Все истории о ласке и нежности — сказки. Мужчины всегда берут то, что им хочется. Меня берут грубо. Как вещь. Нелюбимую вещь, которую хотят сломать, чтобы выкинуть. Тихо плачу, сидя у стенки. Боюсь даже всхлипнуть, чтобы не напомнить о себе. Беру салфетки и вытираю ими язык, ощущая новые приступы рвоты от одного воспоминания о том, чего мне пришлось коснуться. Когда я ушла из этого дома в прошлый раз, то думала, что навсегда. Но вот я опять здесь. И меня опять использовали. Грубо и насильно. Против моей воли. И это все как-то связано с Лейлой. Откуда он знает о ней? И что ему нужно? Зачем ему знать о нашем последнем разговоре? Надо бежать. Прочь отсюда. Пока он не передумал и не вернулся. Смотрю на разбитую посуду на полу, напоминающую очередной акт насилия надо мной. Груди опухли от зверских сжиманий и мне кажется, я до сих пор чувствую грубые пальцы на нежной коже. Соски всё ещё напряжены. Между ног ноет. Каждый раз, когда он сует в меня свой член, мне кажется, что меня раздирают на куски. Это и есть пресловутый секс? Встаю, опираясь о стену. Смачиваю полотенце и вытираю его следы с бедер и ног. Очень хочется в душ. Очень. Но не здесь. Бежать. Но в чем? В халате? Поднимаю его и едва успеваю прикрыться, как в кухню заходит горничная. Равнодушно смотрит на меня. — Хозяин сказал передать Вам вещи. Протягивает мне фирменный пакет дорогого магазина. — Машина ожидает. Как будете готовы, Вас отвезут. Она уходит. Я вытряхиваю из пакета… одежду и обувь? Включая нижнее белье. И даже с размером почти угадали. Мне противно понимать, что я натягиваю на себя платье и трусики, купленные этим мужчиной. Но у меня нет выбора. Мне же надо в чем-то покинуть этот ужасный дом. Приму душ и переоденусь дома. Выхожу в коридор. Никого. И ни звука. Быстро пересекаю его и оказываюсь на улице. Уже темнеет. Водитель фарами сигналит мне. С опаской спускаюсь к автомобилю. Что страшнее: сесть сейчас в машину или остаться здесь и ждать, когда он опять набросится на меня? И ответ для меня очевиден настолько, что я буквально бегу к машине и запрыгиваю на заднее сиденье. Называю водителю адрес и он молча везёт меня. Всю дорогу до дома меня пронимает дрожь. Я внимательно слежу, как мы едем. Потому что меня не оставляет ощущение, что это очередная ловушка и меня везут не домой. Но нет. Примерно через час я оказываюсь в своей квартире. В ней темно и тихо. — Папа? — зову я. Никто не отвечает. Иду в родительскую спальню и там обнаруживаю отца. Он лежит на кровати в одежде. На полу несколько бутылок какого-то дешёвого вина. Раздеваю его и укрываю одеялом. Потом сразу в душ и в кровать. Укутываюсь почти с головой, пытаясь так забыться. Огородиться от всего плохого, что происходит со мной в последнее время. Утром меня будит звук разбившегося стекла. На кухне папа собирает с пола осколки, а у меня перед глазами сразу же всплывают картины прошлого вечера. Мотаю головой в попытке избавиться от причиняющего боль морока. — Пап, ты как? — подхожу к отцу, наклоняюсь и помогаю ему убраться. — Миланочка, — он смотрит на меня опухшими глазами. — Где ты была? Что случилось? Внимательно всматривается в искусанные губы. — Где ты была? — как будто догадывается он. Бросает уже собранные осколки на пол и закрывает лицо руками. — Нет. Милана, нет. Зачем? — Не расстраивайся, папа, все позади, — пытаюсь успокоить его. — Нет, Милана, — качает головой, — нет. Не позади. Он не оставит нас в покое. — Папа, почему? Что ему надо? — я устала быть в неведении. Наверное, сейчас не самое лучшее время, но ждать больше я не могу. — Причем тут Лейла? — Лейла? — вздрагивает отец и убирает руки с лица. — Откуда ты знаешь? — Он спрашивал меня о ней. Я не понимаю, пап. Объясни. — Он мстит нам за Лейлу. — Как? — Из-за нее он оказался в тюрьме. Подробностей я не знаю. Ты же помнишь, как вела себя Лейла. Знаю одно: он не оставит нас в покое. У него слишком много козырей. Мама — все ещё в больнице. И у него мои векселя. Его воля — и я в тюрьме. А ты, Миланочка? За что страдаешь ты? Его голос дрожит, он прижимает меня к себе. — Но что же делать, папа? Сколько это будет продолжаться? Я не выдержу… Мне хочется излить ему свою боль, но я понимаю, что это лишь больнее ударит его. Поэтому стискиваю зубы. — Есть только один шанс. У нас только один шанс. — Какой, пап? — Если он узнает правду. Удивленно смотрю на него. — Как? Нет, пап. Ты же клялся. — Сейчас эта клятва уже не имеет значения. Лейлы нет в живых. Есть ты. Ради тебя я нарушу клятву. Он должен узнать. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ 54. Милана — Ты думаешь, он поверит? — спрашиваю я. — Он очень жестокий, пап. Ты не знаешь его. Он не поверит твоим словам. Подумает, что ты пытаешься обмануть его. — Знаю, Милана, — вздыхает отец, — слишком хорошо знаю. Я покажу ему документы. — Ты же сказал маме, что уничтожил их? — искренне удивляюсь. — Сказал, — кивает он. — Чтобы успокоить ее. Так было надо. Но документы целы. И в них так и не возникло бы необходимости, если бы не вся эта мерзость. — Где они? — В тайнике. На даче. Милана, езжай сейчас. Откладывать нельзя. Каждую минуту от него можно ожидать чего-то плохого. Я не могу поехать. Видишь, руки трясутся ещё. Отец протягивает вперёд руки и они действительно вздрагивают. — И алкоголь ещё не выветрился. Мне нельзя за руль. К тому же звонили из больницы. Надо сейчас ехать туда. — Что такое? — взволнованно произношу я. — Что-то с мамой?