— Иисус, блядь, Христос. — Это от Рейнджера, потому что это его самое любимое ругательство во всём мире. Я бросаю на него взгляд, когда он отворачивается, проводя пальцами по волосам. Спенсер стискивает зубы и ругается себе под нос, но на самом деле именно близнецы забивают последний гвоздь в мой пресловутый гроб. — Можно мы будем называть вас папой? — спрашивают они, обменявшись взглядами, а затем снова поворачиваясь к Арчи. Он резко разворачивается, входит в дом и закрывает за собой дверь. — Лучший способ сорвать пластырь, Чак-лет, — Спенсер вздыхает и неторопливо подходит, чтобы встать рядом со мной, руки в карманах, бирюзовый взгляд устремлён на заднюю дверь. — И у нас есть целый день, чтобы остановить его эмоциональное кровотечение перед репетиционным ужином. Я усмехаюсь, когда другие парни подходят и встают вокруг меня. — Ну, если ему это не нравится, тогда он может просто сваливать, — я произношу эти слова, но не имею их в виду. Я не говорю, что сейчас не время и не место разрывать токсичные отношения, но отстранять своего в основном любящего (хотя и придурковатого) папу из-за того, что он с тобой не согласен, возможно, тоже не лучший выбор. — Он одумается, — утешает Черч, но, с другой стороны, у него самые лучшие родители из всех нас. С какой стати он может говорить об этом? Его мама и папа поклоняются романтике, как будто это их бог. У Рейнджера, с другой стороны… — Я не приглашаю свою мать, — заявляет он, скривив губы, отводя взгляд от остальных и проводя рукой по лицу. — Она закоренелая католичка, ей это не понравится. — Тебя это устраивает? — спрашиваю я, но Рейнджер уже уходит, и я знаю, что ему, вероятно, понадобится сеанс выпечки голышом, чтобы справиться со своей болью. Он очень много выпекал голым после всего того инцидента с «культом, который погнался за нами в лес, и там меня пырнули ножом». Очевидно, ему было тяжело узнать, что его отец отдал Дженику на заклание. Но я думаю, что ещё труднее было наконец раскрыть эту тайну, которая преследовала его практически всю его жизнь. С тех пор как ему исполнилось восемь лет, он скучал по старшей сестре и задавался вопросом, почему она погибла на дереве в кампусе академии. Теперь, когда тайна была раскрыта, ему больше не нужно было задаваться вопросом, что, в конце концов, означало прощание навсегда. Я не уверена, что он в полной мере оплакал её потерю, ни тогда, ни после секты, ни даже сейчас. Итак, все эти свадебные дела? Это его растревожит, я знаю это. Дженики не будет на нашей церемонии обручения; его матери там не будет; его отец в тюрьме вместе с Риком, парнем Дженики. Черч сказал Рейнджеру, что у него были связи, чтобы заставить Рика исчезнуть, находясь за решёткой, но мы пока не видели, чтобы он пошёл по пути Эпштейна (прим. Джеффри Эпштейн — преступник, которому был предоставлен иммунитет по многим уголовным обвинениям и был приговорён к 18 месяцам тюрьмы, вместо положенного пожизненного заключения. После освобождения был повторно осуждён и проведя в тюрьме 2 месяца, был обнаружен мёртвым в своей камере). Может быть, Рейнджер хочет, чтобы он сначала пострадал? — Ты должна пойти за отцом, — мягко убеждает Тобиас. — Мы найдём Рейнджера. Я киваю и следуя его совету, бросаюсь за Арчи и нахожу его посреди гостиной, он стоит, уперев руки в бока и склонив голову. — Из-за чего ты так расстроен? — спрашиваю я, но он лишь вздыхает. Когда отец оборачивается, чтобы посмотреть на меня, он, по крайней мере, немного менее похож на фиолетового человека, чем был раньше. — Все эти парни богаты, сексуальны и по-настоящему добры ко мне. — Чёрт, подождите, это ложь: они все мудаки. Но я не могу признать это прямо сейчас. Я решаю двигаться дальше ради целесообразности. — В чём проблема? — Проблема в том, что это не реальная жизнь, Чак. Ты никогда… — он замолкает, когда я приподнимаю бровь в знак протеста. Арчи снова вздыхает и придвигается немного ближе ко мне. Его лицо мягче, чем обычно, краснота исчезает, пока он не становится раздражённым, но не сердитым. — Ты никогда не принимала реальность, ты знаешь это? Мечтая о серфинге в Санта-Крузе, думая, что