На месте Грина я давно разочаровалась бы в людях и, зная, чем это может обернуться, слала бы всех безнадежных лесом… что, собственно, и делают другие доктора. Правильные доктора. Но если со мной или кем-то из моих близких случится несчастье, хотелось бы все же попасть к «неправильному», который не поставит на тебе крест, лишь бы спать спокойно. – Я спросил Грина о вас, – ушел от неприятной темы Оливер. – Он сказал, что к вечеру вы сможете вернуться к себе, необходимости оставлять вас еще на одну ночь в лечебнице он не видит. Но если захотите отдохнуть еще несколько дней, я предупрежу леди Райс. – Нет. Мы ведь договорились, что я буду следовать обычному распорядку. Как иначе нам ловить библиотекаря? – Элизабет… – Мы обсуждали это, милорд. Голова стала тяжелой-тяжелой, и я вспомнила, что мне велели отдохнуть после приема лекарства. Но не укладываться же в постель, когда у меня посетитель? Отвернувшись от мужчины, я сцедила зевок в кулак и зажмурилась, чтобы резко открыть глаза и стряхнуть с ресниц несвоевременную дрему… – Бедная девочка… – Что? – я вздрогнула. – Что? – переспросил Оливер. – Я ничего не говорил. – Не вы. Голос был женский. Он шел откуда-то снаружи, но отдавался эхом внутри. Вскочив, я выбежала из палаты и огляделась. Никого. – Элизабет. Никого и Оливер Райхон. – Милорд, я… Я объясню, потом… Он пойдет следом, но ничего не услышит. Уверенность, что эти слова предназначены мне и только мне, крепла с каждым шагом. И зов, которому невозможно было не подчиниться, усиливался по мере приближения к нужной двери. И запах цветов… Грину казалось, будто имя у нее цветочное. Роза… нет, не роза. И не фиалка… Ландыш. Сладковатый нежный аромат. Провидцы называют это флером. Сибил объясняла когда-то: иллюзорный покров из образов, музыки и запахов, сопровождающий магию прорицателей. Но музыки я не слышала, только голос. – Бедная девочка… Она сидела на кровати. Смотрела на меня и руки протягивала, так что захотелось упасть перед ней на колени, позволить тонким пальцам коснуться лица, погладить с материнской нежностью волосы… – Бедная. Как долго ты блуждала, как далеко забрела, сколько горя впитала. Но теперь все хорошо. Ничего не бойся, ты… – Ева! – Оливер? – женщина моргнула и уставилась мне за спину. – Что вы здесь… О, боги, где я?! Она испуганно осмотрелась. Поняла, что сидит на постели в одной сорочке, и замоталась в одеяло. Запах ландышей растворился в горечи ромашки, и окутавшее меня наваждение растаяло, отпустило, позволив вскочить на ноги и отступить к двери. – Ева, вы… – ректор несмело приблизился к провидице. Выглядел он не менее ошеломленным, чем она, и явно не знал, о чем говорить. – Как вы себя чувствуете? – Я позову доктора Грина, – сказала я, опомнившись. – Да, – севшим от волнения голосом согласился Оливер. – Скажите, пусть сообщат Роберту… Роберту Кингслею… – Что с Робертом? – встревожилась женщина. – Что… Что происходит? Я могла бы объяснить. Но не стала. Нашла дежурную сестру, сообщила ей, что миссис Кингслей пришла в себя, вернулась в свою палату и, не снимая платья, забралась под одеяло. Хорошее лекарство – даже после случившегося только что сердце бьется ровно, а на душе легко. Но, может, и не от лекарства, а от нежданно полученного пророчества: все хорошо, ничего не бойся… Знать бы, что она не успела сказать. Наверняка что-то важное. Я в этом не сомневалась, как по необъяснимым причинам не сомневалась в том, что Ева Кингслей уже не вспомнит, что говорила, очнувшись после долгого сна… Шум дождя за окном и суета за дверью не помешали мне задремать. Проснулась я от того, что кто-то крепко сжал мою ладонь. Открыла глаза и увидела присевшего на кровать Грина. Руку мою он, заметив, что я уже не сплю, не отпустил, а я спросонья и не подумала вырываться, и какое-то время мы молча смотрели друг на друга, пока