– Не моя задача решать, нужно ли выписать вашего брата или нет. Я лишь диагностировал у него отклонение, которого раньше не замечали и которое делает нормальную жизнь практически невозможной. Оно объясняет некоторые чрезмерные реакции, например тенденцию к суициду. – Затем он обратился к Эмме: – И также то, почему он последовал за вами. Беньямин страдает тем, что в народе называется «синдром добряка». Он высокочувствительный человек. Эмма вопросительно приподняла бровь. – Если вы сейчас выйдете к нему и протянете руку, он почувствует ваше эмоциональное состояние. Хуже того, он сам его испытает. Бенни живет жизнью других. И поэтому он должен помогать людям, хочет он того или нет. – Чушь. – Нет, – заявил Марк, который почувствовал себя уличенным. Слова профессора описывали не только брата, но и его самого. Когда их музыкальная группа распалась, он отлично знал, что происходило в душе его младшего брата, и после начальной фазы влюбленности снова искал с ним контакт. Но к тому моменту Бенни уже не приходил домой, игнорировал все его звонки и даже бросил школу, чтобы больше не иметь никаких точек соприкосновения с Марком. Хаберланд продолжал разговаривать с Эммой и пытался как можно проще объяснить ей сложную медицинскую проблематику. – Я знаю, это отдает эзотерикой, но вы наверняка и сами закрывали глаза рукой, например, когда не хотели смотреть жуткую сцену в фильме. Профессор подождал подтверждающего кивка Эммы. – То есть вы по крайней мере можете прочувствовать мучения другого человека. Большинство из нас привыкают к тому, что изо дня в день сталкиваются с ужасными картинками. Мы больше не замечаем мерзнущих на улице бездомных и отворачиваемся от пускающей слюни женщины, которая бормочет в метро что-то неразборчивое. После десятого фильма ужасов мы уже не закрываем глаза рукой. – Он сделал паузу. – У большинства людей чувства притупляются. Но Бенни другой. Эмма посмотрела в окно, перед которым брат Марка как раз собирался зажечь сигарету. Его волосы развевались на ветру, и он повернулся к деревьям перед верандой, чтобы защитить пламя зажигалки. – Он не умеет абстрагироваться, – сказал Хаберланд и тоже посмотрел в окно. – Для него все становится только хуже. Когда он проезжает мимо больницы, задумывается, сколько людей там сейчас умирает. Когда он закрывает глаза, представляет себе, что в эту секунду происходит в мире, о чем мы завтра прочитаем в газете. Он видит впавшего в кому ребенка, солдата, которому во время пыток защемили гениталии, лошадь, которая умерла от жажды во время транспортировки на тунисскую скотобойню. Он не может забыть ничего, что когда-либо увидел, услышал или почувствовал. – Хаберланд посмотрел Марку в глаза: – Как и вы, я прав? В комнате потемнело, потому что на небе сгустились тучи. – Нет, у меня все не так плохо. У моего младшего брата это всегда было выражено сильнее, чем у меня. Возможно, мне поэтому удалось компенсировать мой «синдром добряка» своей работой. В отличие от Бенни со временем он научился вытеснять из памяти самые жуткие картинки. Лучшим доказательством было то, что вскоре он прекратил бегать за братом. Он перепробовал многое, чтобы достучаться до него и вырвать из лап Валки; все было напрасно. Бенни пресек все контакты, так что Марк лишь спустя несколько месяцев узнал о первой попытке самоубийства. После этого он даже ходил в суд по делам опеки, чтобы выяснить, как поставить Бенни под наблюдение или направить на психиатрическое лечение. Тогда ему сказали, что, пока его брат не представляет опасности для других, он может делать со своей жизнью что угодно. Впоследствии Марк все равно чувствовал себя виноватым, потому что неосознанно слишком рано сдался из-за лени. Тогда с Сандрой ему было бесконечно более комфортно, несравнимо с тем, что его ожидало с Бенни. Птичий крик прервал его мысли. Когда Марк взглянул в окно, его брат уже исчез. – О’кей, тогда как получилось, что этот якобы миролюбивый человек хотел меня убить? – агрессивно спросила Эмма. Марк помотал головой: – Бенни не способен на насилие. – Да? Он выстрелил мне в ухо! И, угрожая пистолетом, заставил приехать сюда в лес. – Выстрел наверняка произошел случайно, – объяснил Марк. – Он не хотел никого ранить. Он просто не способен на такое. – Это не совсем верно, – поправил его Хаберланд и снова поднял руку. – Поэтому он так долго и находился на принудительном лечении. Как любая лабильная личность, Бенни подвержен невероятным перепадам настроения, которые его просто раздирают. Это как у людей с маниакально-депрессивным психозом. В любую секунду рычаг может переключиться, и вся боль, которую ваш брат впитывал все эти годы, хлынет наружу. Достаточно небольшого толчка, чтобы накопившийся потенциал насилия сработал. Либо против него самого, либо против других. – Вот видите, – восторжествовала Эмма и снова взялась за телефон, который Бенни, видимо, вернул ей. С нее было достаточно разговоров, она хотела записать новую информацию на свой автоответчик. Марк проигнорировал боль в голове и затылке и поднялся с подушек. К его удивлению, это удалось ему с первой же попытки. – О’кей, профессор, – сказал он и опустил рукав. – Я