Но покой ничто не нарушало лишь до полуночи. Внезапно нас разбудил грохот мушкетных выстрелов, раздававшихся на серимской площади с короткими неравными интервалами: там явно завязалась какая-то схватка. Мы выскочили из хижин и, вооружившись, группой в десяток человек что было духу бросились к месту событий. Еще издали в испанском лагере заметно было необычайное движение. Несколько торопливо разведенных костров освещали берег реки, а в их отблесках, как в растревоженном муравейнике, метались люди. В десятке шагов от лагеря я приказал отряду укрыться в кустах, а сам с Арнаком двинулся дальше. — На нас напали! — возмущенно крикнул мне дон Эстебан, едва мы вступили в круг света. — Измена! Позор! Я никак не мог поверить услышанному. — Кто мог на вас напасть? — Кто, кто? — передразнил меня испанец, кипя от злости. — Ты, сеньор, не знаешь или притворяешься? — Клянусь всеми святыми: не знаю! — Кто? — с гневом повторил испанец. — Любимые краснокожие вашей милости, аравакские бандиты вашей милости. — Но может быть. Вам просто показалось. — Клянись, что не может быть, клянись, что нам показалось, а потом взгляни сюда. Он указал на берег реки, где прямо у воды лежал труп индейца. — Кто это? — спросил я растерянно. — Один из ваших бандитов. Его убили, жаль только, что одного. — А сколько их было? — Много. — Они из нашего селения? — Черт их знает! Приплыли по реке. — Кого-нибудь убили? — Нет, к вашему счастью! Двух наших только ранили ножами. Вы дорого заплатите мне за предательство!.. Загадочное происшествие свалилось на нас как гром с ясного неба. Я был взбешен не менее дона Эстебана и так поражен, что никак не мог собраться с мыслями. Все ужасно запуталось. Что за дикие безумцы заварили эту кашу? Я распорядился поднести труп ближе к костру и взглянул ему в лицо. Убитый был нам незнаком: ни мне, ни Арнаку. Приковылял Конесо с отвисшей челюстью, еще не протрезвевший, с крайне глупой и перепуганной миной на обрюзгшем лице. Он долго всматривался в труп, перевернул его с боку на бок, потом наконец поднял глаза на дона Эстебана и, скривив губы, произнес: — Это не наш! Чужой! Испанец хотел было броситься на него, полагая, что он лжет, ко прочие жители Серимы столь горячо поддержали слова вождя, что дон Эстебан заколебался. — Это варраул! — объявил вдруг Фуюди, появившийся вслед за нами. — Я хорошо их знаю. Это варраул. Конесо еще раз внимательно посмотрел на труп и кивнул головой: — Да, теперь и я узнаю. Это варраул. Тут я вспомнил о Мендуке и его варраулах, сидевших в одной из хижин. У меня закралось подозрение. Ничем, однако, не выдавая своей догадки, я обратился к испанцу: — Если не ошибаюсь, ваш солдат, вчера прибежавший из леса, — его звали, кажется, Фернандо — говорил о каких-то пленниках, вырвавшихся вроде бы на свободу… Дон Эстебан процедил сквозь зубы что-то о проклятых берегах и ничего не ответил. Ему пришлось согласиться с версией о нападении варраулов, и он тут же потребовал от Конесо повсюду до конца ночи выставить дозоры, на что все охотно и поспешно согласились. Испанцы понемногу успокоились, мы пожелали им доброй ночи и покинули Сериму. На обратном пути я поведал Арнаку о своих подозрениях относительно варраулов. — Это наверняка они. Да, это дело их рук! — обескураженно прошептал Арнак. — Но Арипай не даст соврать, я точно выполнил твой приказ и строго-настрого запретил им выходить из своего убежища. Что будем с ними делать? — Пойдем к ним. Мы отправились всем отрядом, взяв с собой Арипая в качестве переводчика. По дороге прихватили факелы, но зажгли их только на месте, окружив хижину, в которой находились варраулы. Мы их застали лежащими вповалку на полу. Когда факелы осветили помещение, варраулы словно только что пробудились от сна. Позевывая, они протирали глаза. Мендука, лежавший