Может быть, дело в этом. Бывали же самые разные истории про матерей, которые поднимали автомобили, чтобы спасти своего ребенка, и демонстрировали прочие невероятные физические способности, защищая своих детей. Конечно, это происходило не каждый день, но такие случаи были. Однако это не объясняло выражение лица Лоры, когда она выдергивала нож. Пустое. Практически профессиональное. Ни паники. Ни страха. Она могла с тем же успехом сидеть за столом и просматривать карту пациента. Энди содрогнулась. Вдалеке прогремел гром. Солнце должно было сесть только через час, но тучи были темными, тяжелыми и предвещали ливень. Энди слышала, как на берег обрушиваются волны. Чайки крикливо обсуждали планы на ужин. Она снова опустила взгляд на аккуратное бунгало своей матери. Гордон расхаживал взад и вперед перед кухонным окном. Мать сидела за столом, но единственное, что Энди могла разглядеть, — это ее рука, не та, которая была зафиксирована на уровне ее талии, а та, которая лежала перед ней на салфетке. Лора периодически постукивала пальцами, но в основном сидела неподвижно. Энди увидела, как Гордон всплеснул руками. Он пошел в сторону кухонной двери. Энди отошла назад в тень. Она услышала, как дверь с грохотом захлопнулась. Снова осторожно выглянула в окно. Гордон спускался по ступенькам веранды. Детектор движения среагировал и включил яркие фонари. Он поднял голову и посмотрел на них, прикрыв глаза рукой. Вместо того чтобы пойти в жилище Энди, он остановился на нижней ступеньке, сел и уронил голову на ладони. Сначала она подумала, что он плачет, но потом поняла, что он пытается вернуть себе самообладание, чтобы Энди не разволновалась еще больше, когда увидит его. Она видела, как Гордон плачет, всего однажды. Только один раз. Это было в самом начале развода ее родителей. Он не дал волю эмоциям, не разрыдался, ничего такого. То, что с ним произошло, было гораздо хуже. Слезы просто катились по его лицу: одна длинная мокрая дорожка за другой, как конденсат по стеклу. Он не переставая шмыгал носом и вытирал слезы тыльной стороной ладони. Он вышел на работу утром, будучи уверенным, что вот уже четырнадцать лет состоит в счастливом, крепком браке, а к обеду ему доставили документы на развод. «Я не понимаю, — говорил он Энди в перерывах между всхлипываниями. — Я просто не понимаю». Энди не помнила человека, который был ее настоящим отцом, и даже слова «настоящий отец» звучали как предательство по отношению к Гордону. «Донор спермы» звучало как-то слишком по-феминистски. Не то чтобы Энди не была феминисткой, но она не хотела быть такой феминисткой, которых ненавидят мужчины. Ее биологический отец был офтальмологом, с которым Лора познакомилась на курорте. Что было странно, потому что мать ненавидела любые путешествия. Энди думала, что они встретились на Багамах, но ей рассказывали эту историю настолько давно, что некоторые детали стерлись. Вот что ей было известно: ее биологические родители так и не поженились. Энди родилась в первый год их отношений. Ее биологический отец, Джерри Рэндалл, погиб в автокатастрофе по дороге домой из Чикаго, когда Энди было полтора года. В отличие от родителей Лоры, которые умерли еще до рождения Энди, бабушка и дедушка со стороны биологического отца — Лаверн и Фил Рэндалл — были еще живы. У нее было где-то старое фото, на котором она, в возрасте не старше двух лет, сидит у них на коленях. На обшитой деревянными панелями стене за их спинами висела картина с изображением пляжа. Диван выглядел потрепанным. Они казались добрыми людьми и, может, в каком-то смысле такими и были, но они разорвали отношения и с Лорой, и с Энди, когда в их жизни появился Гордон. Кто бы мог