понятия не имею, что вы мне впрыснули, и, возможно, даже не хочу этого знать. В любом случае очень мило с вашей стороны, что вы нам помогли. Но сейчас мне нужно идти. К сожалению, у меня нет времени, чтобы обсуждать с вами психологические проблемы моей семьи. Хаберланд внимательно оглядел его, неожиданно по его лицу промелькнула тень грусти, а голос стал тише. – Возможно, вам стоит найти на это время? Порыв ветра ударил в окно, и Марк снова почувствовал понижение температуры, правда, на этот раз никто не открывал дверь. – Что вы имеете в виду? – Хотя ваш брат и привез вас ко мне, чтобы я обработал вашу рану на голове… – Но? – спросил Марк. – …но я не терапевт, я психиатр, – закончил Хаберланд фразу. Он выглядел постаревшим на несколько лет. – Возможно, я помогу вам выяснить, что с вами происходит. Хаберланд подошел к напольной вешалке рядом с письменным столом, снял теплую шерстяную куртку и надел ее. – Пойдемте, – обратился он к Марку, словно Эммы и не было в комнате. – Прогуляемся с вами. 54 Озеро буквой U огибало маленький домик в лесу. Когда они через заднюю дверь вышли на свежий воздух, какая-то хищная птица кружила над неспокойными водами. Старый пес, бросившийся к берегу, вспугнул уток и лебедя. Они заклокотали, лихорадочно забили крыльями, но потом решили, что новые посетители не представляют опасности, и снова успокоились. – Спокойно, Тарзан, – крикнул Хаберланд псу. Светлокоричневый зверь с седой мордой так тихо лежал в своей корзине, что Марк заметил его, только когда тот поднялся, зевая, чтобы сопровождать его и своего хозяина на прогулку. – Люди всегда совершают ошибку и кормят диких зверей, – сказал профессор, глядя на воду. Они оставили Эмму одну в гостиной, что несколько удивило Марка, потому что врач не походил на человека, который вот так легко доверяет незнакомцам. Вместе с тем что-то в его глазах говорило, что он переживал ужасы и похуже, чем те, которые мог ожидать сегодня от раненой женщины и бывшего пациента. – Тем самым они лишь нарушают цепочку питания, они к нам привыкают. А это неправильно, – продолжил Хаберланд. – Люди делают это из любви к животным, – сказал Марк. Они с Сандрой часто бросали хлебные крошки лебедям на озере Ванзе. – Да, но тем не менее это ошибка. – Хаберланд застегнул молнию своей куртки, из-под которой торчал пиджак. – Зло никогда не может быть во благо. Они пошли вдоль берега, и Марк задавался вопросом, действительно ли они говорят о диких животных. Все-таки в жизни он придерживался девиза, что цель оправдывает средства. Наверняка Хаберланд знал о его ложных показаниях, из-за которых Бенни попал в психиатрическую клинику. – Вы выглядите очень неуверенным, – перешел Хаберланд к делу. Камыши отделяли берег, который слегка поднимался в гору, от озера. – Да. – Марк вдохнул влажный лесной воздух. – Я больше не доверяю своим воспоминаниям. Он вкратце рассказал, что с ним случилось, и описал последние события в подвале его бывшего дома. – И? Что вы думаете? Я сошел с ума? Хаберланд остановился и посмотрел вслед Тарзану, который снова пытался пробраться через камыши к озеру, но то и дело отступал, потому что стебли кололи ему морду. – Вы сомневаетесь в себе. Как правило, сумасшедшие этого не делают. Зато обычно пытаются оправдать свое невменяемое состояние надуманными теориями. Как Эмма, например. Марк посмотрел ему в лицо. У обоих изо рта шел пар. – Вы считаете ее больной? – Так быстро ставит диагноз только шарлатан. Но в отличие от вас, фрау Людвиг не задается ключевым вопросом. – Сошла ли я с ума? Хаберланд кивнул. – Когда вы спали, я долго разговаривал с ней. Эмма была беспокойной, суетливой, она ищет и видит лишь те доказательства, которые подтверждают ее теорию заговора. – То есть вы считаете, что у нее паранойя? – А вы нет? Они прошли мимо скамейки, которая знавала и лучшие времена. Спинка сгнила, да и сиденье вряд ли могло выдержать большую нагрузку. Хаберланд поставил на нее ногу и счистил с подошвы прилипшие листья. – Предположим, вы абсолютно здоровы, Марк, – помимо ваших телесных ран и потухших глаз, которые меня очень беспокоят, – но, по крайней мере, у вас нет психосоматического расстройства. Дом, озеро, лес – все реально, и мы оба действительно ведем этот разговор. Как бы вы тогда объяснили все произошедшее? Тарзан присоединился к ним. Лишь сейчас Марк заметил, что пес старался не ступать на одну из задних лап. – Может, мне уже когда-то стирали память? – предположил он. – Может, в первый раз что-то пошло не так, и я вспоминаю факты из своей прежней жизни? – Возможно. – Хаберланд с сомнением приподнял уголки губ. – Или же все с точностью до наоборот. Он наклонился и бросил палку в направлении, откуда они пришли. Тарзан лишь устало посмотрел ей вслед. – Что вы имеете в виду? – спросил Марк. – Не люблю об этом говорить, но и у меня однажды была почти полная амнезия. Потеря памяти, вызванная травмой, которую я во что бы то ни стало хотел забыть. – Профессор снова потер запястья. – Путь, который мне пришлось пройти, чтобы вернуть память, был ужасным. Но он меня кое-чему научил. – Чему же? – Что правда зачастую абсолютно не соответствует нашим представлениям.