Чрезвычайно привлекательное поместье в Провансе, расположенное на собственных обширных землях и выставленное на рынок впервые за двести пятьдесят лет. Широкий вид на Альпийские горы. Сен-Реми-де-Прованс неподалеку, железнодорожное сообщение с Парижем со станции Арль. Огромный потенциал для модернизации. Глядя на фотографии, я снова почувствовала запах лаванды, услышала воркование голубей, увидела, как свет играет в листве оливковых деревьев. — Дедушка Люка оставил этот дом ему, его семья владела им на протяжении многих поколений. Он принадлежит Люку! — Мои щеки горели. — Они не могут так поступить! — Увы, могут, милая, если у них есть доверенность. Наверное, туго с деньгами. Сегодня утром Офелия уехала в Лондон, чтобы встретиться со своим адвокатом. Я стала утешать себя тем, что при продаже дома могут возникнуть трудности. Когда приехавшие покупатели увидят, что изображения в брошюре не соответствуют действительности, они откажутся от покупки. Посчитают, что потребуется слишком много сделать самим. Люди, желающие приобрести дом на юге Франции, обычно ищут другой тип роскоши, а не сад, заросший полевыми цветами, и крошечный душ, в котором гнездятся ласточки. Блейк мог бы организовать душ с сильным напором воды, горячую ванну с гидромассажем и бассейн, но деньги понадобились именно сейчас, и он решил продать все как есть. Виктория пошла на кухню, я вслед за ней. Она сняла с плиты кофейник и улыбнулась, пытаясь меня подбодрить: — Ты слышала новости о Лиззи? Я кивнула: — Нейтан сказал, она меня еще не простила. — Простит. — Виктория налила кофе в свежую кружку и протянула мне. — Конечно, сначала она бежит к Нейтану, ведь она всегда была папиной дочкой. Но очень скоро ей понадобишься именно ты. — Она сказала, кто отец ребенка? — спросила я. — Похоже, это тайна за семью печатями. — Я видела его случайно. Симпатичный, чуть моложе нее. — Молодость — это хорошо, — глубокомысленно кивнула Виктория, наливая кофе себе. Мне вспомнилось тело Люка, его красота и сила. Легкая походка, уверенность во взгляде. Теперь все было по-другому — скованность, устремленный в себя взгляд, расколотый разум. У меня застучало в висках, я сделала большой глоток кофе и обожгла себе язык. — А я свой возраст ни на что не променяла бы. — Виктория усмехнулась. — Не хочу возвращаться в молодость. Я точно знала, что она имела в виду, и чувствовала то же самое. Юность — это неуверенность и сомнения, множество вопросов, на которые тебе непременно нужны ответы, и терзания от неумения сделать правильный выбор. Лишь много лет спустя ты осознаешь, что любой выбор тогда был неправильным, а единственное, что имело значение, — любовь. Уходя, я обняла подругу. Она уезжала ухаживать за матерью, которая боролась со своей последней болезнью. До нашей следующей встречи могли пройти месяцы. Зайдя домой, я услышала, что задняя дверь хлопает на ветру. Я забыла ее запереть и поэтому сразу поспешила задвинуть засов. В комнатах пахло по-другому, за время моего короткого отсутствия в дом занесло лепестки роз, которые разлетелись по всему ковру. Обычно к этому времени все наши розовые кусты уже были обрезаны, но с тех пор, как я вернулась, Нейтан еще ни разу не возился в саду. В зеркале прихожей мое лицо выглядело старше, волосы тусклее, морщины заметней. Я поставила душистый горошек в вазу и отправилась наверх, в ванную. Одежда свободно упала к моим ногам. Я похудела, все лишние дюймы на талии и бедрах исчезли. Раньше я была бы рада, но теперь мне было все равно. Я долго стояла под душем, намыливая волосы шампунем и затем втирая в них кондиционер. Горячая вода лилась мне на голову, милосердно вымывая из нее все мысли. Я могла простоять так часами, но меня насторожил какой-то грохот, и я выключила душ. Заднюю дверь я закрыла, значит, скорее всего, это было хлопающее на ветру окно. Я завернулась в полотенце, вышла из душа, отправилась в спальню и остановилась на пороге как вкопанная. Комната была перевернута вверх дном. Когда я увидела весь этот беспорядок, мое сердце бешено заколотилось. Ковер исчез под кучей одежды, разбросанной повсюду, словно в гневе. Колготки валялись на полу вперемешку с нижним бельем и скомканными брюками. Все ящики были выдвинуты, дверцы шкафа распахнуты, платья и костюмы выброшены, вешалки переломаны. Меня охватил страх, зазвеневший в голове, как сигнал тревоги. Должно быть, кто-то пробрался в дом, когда я выходила к Виктории. Но, судя по всему, пока я принимала душ, уже сбежал. Снизу донесся еще один стук, будто на пол упал стул, и я услышала шаги в гостиной. Это не было звуком хлопающего на ветру окна. Незваный гость все еще находился в доме. Глава 30 Июнь 2017 