первым от входа, почтительно встал. Я стал считать. Десять, а не одиннадцать. — Где одиннадцатый? — спросил я Мендуку через Арипая. Мендука все еще притворялся сонным, тер глаза, что-то бормотал и не отвечал. — Он вышел проветриться, — наглым голосом отозвался кто-то из темного угла. — Выйди-ка сюда! — сказал я, обращаясь к нему. Потягиваясь, смельчак встал с недовольной физиономией и не спешил подходить. — Живей! — прикрикнул я. Он подошел, все еще надутый. — Почему ты не спал перед нашим приходом? — спросил я. — Я спал. — Откуда же ты знаешь, что одиннадцатый вышел проветриться, если спал? — Знаю, мое дело откуда! Я пощупал его набедренную повязку, она была мокрой. — Мокрая? Ты упал в реку? — Нет! — лгал он без запинки. — Я ее мочу, потому что больной. Тут я не выдержал и влепил наглецу пощечину. — Кто еще хочет врать? — осмотрел я всех и остановил взгляд на Мендуке. Юный воин стоял с виноватым видом. — Прости нас, господин! — произнес он тихо. — Мы скажем правду. — Это вы устроили нападение? — Да, господин. — Зачем? Мендука посмотрел на меня удивленно: — Испанцы плохо поступили с нами. Мы их ненавидим и не сдержались. Я окинул варраулов уничтожающим взглядом. — Не сдержались? Вы воины или младенцы? Один не сдержался, другой изворачивается как щенок. Вам было приказано не покидать хижину? — Да, господин! Мы виноваты, мы признаем! Но… днем мы слышали много выстрелов и не могли усидеть на месте… Нам тоже хотелось что-нибудь сделать… — Глупцы, что можно сделать одним? А вам не пришло в голову, что ваша глупость могла погубить нас всех, всю Сериму? — Теперь мы знаем! Это никогда больше не повторится, господин! И все-таки мне нравился этот Мендука и его друзья. У них были мужественные сердца, они не побоялись напасть на более сильного противника. У Мендуки был открытый взгляд, он честно признал свою ошибку. — Пойдешь со мной, — распорядился я, — и будешь сидеть связанным, пока не уйдут испанцы. Остальные сдайте все оружие и оставайтесь здесь, в хижине! Кто покинет ее без разрешения, получит пулю в лоб. Я тут же велел связать Мендуку, чтобы люди его видели — это не пустая болтовня. Варраулы вернули нам оружие, хотя и неохотно и не слишком торопясь. Затем, оставив двух воинов из нашего рода вместе с пятью добровольцами из серимских переселенцев сторожить пленников, мы, довольные, что все так или иначе устроилось, отправились поспать пару часов, оставшихся до рассвета. Остаток ночи прошел спокойно. Спустя два часа после восхода солнца испанцы оставались еще на месте. Получив сообщение, что они даже не собираются к отъезду, я отправился в Сериму разузнать причину их задержки. Не зная, чем дышат испанцы сегодня, я шел, как и накануне, с вооруженным отрядом Вагуры, а за мной по пятам следовал Арнак. В Сериме ничто не изменилось. Кое-кто продолжал пиршество, кое-кто валялся в гамаках в тени своих хижин, другие лениво бродили по площади. При свете дня испанские солдаты, а также индейцы чаима узнали в убитом ночью индейце одного из пленных варраулов, что немало порадовало дона Эстебана, и он этого от меня не скрывал: теперь он наконец поверил, что араваки не принимали участия в ночном нападении. — Я рад, очень рад! — повторял мне испанец с любезной улыбкой, потирая колени. — И признаюсь, мне не хотелось покидать Серимы, не выразив вашей милости своего удовлетворения. В доказательство моих добрых чувств — ведь мы союзники — почту за честь преподнести сеньору и его отважным людям скромный дар… Услышанное показалось мне столь невероятным, что я вытаращил глаза и пялился на дона Эстебана как на какую-то диковину: ведь хватать и брать, но отнюдь не давать, было основным принципом испанцев в этой стране! И все же слух не обманул меня: любезный бородач не замедлил пояснить свои благородные намерения.