукой. Нет, он пошел по ложному следу. Он никогда не был частью этой группы людей. Вернувшись на место, он опять сел рядом с Бернаром: — Народу что-то маловато… — В смысле, из наших? — Ну да.