мы с твоей мамой снова будем вместе… — мои щёки вспыхивают при упоминании о моей детской фантазии, но теперь я с этим покончила. Честно говоря, меня устраивает Йен Дэйв для неё. Ну, он был супер грубым библиотекарем, а также секретным агентом ФБР, но он неплохой парень. Он делает её счастливой, и это самое главное. Кроме того, он следит за тем, чтобы она была здорова и не принимала наркотики, так что я действительно не могу жаловаться. — А теперь это? — папа указывает на дом, щёлкает пальцами в направлении заднего дворика, как будто имея в виду парней. — Это не настоящая жизнь, Шарлотта. Особняк в горах, муж-миллиардер, — тут он с трудом сглатывает, как будто не может понять, что собирается сказать дальше, — стайка незаконных любовников. — Стайка? — спрашиваю я, а затем хихикаю. — Можно и так сказать. — Будь серьёзна, Шарлотта, — мой папа делает ещё один шаг вперёд и кладёт руки мне на плечи. — Ты должна понимать, что подобные фантазии не длятся вечно. Со вздохом — со своей стороны — я кладу свои руки поверх папиных и сжимаю достаточно сильно, чтобы он понял, что я серьёзно отношусь к этому. Я смотрю ему в глаза и чертовски надеюсь, что он действительно готов выслушать меня по этому поводу. — Я знаю, почему ты всё это говоришь, — он скептически смотрит на меня, пока я говорю, но я ещё не закончила. — Дай мне хоть раз закончить, ладно? — Я слушаю, — он говорит так, словно ему подпиливают коронку у дантиста, но, эй, каждому своё. До тех пор, пока его рот остаётся закрытым, а уши открытыми. — Ты говоришь мне всё это, потому что любишь меня и не хочешь, чтобы мне было больно. Я поняла. Я знаю, как выглядит моя жизнь, как невероятно это звучит. Поверь мне: я живу этим, и иногда «Я» всё ещё не верю в это. Но знаешь что? Я должна сделать собственный выбор. Я должна совершать собственные ошибки. Может быть, для тебя всё это выглядит безумием, но прямо сейчас для меня это идеально. Я бы не изменила свою жизнь, даже если бы у меня была волшебная палочка. — Ладно, может быть, я бы попросила прибавить мне дюйм или два роста, способность летать, а также сделала себе магическую операцию по коррекции зрения, но это совсем другая история. — Так что прямо сейчас, ты не можешь просто позволить мне быть счастливой? Я не причиняю вреда ни себе, ни своему будущему. Во всяком случае, это разумное деловое решение. Никакого брачного контракта, помнишь? — Шарлотта… — начинает Арчи, но затем просто испускает глубокий вздох. — Я всё это знаю. Я… — и тут он замолкает, и, клянусь Богом, происходит нечто, чего я никогда раньше не видела: он становится настолько эмоционально подавленным, что в уголках его глаз появляются слёзы, и у меня возникает желание убежать. Кто этот человек и что он сделал с моим отцом?! — Ты умнее, чем я думал, я просто… Я боюсь увидеть, как ты вырастешь и бросишь меня. И вот оно. Мои собственные глаза наполняются слезами, а нижняя губа дрожит. — Даже если ты придурок, я люблю тебя, — говорю я ему с небольшой заминкой, и он смотрит на меня с раздражением. — Мне всё равно, сколько тебе лет и даже, что скоро ты станешь замужней женщиной. Ты не называешь своего отца придурком, или бумером, или кем бы вы там, дети… — его слова обрываются, когда я обвиваю руками его талию и сжимаю. Мгновение колебания, прежде чем он обнимает меня в ответ. Держа его вот так, я могу понять, почему Марни так сильно страдает. Потерять отца всего три месяца назад — это, должно быть, был ад. Я полна решимости помочь ей найти выход из этого дерьма с дедовщиной. Будь то услуга Монтегю, деньги или кулаки моих парней, я позабочусь о том, чтобы она была в безопасности. Я бы, наверное, не смогла наслаждаться раем своей будущей супружеской жизни, если бы этого не сделала. — А как насчёт детей? — спрашивает папа позже тем же вечером, сидя перед камином с бокалом скотча и стараясь не смотреть на Черча. Несмотря на то, что я сказала ему, что выхожу замуж за остальных, его враждебность по отношению к моему законному будущему мужу сохраняется. Может быть, потому что Арчи считает, что мои отношения с другими парнями хуже (даже