года Я отступила назад, побежала в ванную и защелкнула на двери щеколду. Эту хлипкую штуковину из тонкого металлического прутка любой сильный человек мог бы выломать в два счета. В кармане джинсов, которые сбросила на пол перед тем, как принять душ, я нащупала телефон. Я набрала номер полиции и отчаянным шепотом стала вызвать о помощи, хотя мне хотелось кричать. — В моем доме незнакомец, он внизу! Я его слышу! — Вы в безопасности? — Я в ванной, дверь заперта, но он может вломиться. — У меня пересохло во рту, шептать было трудно. — Назовите ваш адрес. С невыносимой медлительностью женщина на линии повторила мои данные, а затем сказала что-то обнадеживавшее, но я пропустила это мимо ушей. Я могла слышать только пульсацию крови у себя в висках. Перед глазами возник образ Брайана, лежавшего на полу его дома. Казалось, по стенам ванной расплескалось что-то ярко-красное. Я посмотрела на свои ладони, запястья, переплетения вен, проглядывающие контуры костей. Каково это, когда твою кожу рассекают зазубренным ножом? Разделяют мышцы, режут сухожилия, раздвигают суставы. Интересно, какие при этом слышатся звуки. Я ощутила рвотный позыв и сглотнула, чтобы его остановить. Нельзя было производить много шума. Пот струйками стекал по моей спине. Я набрала номер Нейтана, но тот не брал трубку. Мои руки слишком сильно дрожали, чтобы написать сообщение. Злоумышленник мог находиться прямо за дверью. Я напрягла слух, пытаясь услышать его дыхание, а он в это время, возможно, прислушивался к моему, и я ничего не услышала. Должно быть, он прикидывал, успеет ли ворваться и напасть на меня до прибытия полиции. Через окно я услышала, как остановилось такси и хлопнула дверь. Виктория уезжала на вокзал. Мне хотелось позвать ее на помощь, и она прибежала бы без раздумий прямо в лапы злоумышленника. Я зажала рот ладонью. Такси отъехало, шум его двигателя затих вдали. Прошло пять минут. Десять. Я сидела на корточках, обливаясь потом, и молилась, чтобы Лиззи не приспичило именно в этот момент прийти и наконец поделиться со мной своей новостью — распахнуть дверь, позвать меня через лестничный пролет и тем самым привлечь к себе внимание незваного гостя. Стараясь справиться с дрожью в руках, я начала набирать ей сообщение, но тут услышала, как распахнулась калитка. Грохочущие шаги пересекли двор, в дверь замолотили кулаки. Приехала полиция. Дюйм за дюймом я медленно приоткрыла дверь ванной, а затем, отбросив осторожность, сбежала вниз по лестнице, споткнувшись на нижней ступеньке, и распахнула входную дверь. На пороге стояли двое полицейских — мужчина и женщина, а позади них еще трое. Женщина была коренастой и круглощекой, с пышным пучком волос на затылке. Она выглядела прилежной и доброй, как фермерская жена из детской книжки. Мне захотелось ее обнять. Она прошла внутрь, двигаясь нарочито неторопливо, чтобы меня успокоить, и заварила мне чай, пока ее коллеги осматривали дом. Я дрожала, все еще кутаясь в полотенце. Другая сотрудница принесла мой халат. На меня посыпались вопросы: — Вы его видели? Я отрицательно покачала головой. — Он разбил окно? — Я зашла к соседке, а заднюю дверь оставила открытой. Должно быть, он прошел через нее. — Что-нибудь пропало? — У меня не было времени посмотреть. Мое нижнее белье разбросано по всему полу, одежда повсюду. — В первую очередь воры заглядывают в бельевые ящики. — Молодой гладколицый полицейский уже вернулся на кухню; в его голосе слышались нотки веселья. Он обошел со мной дом. Ящики моего письменного стола оказались слегка выдвинуты, но я не могла вспомнить, закрывала ли их. Бумаги на столе, возможно, лежали иначе, но ничего не пропало. Шкаф в прихожей был открыт, вся обувь сдвинута в одну сторону. Хранилась ли она так прежде, сказать я не смогла. Дверь кладовки на кухне была приоткрыта, но я не припомнила, в каком состоянии ее оставила. Офицер смотрел на меня как на сумасшедшую. Наверное, я и говорила, как сумасшедшая, и выглядела тоже — со спутанными волосами, бледным лицом, в халате во второй половине дня. Должно быть, он счел меня крайне забывчивой, но ужас всегда путает мысли. Я отвернулась, чтобы потуже затянуть пояс халата. Ему было чуть за двадцать; возможно, он еще не представлял, что бывает с людьми в те леденящие моменты изменяющего сознание страха, которые выпали на долю Кэрол и Брайана. Умирая, они от ужаса, должно быть, одновременно с жизнью теряли и рассудок. Я рассказала сотруднице полиции о человеке, которого видела в саду, и о фигуре за занавеской. Та кивнула и спросила, видел ли это кто-нибудь еще. Я отрицательно покачала головой. Я промолчала о Люке, который был рядом в то время, хотя она должна была