Метта Ларсен. Мертва. Эндрю Квеллер… Сердце Энди подпрыгнуло, хотя имя Эндрю было черным, а это значило, что у него нет своей страницы. Но, конечно, не надо было быть Скуби-Ду, чтобы связать его с «КвеллКорп» и ее убитым руководителем. Она снова прокрутила страницу до Мартина Квеллера и нажала на его имя. Как выяснилось, было еще очень много знаменитых Квеллеров, о которых Энди ничего не знала. Генеалогическое древо его жены, Аннетт Квеллер, урожденной Логан, можно было изучать часами. У их старшего сына, Джаспера Квеллера, была своя страница, но Энди и так знала про этого надутого миллиардера, который несколько раз безуспешно пытался баллотироваться в президенты. Ее курсор переехал на следующее имя: дочь, Джейн «Горе» Квеллер. «Джейн», — обратилась к ней Клара, потому что у нее был Альцгеймер и ее сознание унеслось на тридцать лет назад, когда она знала девушку Джейн, похожую на Энди. Так же, как Энди была похожа на Даниэлу Б. Купер на поддельных канадских водительских правах. На свою мать. Энди начала плакать. Не просто плакать, а рыдать. У нее из груди вырвался настоящий вой. По лицу текли слезы и сопли. Она согнулась, уперевшись лбом в сиденье кресла. — О, милая, — Клара встала на колени и крепко обняла ее за плечи. Энди дрожала от боли, переполнявшей сердце. Значит, настоящее имя Лоры — Джейн Квеллер? Почему эта ложь значила для нее гораздо больше, чем все остальное? — Ну-ка дай мне, — Клара взяла ноутбук в руки и начала печатать. — Все нормально, моя дорогая. Я тоже иногда плачу, когда вижу свои, но посмотри на это. Это же идеально. Клара вернула ноутбук обратно на кресло. Энди попыталась вытереть глаза. Клара подала ей салфетку. Она высморкала нос и постаралась утереть слезы. А потом посмотрела на экран. Клара открыла видео на Ютубе. «!!! РЕДКОЕ ВИДЕО!!! ГОРЕ КВЕЛЛЕР 1983 ГОД КАРНЕГИ-ХОЛЛ!!!» Что? — Это зеленое платье! — Глаза Клары загорелись от восторга. Она нажала на видео и развернула его на весь экран. — Свершившийся факт. Видео включилось, и Энди нечего было делать, кроме как начать его смотреть. Запись была в помехах, со странными цветами, как и все, снятое в 80-х. Оркестр уже был на сцене. В самом центре, на переднем плане, стояло огромное черное фортепьяно. — О! — Клара включила звук. Энди услышала тихое перешептывание и голоса публики. Клара сказала: — Это мой самый любимый момент. Я всегда выглядывала из-за кулис, чтобы почувствовать их настроение. Энди почему-то затаила дыхание. Публика затихла. Стройная женщина в зеленом вечернем платье вышла на сцену. — Такая элегантная, — прошептала Клара, но Энди едва обратила внимание на ее слова. Женщина, шагающая по сцене, выглядела очень молодо — лет, наверное, на восемнадцать, и ей явно было неудобно идти в туфлях на такой высокой шпильке. Ее волосы были выкрашены почти что в белый цвет и подвергнуты самой чудовищной химзавивке. Камера переключилась на публику. Девушке аплодировали стоя, хотя она едва успела повернуться к залу. Камера приблизила ее лицо. Энди почувствовала, как у нее внутри все перевернулось. Лора. Ее мать на экране коротко и сдержанно кивнула. Она с невероятным спокойствием смотрела в лица тысяч людей. Энди и раньше видела это выражение на лицах других исполнителей. Абсолютная уверенность. Ей всегда нравилось наблюдать за актерской трансформацией из-за кулис — ее поражало, как можно вот так выходить на суд стольких незнакомцев и столь правдоподобно притворяться кем-то другим. Как мать Энди притворялась всю ее жизнь. Отборное дерьмо. Приветственные овации стихли, когда Горе Квеллер села за фортепьяно. Она кивнула дирижеру. Дирижер поднял руки. Зал погрузился в полную тишину. Клара подняла громкость до максимума. Запели скрипки. Низкая вибрация защекотала барабанные перепонки Энди. Потом темп ускорился, потом замедлился, потом ускорился снова. Энди не разбиралась в музыке, особенно классической. Лора никогда не слушала ее дома. «Ред