Варя удивленно посмотрела на него, но разъяснений не последовало. Иван вышел из комнаты. Варя услышала звук воды в ванной, потом шум на кухне. Вскоре Иван вернулся и поставил перед ней поднос с гренками и кофе. Варя слабо улыбнулась: – Спасибо. Я и так причиняю вам много беспокойства… Вместо ответа Иван отхлебнул кофе. Покончив с завтраком, он спросил: – А что ты вчера про химию рассказывала? Прямо повело тебя на этой химии! – Понимаете, я – химик, – вздохнула Варя. – У меня в роду все были химики. Так бывает… – Я знаю. У меня все были военные. Не оставалось выбора, да? Слушай, у тебя что-то стряслось? – Иван кивнул на пару валявшихся под столом таблеток из числа не замеченных Варей. Варя кивнула – стряслось, да. Этот человек внушал ей доверие, а внутри накопилось столько всего, что ей захотелось излить душу, высказаться. В течение следующего часа (уже был выпит кофе и съедены гренки) Варя пересказала этому мужчине с хорошим, русским лицом почти всю свою жизнь, правда, умолчав об одной трагической истории из юности, так повлиявшей на ее судьбу; рассказала она ему и о Дмитрии. «Я думала, что у нас все серьезно, что это настоящая любовь, но оказалось, что он меня просто использовал. Он подстроил наше знакомство, а потом предложил мне делать для его друзей наркотики, представляете, да? А когда я отказалась – он меня бросил». – И после этого ты решилась на суицид? – Иван указал на рассыпанные под столом таблетки. – Довольно глупо… Бледность на лице Вари сменилась краснотой, и она пролепетала: – Понимаете, когда я поняла, что больше никогда его не увижу, все вдруг потеряло смысл. – Полагаю, что ты его еще увидишь, – усмехнулся Иван. – Вряд ли эти люди оставят тебя в покое. – Вы думаете? А мне кажется, Дима больше не придет. Он такой, знаете ли, гордый. Сказал, что мы больше не вместе – как отрезал. – Ты что – до сих пор его любишь? – Не знаю. Во мне борются любовь и обида. Иван пожал плечами и встал: – Ладно, мне пора. Он вышел в прихожую, натянул куртку и уже намеревался открыть дверь, как вдруг в дверной звонок позвонили. – А кто это? Я никого не жду, – испугалась Варя. – Открой, – скомандовал Иван. Открыв дверь, Варя ахнула: на пороге стоял ее вероломный возлюбленный. Дмитрий деловито – с места в карьер, без всяких лирических вступлений, заявил: – Я пришел сказать, что мое предложение остается в силе. Надеюсь, за это время ты успела подумать и приняла правильное решение? Варя молчала. – Знаешь, Варвара, – вздохнул Дмитрий, – не хотелось бы тебя пугать, но если ты откажешься – за последствия я не отвечаю. Эти люди способны на все. Иван, доселе наблюдавший за происходящим из коридора и остававшийся невидимым для нежданного визитера, внезапно отодвинул Варю, словно мебель, и вышел на передний план. Его неожиданное появление произвело на Дмитрия изрядное впечатление – Дмитрий явно не ожидал, что Варя не одна. – Это он? – спокойно спросил Иван у Вари и, не дожидаясь ответа, ударил Дмитрия. Варя, открыв рот, наблюдала за происходящим. Это было как в кино. Иван бил Дмитрия профессионально: неторопливо, равнодушно, без злобы – спокойно, работает спецназ. Очнувшись, Варя перепугалась: – Пожалуйста, хватит! Вы его убьете! Иван прислонил обмякшего Дмитрия к стене: – Благодари девушку, не она – я бы тебя чуток искалечил. А теперь вали отсюда. Еще раз увижу здесь – убью. Дмитрий скатился с лестницы. Варя стояла в прихожей и глотала слезы. Иван угрюмо молчал. Он не терпел женских слез, но не знал, что сказать этой дурехе-химичке в утешение. В конце концов он махнул рукой и пробубнил: «Ну, чего ревешь?» – Не знаю, как пережить такое предательство, – сквозь слезы сказала Варя, – как мне теперь жить? Иван усмехнулся: – Вот уж не знаю, советы не даю. Я и сам, можно сказать, не живу. – Это как? – Варя настолько удивилась, что даже перестала плакать. – Вроде я есть, а вроде и нет меня. Последнюю фразу Иван произнес с такой интонацией, что Варя даже побоялась его расспрашивать. Вместо этого она спросила о другом: а как он думает, что их ждет завтра в агентстве «Четверг»? – А я об этом не думаю, – отрезал Иван. – Что будет, то будет, думай – не думай. Ну, мне пора. И мужчина «с хорошим, русским лицом» ушел. …Варя вернулась в комнату, подошла к окну, где на подоконнике один к другому жались ее суккуленты, и в окно увидела, как Иван пересекает двор. * * * Как и обещал «мистер Четверг», его люди провезли Данилу по разным адресам и предложили ему выбрать квартиру из нескольких предложенных вариантов. В итоге Данила выбрал студию в районе Беговой: небольшую, стильную, похожую на берлогу холостяка – ничего лишнего, никаких буржуазных финтифлюшек. Хотя в квартире было все необходимое – мебель, техника, все же Даниле пришлось отправиться в магазины за продуктами и одеждой. В этот дождливый, прохладный вечер, идя по Москве, Данила, по-прежнему одетый в футболку и белые шорты, ловил на себе удивленные взгляды прохожих (особое внимание привлекали его купальные сланцы). Он понимал, что выглядит исключительно нелепо, и ощущал себя героем некой сказочной истории, попавшим из привычной ему реальности в другое время, другую страну. После буйных тропических красок и южного солнца осенняя, серая Москва действительно казалась «другим всем». Данила мгновенно почувствовал, как сильно он отвык от российских реалий. Промочив ноги и вконец озябнув, он заглянул в закусочную, чтобы согреться; наспех проглотив пару гамбургеров и запив их дрянным кофе в пластиковом стаканчике, Данила уставился в окно: ох ты, боже ж мой, какая тоска! Лица у москвичей хмурые, усталые… Как они вообще здесь живут?! Дождь на улице усиливался, поднялся ветер. Даниле пришлось собрать всю волю, чтобы заставить себя выйти из теплого кафе. Данила брел по улице, поджимая ноги, что, впрочем, ничуть не спасало ни от холода, ни от иронических взглядов прохожих; потом он плюнул и, войдя в образ городского сумасшедшего, пошел уже как ни в чем не бывало: да, а я всегда хожу в октябре в сланцах, что такого? Увидев продуктовый магазин, он вошел в него. Пожилой дядька-охранник на входе, заметив необычного покупателя, изменился в лице и почетно сопровождал его из отдела в отдел: из молочного во фруктовый, хлебный, ну а уж в спиртной так прямо побежал, едва не обгоняя Данилу. Под его подозрительным взглядом Данила покидал в тележку батоны, фрукты, кефир и, наконец, поддразнил охранника, схватив бутылку дорогого коньяка. Пожилая кассирша на кассе, выразительно поглядев на странного чудака в сланцах, поджала густо накрашенные губы – ну ты даешь, парень! – и переглянулась с охранником. С пакетом, полным продуктов, и длиннющим багетом под мышкой, не входившим в пакет, Данила похлюпал по лужам к магазину одежды, находящемуся через дорогу. Вход в магазин, оказавшийся жлобским бутиком, преграждал квадратный охранник, суровостью лица превосходивший даже своего коллегу из продуктового. – Все нормально, дядя, – усмехнулся Данила, помахивая батоном. – Я платежеспособен. «Квадратный» вытаращился, но пропустил Данилу. Две девицы-продавщицы, которым Данила сказал, что он погорелец (сгорело все, барышни, не осталось даже сменных трусов), быстро подобрали ему и трусы, и прочий прикид по размеру, сезону и новому образу жизни. Данила переоделся здесь же в примерочной, с особенным удовольствием надев ботинки (а холодно в ваших широтах, впору переходить на валенки!); выходя из магазина, он вручил «квадратному» свои сланцы: держи, браток, будешь носить! И хотя теперь он выделялся из толпы разве что загаром (обычный парень в обычной одежде возвращается домой после рабочего дня), его самоощущение ничуть не изменилось: он по-прежнему чувствовал себя здесь «попаданцем» – чужаком в чужой стране. Ему не хотелось ни гулять по чужому городу, ни возвращаться в чужую квартиру, а хотелось туда, к океану, – кататься на серфе, рассекая волны: красивейший закат, свобода! Но серую Москву, озябших прохожих, свинцовую осень было не отменить. Данила остановился посреди улицы, откусил батон и вздохнул: да ведь тут со скуки сдохнешь! Чтобы хоть как-то разогнать гарантированную скуку, он зашел в ближайший салон связи и прикупил себе планшет; а потом, ввиду отсутствия океана и серфинга, вернулся в квартиру, которую подмахнул ему эксцентричный