— А ну стоять. На мой громкий голос резко открылась дверь, и в палату буквально влетел Санька с автоматом на изготовку, при этом очень убедительно лязгнув затвором. «Ну прямо картина маслом. Если Санька сейчас что-нибудь не отчебучит, я в нем разочаруюсь». — Командир, что случилось? Но тут он заметил, как я ему подмигнул, кивнул головой и коротко спросил: — Террористка? — Есть такая версия, но будем разбираться. Посторожи пока дверь, хочу договорить. — Без базара, босс. Девушка была в шоке, поэтому почти не обратила внимания на такое необычное Санькино выражение, абсолютно не характерное для этого места и этого времени. А мне ее стало жалко и стыдно за свое поведение: по большому счету мы здесь всего лишь гости. Я глубоко вздохнул и сразу изменил тон: — Как вас зовут? Она удивленно уставилась на меня, и было видно, что спокойствие и уверенность снова возвращаются к ней. Ну что можно сказать — сильная женщина, чем-то на мою Светку похожа. Наверно, такая же упертая и самоуверенная. Воронова не стала усугублять ситуацию, поэтому решила использовать неконфликтную тактику. — Мария. Мария Владиславовна. — Вот что, Маша, извините меня за срыв, сами понимаете, обстановка такая. Но только ответьте мне на вопрос, только честно. Даю слово, что ничего вам за это не будет. Дождавшись ее молчаливого кивка, продолжил: — Почему вы так меня ненавидите? Это что-то личное? Все это время она стояла в метре от меня и смотрела в пол, но тут подняла голову и в первый раз взглянула мне в глаза. — А за что мне вас любить-то? Что вы такого сделали? Вопрос поставил меня в тупик. Оправдываться — значит в некоторой степени считать себя виноватым. — Мы вроде как делаем одно дело, бьем врага, напавшего на нашу родину… — Вы пока бьете своих, и достаточно успешно. Наверно, за это вам ордена дают. — Это вы про ночной бой? — И про это тоже. Насмотрелась я на вашего брата. На смерть отправлять — это вы можете, а вот самим под пули лезть, так у вас сразу дела находятся. Зачем с врагом воевать, проще же своих пострелять и отрапортовать, что паникеров расстреляли. Да. Во многом тут девушка права. Было и такое. — Маша, в общем вы правы. Во многом правы, но не в данном случае. — Да мне ваши объяснения не нужны. Что, прямо сейчас арестуете? — А смысл? Вы сказали, что думаете, тем более для этого, наверно, есть веские основания. Только есть маленький нюанс — мы, то есть я и моя группа, в основном работаем за линией фронта и к особым отделам и к следственным органам не имеем никакого отношения. Тут впервые она посмотрела на меня с интересом, в котором презрение сменилось любопытством. — А как же убитые красноармейцы? — А как же убитые мои ребята? Как я понял, вы оказывали помощь пострадавшим в этом ночном бое? Она кивнула. — А вас ничего не удивило? — Что именно? — Ну, вам попадались раненые с сильными гематомами в районе груди, ну может, со сломанными ребрами, но при этом отсутствовали проникающие раны? Тут в ее глазах зажегся свет познания, свойственный профессионалам, стремящимся совершенствоваться, и я мог с радостью констатировать, что первичная оборона недоверия пройдена. — Скорее всего, у таких раненых вы доставали из-под кожи резиновые, неметаллические легкие шарики, зеленого или черного цвета, правильно? — Да. Именно черные. Я хотела уточнить, что это такое, но мне запретили задавать любые вопросы. — Это специальные, нелетальные боеприпасы. Они способны остановить, оглушить человека, при этом не убивая его. Вот вам первое доказательство, что мы не такие уж и скоты. Что там произошло в Инкермане, это, ну скажем так, вопрос не вашей компетенции, но тут можно говорить о спланированной провокации, повлекшей за собой гибель и бойцов Красной Армии, и сотрудников специальной группы ГУ НКВД. Мы оборонялись, при этом старались щадить людей. Уже когда не было возможности, просто стреляли по конечностям. Это, надеюсь, вы тоже заметили по характеру ранений? Она задумчиво сжала кулачки, но быстро проанализировав ситуацию, сделав для себя определенные выводы, высказалась: — Если честно, я как-то не задумывалась об этом. Но в том, что вы говорите, есть