слышать о нашем романе. Весь Солсбери о нем знал, и за его пределами тоже знали. По совету Джуди я не слушала новости, не читала газеты и не заходила в социальные сети. Я захлопывала дверь перед носом каждого из дежуривших у моего дома репортеров. — Проникновение в дом может существенно повлиять на дальнейшее расследование, — сказала мне женщина-полицейский, но не стала вдаваться в подробности. Меня переполняли надежда и страх. Неужели они, как и я, предполагали, что незваный гость мог оказаться убийцей и Люка могут освободить? Полицейские не ответили на эти вопросы, но забрали мое белье, чтобы проверить на ДНК злоумышленника. Мне посоветовали запереть двери на засов, не выходить из дома и никому не открывать. Для осмотра местности в воздух решили поднять вертолет, а в конце улицы поставить полицейскую машину. В отличие от тех полицейских, которые меня арестовывали, эти были вежливы и настороженны. Я вернулась в спальню и быстро оделась. Прежде чем повесить халат на крючок, я сняла кожаный кофр, все еще висевший на двери. Он был мягким, знакомым и теплым, будто согретым солнцем. Я села на кровать, открыла его и достала рисунки. Я нуждалась в воспоминаниях, которыми они были пропитаны. Разложив перед собой работы Люка, я могла слышать его хриплый голос, тон, которым он произносил мое имя. Спустя некоторое время я сложила рисунки обратно в кофр, достала футляр, развернула картину и положила ее на кровать. В этот раз деревья на ней казались измученными, они корчились, будто от боли. Трава выглядела примятой, словно от сильного ветра, красные полосы на земле были багрового оттенка крови, горы расколоты на отдельные скалы. От пейзажа веяло насилием и драмой. Я аккуратно завернула картину в бумагу, гадая о том, каким человеком был художник, о чем он думал. Страхи, которые он изобразил, казались почти осязаемыми. Возможно, он тоже страдал маниакально-депрессивным психозом и передал свою болезнь правнуку по наследству. Этого мне не суждено было узнать, но пока картина принадлежала мне, она была моим тайным утешением, способом прикоснуться к Люку. Я положила ее обратно в футляр, а футляр в кофр под халатом, где он исчез из виду так же, как сам халат для моего мужа. По прошествии двадцати пяти лет тот просто перестал его замечать. Нейтан, похоже, увидел пропущенный звонок — его сообщение всплыло на моем телефоне, когда я расправляла складки халата: Не могу сейчас говорить, перезвоню позже. Я знала, что он на собрании, чего я еще ожидала? Он понятия не имел о злоумышленнике. Если бы знал, то позвонил бы и проявил заботу. Он захотел бы вернуться, но я была бы против — если ближайший рейс только утром, чем он мог мне помочь? Полицейская машина стояла в конце улицы, и тем не менее я была одна. Мне хотелось с кем-то поговорить, с другом, который бы меня подбодрил. Виктория, вероятно, была уже в воздухе. Следующим мне на ум пришел Блейк. Он уже помогал мне. И теперь он обнял бы меня и усмехнулся, садясь за кухонный стол. Налил бы вина и отпустил шуточку, нелепую и дерзкую, как обычно. И мне бы полегчало. Я могла бы попытаться убедить его приостановить продажу дома, по крайней мере, пока Люк не поправится. Блейк может быть корыстным, но не бездушным. Он бы выслушал, и он бы подождал. Если бы с ним пришла Офелия, та, конечно, не шутила бы. И она не стала бы слушать, ее холодный взгляд скользнул бы по моему лицу, а затем уплыл в сторону. Но я не могла поговорить с Блейком. И уж тем более с Офелией. Наша связь прервалась. В их глазах я была абсолютным злом — гадиной, вырвавшей Люка из семьи, расстроившей его до нервного срыва. Если они считали его виновным в преступлениях, то были уверены, что он совершил их по моей вине, под моим влиянием. Чем бы ни закончилось, они никогда меня не простят. Я убрала в спальне, а затем прошлась по дому, закрывая дверцы шкафчиков. Подняла стул, который валялся у моего стола, и уселась в гостиной возле окна, глядя в сад. Забор казался непреодолимым, но через него уже трижды перелезали. Оказалось, что нам нужны охранные прожектора и сигнализация. Следовало договориться об этом немедленно, но время шло, а я не двигалась с места. Я боялась, что, если перестану смотреть в окно, могу пропустить момент, когда чужак снова перелезет через забор, и на этот раз, возможно, с оружием. В конце концов я, должно быть, заснула, потому что было уже совсем темно, когда меня разбудил домашний телефон. Мы сохранили аппарат, которым пользовались мои родители, — старомодный, из бакелита. Нельзя было посмотреть номер звонившего, но сейчас это не имело значения. Наверное, мне отвечал Нейтан. Я схватила трубку: — Наконец-то! Ты можешь говорить?