олигарх. …На Москву опустился вечер. Данила сидел в чужой квартире и, наигрывая на электрогитаре, прокручивал в голове события сегодняшнего дня. В его голове, конечно, была полная сумятица. Из речи чудаковатого дядьки в небедном доме он вообще ничего не понял: какое агентство, какие чудеса и за каким чертом этому дядьке сдался Данила Сумароков? Единственное, что понял Данила, и это как раз было важнее всего остального, – что он не убивал ту девушку. Он не знал, откуда у «мистера Сую-свой-нос-во-все-дела» эта информация, но Данила в нее сразу поверил. Вероятно, потому что очень хотел поверить. Да, он – раздолбай, безответственный, несерьезный человек, да хоть придурком назовите, но он не убийца. Он, извините, настолько не убийца, что, право, и не знает, как бы вообще смог дальше жить с осознанием того, что убил человека. Теперь, когда он знает, что никого не убивал, у него словно гора с плеч пала, и все остальные проблемы кажутся пустяковыми. Хотя вопросы остались. Ну, к примеру: откуда чудаковатый миллионер знал про обстоятельства той ночи и почему спас его, вывез в Россию, предложил работу, снабдил деньгами? Неужели исключительно по доброте душевной, совсем как тот таинственный благодетель, что много лет посылает им с матерью деньги? Надо же – кругом сплошные благодетели! Неужто наш мир переполнен ими? Данила отложил гитару и подумал, что надо разобраться со странностями, которых слишком много в его жизни, и для начала раскрыть семейные тайны – найти человека, посылавшего ему деньги. Данила долго собирался с духом, чтобы позвонить матери на Урал; он знал, что разговор, учитывая их размолвку и обоюдное годовое молчание, будет напряженным. Но в конце концов он набрал ее номер, и не только из-за того, что намеревался с помощью матери пролить свет на некоторые тайны, но главным образом потому, что искренне хотел наладить отношения с ней. Мать не отвечала на вызов. Волна шла от Москвы до маленького городка южнее Уральских гор и зависала. Гудки, гудки… «Где она сейчас?» – подумал Данила. Может, мать по обыкновению пропадает на дежурстве в своей больнице? Заведующая хирургическим отделением Елена Витальевна Сумарокова – человек долга и несокрушимой воли – имела обыкновение работать сутками напролет. «Наверное, все-таки в больнице», – решил Данила и уже хотел отсоединиться, как вдруг в телефоне раздался сухой голос его матери – волна дошла. Данила растерялся. Нужно было правильно начать разговор, подобрать верные слова. Вместо этого он промычал нечто идиотское, притом нарочито бодрым тоном. – А, это ты? Ну и как там, в Таиланде? – почти брезгливо спросила мать. Данила вздохнул (он знал, что мертвой мулатки в его постели мать бы не одобрила, впрочем, живой тоже) и уклончиво ответил: – Да нормально, тепло, солнечно. Но, между прочим, я вернулся в Россию. Да-да, звоню тебе из Москвы. – Вот как?! А что на родину потянуло? Работаешь или, по обыкновению, бьешь баклуши? – Работаю, – поспешно заверил Данила, – в детском агентстве. Устраиваем праздники для детей, ну знаешь, всякие там воздушные шарики, песни, фокусы. – Клоуном, что ли, работаешь? – не скрыла сарказма мать. – Ну, отчасти – да, – смешался Данила. Определенно разговор не ладился. Он словно видел ее сейчас перед собой: лицо без грамма косметики, забранные в пучок волосы, скромная одежда. Его мать была привлекательной женщиной (стройная фигура, великолепные каштановые волосы, большие серые глаза), и Данила никогда не понимал, почему она всегда, даже в молодости, стремилась замаскировать собственную привлекательность. Впрочем, ее негромкая красота все же проступала в гармонии черт лица, достоинстве, горделивой осанке; особенно ей шло улыбаться – улыбка преображала ее лицо, правда, она так редко улыбалась… – Слушай, хотел спросить, – начал Данила, – ты, наверное, знаешь, кто посылает мне деньги? – А с чего ты вдруг озаботился этим вопросом? Стал таким щепетильным? – усмехнулась мать. – Раньше пользовался и не брал в голову, а теперь вдруг решил узнать, от кого деньги? – Ну да, выглядит странно, сознаю, что я припозднился лет на десять. И все-таки… теперь я хотел бы знать.