смысл. — Маша, скажите, вы же здесь недавно, наверно, уже и повоевать пришлось? Она отвернула голову, видимо, было что-то такое, что вспоминать она не хотела. — Да, пришлось. — И где, если не секрет? — Под Уманью. — Да. Хреново там вышло. Где служили? — Шестой стрелковый корпус. Чудом уцелела. Некоторое время сидела в Уманской яме, со всеми, пока не удалось бежать. — Тогда понятно. Мы в это время под Могилевом в окружении дрались. Тоже хлебнуть пришлось, еле вырвались. Тут впервые за весь вечер она на меня глянула по-другому, как на своего. Дальше говорить не было смысла, оба прекрасно понимали, о чем идет речь. — Плечо там прострелили? Ее вопрос вывел меня из задумчивости. — Какое плечо? А, это. Да было дело. Нас там эсэсовцы из «Райха» по лесу гоняли, когда мы у них усиленную роту в лесу положили и сожгли несколько танков и бронетранспортеров… Я уже прекрасно понимал, что наговорил очень много, и если произойдет утечка информации, быстро сопоставят работу группы в Могилеве и наше здесь появление. А дальше будет выявлена логическая цепочка Могилев — Зимин — Кречетов — Фастов — Борисполь — Севастополь. Как всегда, по глупости девочку подставил, и значит, надо принимать какое-то решение. Тащить ее, как остальных в бункер, это будет явно перебором — всех не спасешь, а вот использовать девочку несколько в ином статусе будет вполне приемлемо. — Маша, вы, надеюсь, понимаете, что косвенно ввязались в очень серьезную игру, которая затрагивает интересы государственной безопасности очень высокого уровня. В свете всего сказанного хотелось бы вас кое о чем попросить. Девушка чуть сузила глаза и внимательно уставилась в мое побитое лицо. — Я вас слушаю. — Скажем так, я бы вас попросил при любом интересе, ко мне и к моей группе, даже о невинных вопросах, вы должны ставить в известность или меня, или кого-то из моего окружения. Ей это явно не понравилось, но она мудро промолчала. — Маша, я вам не предлагаю писать доносы на ваших друзей, сослуживцев, пациентов. Мне это не нужно, это компетенция местной контрразведки, и пусть местные варятся в этом соку, а у нас другие задачи. Поэтому для нас очень важно выявить интерес ко мне и к моей группе. Даже если это будет главврач и спросит, какая у меня температура, вы обязаны известить нас. Грозить не буду, не тот случай, но прошу — это очень важно. Она чуть неуверенно закусила губу, а я невольно залюбовался ее лицом. Сильная и интересная женщина, такая если любит, то до конца жизни, если ненавидит, то ненавидит от всей души. Было видно ее колебание, поэтому пришлось додавливать. Не завербую сейчас — испорчу девчонке жизнь. — Маша, ситуация критическая, нас не просто так в Инкермане стравили с моряками и пехотинцами. Сейчас нужно найти людей, кто ответственен за такую подставу, а то, что они вышли или попытаются выйти на вас — это факт. Это, скорее всего, будет сделано через кого-то из ваших близких знакомых, кому вы не сможете отказать. Тут думайте, так вы сможете спасти жизни, потому что у нас уже сейчас особые полномочия, да и прилетевшее из Москвы высокое начальство подтверждает мои слова. И, наконец, решил привести самый убойный аргумент: — Если в этом есть необходимость, в течение трех-четырех дней будет приказ о вашем откомандировании в мое распоряжение за подписью командующего Черноморским флотом. Если хотите, то же самое можно организовать за подписью наркома внутренних дел товарища Берии. Воронова уже давно поняла, что ей никуда не деться, поэтому раздраженно ответила: — Да понятно. Это все, что вы от меня хотите? — А вы думали, я вас буду к интиму склонять? Так мне еще жизнь дорога: у меня супруга в этом отношении очень мстительная — пристрелит обоих. Смысл вами рисковать? А вы девушка молодая… Тут я немного слукавил, но она это поняла, поэтому улыбнулась, прекрасно понимая всю подоплеку. В ее глазах уж очень необычным я был сотрудником органов. Приняв решение, она решила высказаться. — Хорошо, я вам помогу. Но ничего подписывать не буду. — Маша, вся эта бухгалтерия меня не касается. Главное дело — надо срочно выявить врагов. — Если что-то будет, сразу к вам идти?