до меня не дошел смысл сего действа. – Все экспериментируете, доктор? – Проверяю. – И? – Вы мне скажите. – Ничего не чувствую. Кроме того, что вы сейчас раздробите мне пястные кости. – Пястные кости, – повторил он. Поправил на моем запястье браслет, который сам надел вчера, и разжал пальцы. – Хоть что-то хорошее. – К-хм… Что хорошего в переломах кисти? – В переломах – ничего, – флегматично отозвался целитель. – Хорошо, что вы перестанете от меня шарахаться. Надоело до ужаса. И эта гримаса, словно вас вот-вот стошнит от одного моего вида… А, нет, гримаса осталась… – Неправда! Это… Вы меня разбудили, отдавили руку… И в каком смысле «хоть что-то хорошее»? – Я села на кровати. – Миссис Кингслей пришла в себя, разве это не замечательно? – Для миссис Кингслей – конечно, – кивнул Грин. – Но я к ее чудесному исцелению отношения не имею. – Вы не можете просто порадоваться за человека? Нужно непременно чувствовать собственную причастность? Знать, что это вам, а не каким-то чудесам обязаны жизнью? Да вы… – наши взгляды пересеклись, и я запнулась на полуслове. – Простите… – Вы правы, – согласился доктор. – Я такой. Однако в данной ситуации меня больше всего угнетает то, что я не понимаю, что произошло. Но знаю, что вам это известно. – Да, я… Я все объясню. И то, что я сказала, – не обращайте внимания. Миссис Кингслей и в самом деле обязана вам жизнью, ведь, если бы вы не подпитывали ее все это время… – Ближе к делу, Бет. – Хорошо. К делу. Вы помните Виктора Нильсена? Именно после исчезновения Виктора Ева Кингслей решила провести прорицательский сеанс, чтобы определить местонахождение троих (на тот момент) пропавших студентов. Теперь, когда все трое забыты, исчезла причина, по которой декан факультета пророчеств впала в кому. Ее болезнь – следствие и часть парадокса, но все парадоксы, как и говорил Мэйтин, разрешались сами собой. Пребыванию Евы Кингслей в лечебнице найдется или уже нашлось другое объяснение, а ее выздоровление можно с чистой совестью отнести к заслугам доктора Грина… – Бет, хватит об этом. …но доктор таковых заслуг за собой упорно не признавал. – С ума сойти, – выдохнул он, когда я закончила. – Как вы с этим живете? – С ума схожу. Но вы ведь не по этой части доктор. – Справочник по психиатрии вы брали именно с моей полки, – напомнил Грин отстраненно. – Но в нем нет ответов. – Они вам еще нужны? Вы ведь интересовались этим делом из-за миссис Кингслей. Теперь она в порядке. – Нет. Не из-за нее. Не только из-за нее. – Из-за чего же еще? Он усмехнулся, немного нервно, как мне показалось: – Возможно, меня просто привлекают сложные задачи. – Разве их у вас мало? – Немало. Но все они издержки профессии. А мне хочется разнообразия. И кто из нас сходит с ума? – Как вы себя чувствуете, Бет? – поинтересовался доктор, меняя тему. – Нет желания задержаться в нашем гостеприимном заведении еще на ночь? – Нет, благодарю. – Тогда собирайтесь. Милорд Райхон отлучился по делам, но обещал вернуться и проводить вас. Но прежде зайдете ко мне: дам вам капли, что вы принимали тут. Попьете еще дней десять. Препарат мягкий, привыкания не вызывает. Моя собственная рецептура. Правду сказать, я готовил его для другой пациентки, но и к вашему случаю состав подошел. – Мне прямо неловко, – смутилась я. – Обираю ваших пациенток: и браслет, и лекарство. – Браслет… оставьте себе, – разрешил, на миг замявшись, доктор. – Наверное, я что-то должна? Даже не знаю, как это принято… Он встал, дошел до двери и уже оттуда бросил холодно: – Я выпишу чек, мисс Аштон. Он это сделал – выписал чек. Внес туда стоимость моего пребывания в больнице и лекарств. Показал мне эту бумажку и демонстративно сунул в лежавшую на его столе папку, заявив, что лечение студентов оплачивает академия. – Я лишь хотела как-то отблагодарить вас за помощь, – пробормотала я сконфуженно.