Восемнадцать [показать личные сообщения в «Твиттере»] С МейченV: ПОЗВОНИ С ФОНАРИКА НЕМЕДЛЕННО С Весто911: с фонарика? я те че Стрингер Белл? С МейченV: ПОЗВОНИ ГОВОРЮ. КО МНЕ ТУТ СТАРЫЙ ДРУГ ТОЛЬКО ЧТО ПРИХОДИЛ С Весто911: твою мать. Сообщения «Блэкберри» [время отправки] [ДжВ] Позвони мне [ЭТ] у меня ужин с комиссаром и Ванда эта психическая тоже там. Может, про нее тоже придется поговорить [ДжВ] А вот с этим у нас проблемка [ЭТ] какого хрена [ДжВ] Я еду в даунтаун. Выйди и позвони говорю Пост в блоге [пользователь: эмилив] [подзамочный] Я думаю, интерес к финансам всегда тесно связан с интересом к делам властей предержащих. И интересом к месту, где работаешь. Когда я только пришла на Уолл-стрит, я хотела прежде всего научиться работать под сильным прессом. Но очень скоро поняла, что не смогу быть хорошим работником, не располагая информацией о реальных денежных потоках, о том, от кого и к кому они текут. И о местах силы, вокруг которых они закручиваются и к которым тяготеют. И я думаю — пусть это и прозвучит банально! — что это неизбежно приводит тебя к изучению истории. И вот оказалось, что я, прекрасно осведомленная о крупных банкротствах по всему финансовому миру, даже не представляла себе, что сижу как раз на месте, где произошла самая первая американская финансовая катастрофа. Да, я говорю об Уолл-стрит, об улице, получившей свое название от стены, построенной голландскими поселенцами вокруг Нового Амстердама. Стена защищала их от индейского населения, потом она протянулась до самой береговой линии, нынешней Перл-стрит. Именно на Уолл-стрит хитрые бизнесмены семнадцатого века заключали сделки с местными индейцами, жившими в Вапузе и других поселениях племени ленапе на острове, который они называли Манахатта. Европейцы заметили, что индейцы очень ценили вещь под названием «вампум», или «белые шнуры». Они представляли собой длинные низки из раковин, сплетенных в полосы или пояса. Применялись они по-разному. Сложный узор и многоцветность делали из вампума прекрасное средство коммуникации. Он мог использоваться и как запись о каком-то событии — прямо как наши гобелены. Сохранились фотографии поясов-вампумов, изготовленных в честь заключения договоров. Вампумы хранили коллективную память и традиционные сюжеты, передавая их из поколения в поколение — важнейший культурный инструмент в обществе, не знавшем письменности. Одним словом, вампум обладал огромной ценностью для индейцев. Европейцы сразу по прибытии попытались наладить торговлю с коренными жителями и, увидев, как популярен вампум, сразу поняли: вот она, местная твердая валюта. Поэтому они тут же принялись изготовлять собственные вампумы. Сначала, наверное, им было непросто, как непросто подделать чужую валюту с непонятным курсом. Однако у европейцев имелось важное преимущество: коренные жители Манахатты принадлежали к культуре каменного века. А европейцы семнадцатого столетия пользовались металлическими инструментами, да и не будем забывать, что прибыли они с континента, которому осталось меньше века до пика промышленной революции. Похоже, туземцы поначалу видели в этом некую странную попытку наладить контакт. Европейцы ведь изготовляли вампум, вещь, обогащенную культурными смыслами, а обменивали ее на меха и пищу. Не удивлюсь, если местные чувствовали, что они где-то обязаны европейцам, что им нужно принять этот странный, бесполезный вампум и обменять на товары, без которых европейцам не выжить. Естественно, вскоре случилось неизбежное. Голландцы перенасытили крохотный первобытный рынок поддельными вампумами. Они ведь производили их в огромных количествах, а в крохотных деревнях Манахатты востребована была лишь малая часть изготовленных товаров. Итак, Уолл-стрит спровоцировала первую в Америке финансовую катастрофу и стала ее главным действующим лицом. Однако меха, еда и другие товары, выменянные у индейцев-ленапе на поддельную валюту, позволили Уолл-стрит разрастись, и европейские кварталы постепенно поглотили деревни вроде Вапуза. Однако само это место никуда не делось. Оно погребено под фундаментами небоскребов делового центра, но остается местом силы. И нет, я не думаю, что его сила