подумать. Гордон был членом «Фи Бета Сигма»[9], выпускником Школы права Джорджтаунского университета, на последних курсах обучения работал добровольцем-координатором в Habitat for Humanity[10]. Гордон играл в гольф, слушал классическую музыку, возглавлял местное общество дегустаторов вина, а в качестве своего призвания выбрал одну из самых скучных областей права и помогал состоятельным людям распорядиться, на что пойдут их деньги после смерти. Если биологические дедушка и бабушка Энди отказали в общении самому пафосному, самому надутому черному парню на свете только из-за цвета его кожи, то Энди была рада не иметь с ними никаких контактов. Дверь на кухню открылась. Энди увидела, как Гордон встает. Он снова потревожил фонари. Лора передала ему тарелку с едой. Гордон что-то сказал, но Энди не расслышала. Вместо ответа Лора хлопнула дверью. Через кухонное окно Энди видела, как ее мать возвращается за стол, хватаясь за стойку, за дверной косяк, за спинку стула — за все, что можно, — чтобы уменьшить давление на больную ногу. Энди могла бы помочь ей. Она могла бы быть там, внизу, делать своей матери чай или помогать ей смыть больничный запах, как она делала много раз до этого. «Я заслужила право побыть одной». Внимание Энди привлек телевизор, стоявший у ее кровати. Экран был совсем маленький, раньше он стоял у мамы на кухне. По привычке Энди включила его, когда вошла в дверь. Звук был отключен. По Си-эн-эн снова показывали видео из дайнера. Энди закрыла глаза, потому что знала, что на этом видео. Она вдохнула. Выдохнула. Кондиционер гудел у нее в ушах. Вентилятор под потолком ухал лопастями. Она чувствовала, как холодный воздух обволакивает ее шею и лицо. Как же она устала. Ее мозги будто были заполнены медленно перекатывающимися морскими камешками. Ей хотелось спать, но она знала, что ей нельзя спать здесь. Этой ночью ей нужно будет остаться у Гордона, а завтра с утра, первым же делом, ее отец потребует от нее составить какой-то план. Гордону всегда нужен был план. Дверца машины открылась и снова захлопнулась. Энди знала, что это ее отец, потому что соседские особняки, настолько большие, что буквально закрывали собой солнце, всегда пустовали в периоды самой экстремальной летней жары. Она услышала шаркающие шаги на подъездной дорожке. А потом тяжелые шаги Гордона на металлической лестнице в ее комнату. Энди быстро достала мусорный мешок из упаковки. Она должна была собирать вещи. Она открыла верхний ящик шкафа и скинула свое нижнее белье в мешок. — Андреа? — Гордон постучался в дверь и открыл ее. Он оглядел комнату. Было непонятно, то ли Энди ограбили, то ли тут прошелся торнадо. Грязная одежда устилала пол. Обувь была свалена на сплющенной коробке с двумя так и не собранными обувными подставками из «ИКЕА». Дверь в ванную была открыта. Ее трусики-шорты, которые она носила во время месячных, уже вторую неделю висели, скукожившись, на полотенцесушителе. — Вот. — Гордон протянул ей тарелку, которую ему дала Лора. Бутерброд с арахисовым маслом и джемом, картошка и огурцы. — Твоя мама сказала, чтобы я заставил тебя что-нибудь съесть. Что еще она сказала? — Я попросил бутылку вина, но получил это. — Он полез в карман куртки и достал маленькую бутылку пятидесятиградусного виски «Ноб Крик». — Ты знала, что твоя мать держит дома бурбон? Энди с четырнадцати лет знала о заначке матери. — Неважно, я думаю, это в любом случае поможет немного успокоить нервы. Снять напряжение. — Он сорвал бумажку с горлышка. — Какова вероятность, что у тебя найдется пара чистых стаканов посреди всего это беспорядка? Энди поставила тарелку на пол. Она пошарила под диваном и нашла открытую упаковку одноразовых стаканчиков. Гордон