Хот Чили Пепперс». «Харт». «Нирвана». Эти группы Лора слушала по радио, когда ехала в машине, хлопотала по дому или просматривала карты пациентов. Она выучила слова «Мистер Брайтсайд»[46] раньше всех. Она скачала «Лемонэйд»[47] в первый же вечер, когда его выложили в интернете. Благодаря своему эклектичному вкусу она была крутой мамой — такой, с которой мог поговорить кто угодно, которая не осудит. Потому что она играла в Карнеги-холле и лучше всех знала, о чем говорит. Горе Квеллер на видео все еще ждала за фортепьяно, положив руки на колени и глядя прямо перед собой. К скрипкам присоединились другие инструменты. Энди не знала какие, потому что ее мать никогда не учила ее музыке. Она отговорила Энди играть в группе и вздрагивала каждый раз, когда дочь ударяла по тарелкам. Флейты. Энди увидела, как ребята в первом ряду вытягивают вперед губы. Задвигались смычки. Гобой. Виолончель. Духовые. Горе Квеллер все еще ждала своей очереди за огромным фортепьяно. Энди прижала ладонь к животу, пытаясь успокоиться. Все в ней напряглось от волнения за женщину на видео. Свою мать. Эту незнакомку. О чем думала Горе Квеллер, пока ждала? Размышляла ли о том, как сложится ее жизнь? Знала ли она, что когда-либо у нее будет дочь? Знала ли, что у нее осталось всего четыре года до того, как появится Энди и каким-то образом вырвет ее из этой прекрасной жизни? В 2:22 ее мать наконец подняла руки. В зале повисло заметное напряжение, когда она коснулась пальцами клавиш. Сначала легко, сыграв всего несколько нот, неторопливо сменивших друг друга. Потом снова вступили скрипки. Ее руки задвигались быстрее, порхая вверх и вниз по клавишам и извлекая самые прекрасные звуки, которые Энди когда-либо слышала. Яркие. Сочные. Богатые. Переливающиеся. Было недостаточно прилагательных, чтобы описать музыку, которая лилась из-под пальцев Горе Квеллер. Переполняющая душу. Энди так себя и чувствовала. Переполненной. Гордостью. Радостью. Удивлением. Эйфорией. Эмоции Энди полностью отвечали выражению лица ее матери в те моменты, когда музыка превращалась из мрачной в драматичную, из драматичной в волнующую, а потом снова менялась. Каждая нота, казалось, отражалась на ее лице — она приподнимала брови, прикрывала глаза, сжимала губы от удовольствия. Она была в настоящем экстазе. Это зернистое видео сияло совершенством, как солнце сияет лучами. На губах ее матери играла улыбка, но это была тайная улыбка, которую Энди никогда раньше не видела. Горе Квеллер, еще такая невероятно молодая, выглядела как женщина, которая точно находится на своем месте. Не в Белль-Айл. Не на родительском собрании или в своем кабинете с пациентом, а на сцене, где весь мир был в ее руках. Энди вытерла глаза. Она не могла перестать плакать. Она не понимала, почему ее мать не плачет каждый день. Как человек может отказаться от чего-то настолько волшебного? Энди абсолютно завороженно сидела на одном месте все видео. Она не могла оторвать глаз от экрана. Иногда руки ее матери стремительно пробегались по всей клавиатуре, а иногда одна ее кисть как будто оказывалась над другой, и пальцы независимо друг от друга перебирали черные и белые клавиши. Это напомнило Энди, как иногда ее мать разминала тесто на кухне. Улыбка не покидала ее лицо до самых последних нот, сильных и громогласных. А потом все закончилось. Она положила руки обратно на колени. Публика обезумела. Все встали со своих мест. Аплодисменты превратились в плотную стену звука, напоминавшую шум летнего дождя. Горе Квеллер все еще сидела, опустив руки и глядя на клавиши. Она тяжело дышала от физического перенапряжения. Ее плечи опустились. Она начала кивать. Казалось, что в этот момент она наедине с инструментом и самой собой переживает состояние абсолютного совершенства. Она кивнула еще раз. Поднялась с места. Пожала руку дирижеру. Поблагодарила оркестр. Он весь уже стоял на ногах, салютовал ей смычками и бурно аплодировал.