смешалась с новой силой Уолл-стрит. Я думаю, что оно ждет своего часа в тихой дреме и в этом полусне-полужизни помнит о прошлых обидах и копит силы для мести. Я не должна подходить близко к Вапузу. Если вы видите эту подзамочную запись, значит, вы в курсе, что у меня в жизни есть проблемы, о которых я даже намеками опасаюсь говорить. Однако я каждую неделю изобретаю новые причины для того, чтобы сократить расстояние между мной и местом силы. Например, захожу за цветами в магазин поблизости. Покупаю еду в кафе неподалеку. И я подбираюсь все ближе и ближе, сознавая, что рискую, — но все равно сужаю круги, ибо с самого начала меня интересовала она — сила. А Вапуз был первым из известных мне поселений, принесенных в жертву финансовым интересам, которые я обслуживала. Благодаря чему я и веду ныне ту жизнь, которую веду. С тех пор я многое узнала о культуре американских индейцев. Меня к ней влечет, она меня завораживает. И я надеюсь, что новообретенные знания защитят меня в будущем. Но меня также влечет сила, а это место — место силы. Не ходите в Вапуз. Там небезопасно. Девятнадцать Тэллоу проснулся около шести. Ощущение было такое, что на нем всю ночь булыжники таскали. Даже душ не помог. Далее последовало короткое, но бурное свидание с унитазом. Нажав на смыв, он заметил в воде кровь. Тэллоу оделся, запихал обратно в сумку для ноутбука кой-какие штуки и вышел на улицу. В семь утра он уже стоял перед большим цветочным магазином на Мэйден-лейн. Они только-только открылись, и из запаркованного во втором ряду с аварийкой грузовика таскали покачивающие листьями горшки. Тэллоу проскользнул в дверь мимо неприятно здорового вида мужчин в майках-алкоголичках и трениках — те несли тяжелые поддоны с горшками, ничуть не напрягаясь, словно то были картонные подносики с кофе. Тоненькая женщина разглядела Тэллоу в просвете между двумя громадными кустами отвратительного вида — триффиды, не иначе — и вежливо окликнула: — Простите, но мы еще на самом деле не открылись. Тэллоу, чувствуя себя немного неловко, показал ей значок: — Я знаю. Мне просто нужно задать вам один вопрос. Это ненадолго. Женщина пошла к нему, огибая растения и вытирая руки о джинсы, которые утратили изначальный голубой цвет лет пять тому назад. Бела она была, как лилия, и стройна, как ива, а волосы ее отливали бледным сиянием, как у тех, кто много времени проводил на солнце за работой. — Чем могу быть полезна, детектив? Этот один вопрос — он для кого? Для жены, девушки? Или вашей матери? — Я показал вам значок не для того, чтобы получить скидку или что-то в этом роде. Клянусь. Мне просто нужно увидеть цветы табака. Если они у вас есть. Глаза женщины говорили, что ей за тридцать, однако лоб ее пересекли всего две морщины, когда она задумчиво нахмурилась: — Хм. Вы знаете, а у меня есть табак. Пойдемте. Она повела его по своей оранжерее, и глазам Тэллоу предстало четыре или пять видов растительной жизни, прежде чем он оказался в плотных зарослях каких-то кустов. Женщина последовательно осмотрела три уровня полок. А потом остановилась на горшочке, из которого торчали хилые на вид стебельки с тоненькими белыми соцветиями. — Антеннария подорожниколистная, еще ее называли женский табак, — пояснила она. — Индейцы использовали ее листья для облегчения менструальных болей, для восстановления после родов и проблемах с желудком. Бедная антеннария не могла похвастаться густыми листьями, и Тэллоу решил ее не трогать — вдруг завянет. — Или вот еще какая штука, — сказала женщина, поднимая горшок потяжелее: в нем топорщились яркие, сочные зеленые листья и белые, а внутри чуть розоватые раструбы цветков. — Вот, собственно, тот самый Nicotiana tabacum, или табак обыкновенный, еще называемый виргинский, — далекий родственник табачных семян, что передали в дар Христофору Колумбу индейцы тайно. Именно те семена преподнес в дар французскому двору Жан Нико. Аристократам так понравилось нюхать перетертые листья табака, что они назвали в честь дарителя само растение. Тэллоу потер указательным и большим пальцем один из листов. И тут же почувствовал запах — да, отчасти похожий на тот резковатый аромат, чем-то напоминающий сигаретный, что