поморщился. — Наверное, это все же лучше, чем передавать друг другу бутылку, как пара бомжей. Что сказала мама? Он налил на два пальца бурбона. — Поешь, прежде чем выпить. У тебя пустой желудок, и ты устала. Энди не пила с тех пор, как вернулась в Белль-Айл. Она не была уверена, что хочет прерывать свое воздержание. Но все-таки взяла стакан и села на пол, скрестив ноги, чтобы отец смог сесть на стул. Он принюхался к обивке стула. — Ты завела собаку? Энди набрала полный рот бурбона. У нее заслезились глаза. — Мы должны поднять тост за твой день рождения, — сказал Гордон. Она поджала губы. Он поднял стакан. — За мою прекрасную дочь. Энди отсалютовала в ответ. И сделала еще глоток. Гордон даже не пригубил. Он полез в карман своего костюма и извлек из него белый почтовый конверт. — Вот, прихватил для тебя. Извини, что не успел упаковать как-то посимпатичнее. Энди взяла конверт. Она знала, что внутри. Гордон всегда покупал для нее подарочные карты, потому что знал, какие магазины ей нравятся, но не понимал, что именно ей нравится в них покупать. Она высыпала содержимое конверта на пол. Две карты по 25 долларов с заправки неподалеку. Две карты по 25 долларов для «АйТюнс». Две карты по 25 долларов из онлайн-магазина «Таргет». Одна карта на 50 долларов из магазина товаров для художников. Она подняла листочек бумаги. Он распечатал купон, по которому можно было бесплатно получить второй сэндвич в «Сабвэе». — Я знаю, ты любишь сэндвичи. Я подумал, мы могли бы сходить туда вместе. Если, конечно, ты не хочешь взять кого-то другого. — Это просто здорово, пап. Спасибо. Он поболтал бурбон в стакане, но так и не выпил. — Тебе нужно поесть. Энди откусила сэндвич. Она подняла глаза на Гордона. Он снова приглаживал свои усы, проводя по ним двумя пальцами так же, как между лопатками Мистера Мяукинса. — Не представляю, что происходит в голове у твоей матери. Челюсти Энди скрежетали друг о друга, пока она жевала сэндвич. С тем же успехом она могла есть картон, обмазанный пастой. — Она велела сообщить тебе, что оплатит твой долг за обучение. Энди подавилась очередным куском. — Я точно так же отреагировал. Долг Энди был у них больной темой. Гордон предложил ей рефинансировать долг, чтобы не платить ежемесячно почти 800 долларов только по процентам, но по какой-то причине, известной лишь ее подсознанию, она умудрилась пропустить крайний срок для сбора документов. — Твоя мать хочет, чтобы ты вернулась в Нью-Йорк. Исполнила свои мечты. Она сказала, что поможет тебе с переездом. Финансово. Внезапно она стала очень свободно распоряжаться деньгами. Энди пыталась языком отлепить арахисовое масло от своего нёба. — Сегодня ты можешь остаться на ночь у меня. Завтра мы что-нибудь придумаем. План. Я… я не хочу, чтобы ты возвращалась в Нью-Йорк, милая. По-моему, ты никогда не была там счастлива. Мне показалось, что он забрал частичку тебя; забрал что-то из твоей «эндивости». Энди с оглушительным звуком сглотнула. — Когда ты вернулась домой, ты так хорошо себя проявила, заботясь о маме. Очень хорошо. Но, может, от тебя слишком многого хотели. Может, мне стоило помогать больше или… Я не знаю. На тебя столько всего свалилось. Такое давление. Такой стресс. — Его слова были полны отчаянного раскаяния, будто это он был виноват, что у Лоры нашли рак. — Мама права, тебе надо начать жить своей жизнью. Построить карьеру и, может, ну, я не знаю, может быть, однажды завести семью. — Он поднял руки, чтобы остановить ее возражения. — Я знаю, что немного опережаю события, но в чем бы ни была проблема, я не думаю, что переезд в Нью-Йорк — это решение. Взгляд Гордона переместился в сторону телевизора. Что-то привлекло его внимание.