он унюхал в квартире 3А. — Это он, — пробормотал Тэллоу. — Я думаю, да. Его бы размять и поджечь… — Купите — и делайте все что угодно, хоть сжигайте, хоть разминайте, — с улыбкой сказала флорист. — Простите, — отозвался Тэллоу. — Это для дела, над которым я работаю. Да, представьте себе, для дела. А вы, похоже, хорошо понимаете во всем этом… Она обвела глазами обширный зал. — Мне как бы по должности положено, не находите? — Простите. Извините. Я просто еще не проснулся до конца. А вы случайно не знаете: не произрастал ли этот сорт табака в дикой природе в здешних местах? Ну, когда-то давно? Она задумчиво прикусила щеку, медленно поворачивая в испачканных землей руках горшок. Ногти у нее оказались длиннее и крепче, чем можно было ожидать от человека ее профессии. — Ну… Это сорт культурного растения, как я сказала, и некоторые полагают, что вывели его, скрестив несколько видов дикорастущих… Но да, вполне возможно, что нечто подобное когда-то росло здесь. Да и антеннария тоже принадлежит к местной флоре. Вы бы его увидели на склонах холмов, обращенных к нынешним Перл-стрит и Уотер-стрит, если бы попали во времена, когда местные жители продали остров голландцам. Тэллоу решился: — Я бы хотел купить… э-э-э-э… вот это растение… которое с цветами. — Nicotiana tabacum. — Ага! Она скептически заломила бровь: — Я полицейским скидки не делаю. И женщины — они розы предпочитают, я вам точно говорю. — Я даже не сомневаюсь. Но дело в том, что человек, которого я разыскиваю, предпочитает Nicotiana tabacum. А на скидки для полицейских я не соглашаюсь. Никогда. Что, конечно, было чистой и беспримесной ложью: в последние годы Тэллоу еще как соглашался на такие скидки. И он это знал, и она это знала — просто потому что у Тэллоу это в глазах было написано. Однако он заплатил полную цену за горшок с цветком и гору пакетиков с цветочным прикормом, и ему это очень понравилось. Он поблагодарил флористку и пошел из магазина, чудом увернувшись от очередного цветочного спортивного снаряда в руках грузчика-культуриста. Далее Тэллоу заехал в кофейню, где утренним специальным предложением как раз оказался айс-кофе, и купил целый поднос с шестью стаканчиками — здоровенными, и в каждом в огромных количествах плескались животворящий эспрессо и жестко примороженные сливки. На каждом из шести стаканов из модного биопластика красовалось изображение обнаженного мужчины с воткнутыми в розетку гениталиями. Счастливчик прыгал на месте от электрических разрядов и радости. Тэллоу умял разложенное на заднем сиденье барахло и воткнул туда поднос с кофе. Горшок с табаком стоял в ногах у пассажирского сиденья. Сколько сделано, а еще восьми нет. Да, а вот про завтрак он как-то забыл. Но ничего, до обеда доживем. С такими мыслями Тэллоу поехал в Полис-Плаза. Войдя в офис Бэта и Скарли, Тэллоу застал следующую картину: Бэт дрых в кресле, положив голову на верстак, а Скарли мягкими движениями правила на истертом кожаном ремне старую опасную бритву. И внимательно так вглядывалась в лицо напарника. Тот лежал, отвернувшись головой от двери. — Слушай, ну ведь правда, зачем ему брови? В смысле, какая от них непосредственная польза? Никакой, — шепотом сообщила Скарли. — Я не сплю, — простонал Бэт. — Я просто отдыхаю. Мозгом. Только подойди ко мне с этой штукой, я те морду с лица сбрею. Или в глаз наблюю. Тэллоу прислонил сумку с ноутбуком к креслу, опустил на верстак горшок с табачным цветком и выставил поднос с кофе рядом с головой Бэта. — Как думаешь, три штуки в ваш холодильник влезут? Голова Бэта поднялась. Она раскачивалась на тоненькой шее, как у обколотой транквилизаторами курицы. Медленными механическими движениями Бэт поворачивал голову, вглядываясь в окружающий ландшафт. Наконец глаза его сфокусировались на кофе. — Боже ты мой! — благодарственно выдохнул он. — Я тебя люблю. Я бы даже с тобой переспал, и все такое. Все б тебе отдал. Вот только сейчас я очень, очень плохо себя чувствую. Устал. Можно я не буду двигаться? Скарли хищно содрала крышку со стакана и одним глотком опустошила его на целую треть. Глаза ее странным образом закатились: — О-о-о-о… класс… — пробормотала она. — Настоящий класс.