сама мысль об этом раздражает меня), или, может быть просто потому, что он чувствует, что Черч — босс? — Что ты хочешь этим сказать? — я напрягаюсь, сидя напротив него на диване с Рейнджером по одну сторону, Спенсером — по другую. Они полностью привержены тому, чтобы показать моему отцу, что настроены серьёзно, скрестив руки на груди, с выражением мудаков на лице. К тому же они оба полностью прижаты ко мне с обеих сторон, так что дышать негде. Честно говоря, мне нравятся подобные вещи, но бровь Арчи продолжает подёргиваться, что однозначно выдаёт его раздражение. — Закуски? — спрашивает Черч, ставя две тарелки на кофейный столик. За ним следуют близнецы с ещё четырьмя тарелками, представляя нам впечатляющий ассортимент вкусностей, приготовленных Рейнджером. Конечно, здесь есть выпечка, но также финики, завёрнутые в бекон, запечённый бри с мёдом и миндалём, свежий хлеб на закваске, а также блюдо из косточковых фруктов, стручковой фасоли и буррата. Я не знала, что такое буррата, ещё пять минут назад, но, эй, это сыр. Он как моцарелла. Любопытно. — Спасибо, — папа даже не смотрит на Черча, когда он устраивается на диване рядом с ним. Мой будущий муженёк — один из них, храбрый ублюдок. Близнецы усаживаются в кожаные кресла с откидными спинками по обе стороны от журнального столика, идеально повторяя движения друг друга. Они скрещивают ноги в коленях, кладут руки на упомянутое колено, зевают. Когда они оба одновременно наклоняются вперёд, чтобы взять что-нибудь из еды, папа вздрагивает и оглядывается на меня. — Я спрашиваю вот о чём: как вы вшестером планируете заводить и растить детей вместе? — Всё просто: у нас их не будет. Мир чрезвычайно перенаселён. Не уверена, смотрел ли ты по сторонам в последнее время… — Хватит пустословных комментариев, Шарлотта. Я задаю реальный вопрос. — Я был бы признателен, если бы вы не называли её пустословной, — начинает Рейнджер, разжимая скрещённые руки и пододвигаясь вперёд на диване. Он берёт нож и энергично нарезает буррату, намазывая сыр на кусок хлеба и добавляя сверху ломтик персика и листик базилика. Я скептически смотрю на него, когда он передаёт это мне, но всё же, он только что заступился за меня перед отцом, и я думаю, что влюблена. Если он считает, что я должна это съесть, кто я такая, чтобы сомневаться в этом? На самом деле, я определённо влюблена, и — как только я откусываю первый кусочек — убеждаюсь в этом снова. Это хорошее дерьмо. — Но что касается вашего вопроса, то, когда у нас появятся дети, мы будем растить их как семья. Они будут знать, кто их биологический отец, у них будет мама, и четверо дядей, которые живут в одном доме и заботятся о них, как о собственных детях. — Когда? — эхом отзываюсь я, мне не нравится направление этого разговора. — И мы будем стремиться к тому, чтобы у каждого было по одному ребёнку, а потом покончим с этим. Все сделаем вазэктомию, — это от Спенсера. Мика одобрительно кивает ему, а затем развивает эту идею — ту, которую я слышала раньше и отвергала раза три или четыре. — Мы с Тобиасом говорили об этом, и — учитывая, что мы однояйцевые близнецы — мы всё равно не знали бы, чей биологический ребёнок бы был чьим. Мы не против того, чтобы у нас был один ребёнок на двоих, так что Шарлотте на самом деле нужно родить только четверых. Я швыряю в него фасолью, но он такой засранец, что ловит её своим ухмыляющимся ртом и хрустит ей между зубами. — На самом деле Шарлотте нужно родить только ноль, — повторяю я, но сейчас меня всё это не волнует. Мне восемнадцать. Какое мне дело до детей? Кроме правила — определённо не хочу их сейчас. Мы разберёмся с этим позже. Я имею в виду, если это та цена, которую ребята просят у меня за то, чтобы я сохранила их всех… Я бы, наверное, так и сделала. Они знают, что я бы сделала это, и я знаю, что они никогда не попытались бы навязать мне детей против моей воли. Мы — брак, заключённый на небесах. — Я понимаю, — это то, что говорит Арчи, когда он конкретно ничего не понимает. Но не беспокойтесь. Он найдет, в чем покопаться. — Как ваше спальное место будет работать? — О, у нас у всех есть свои спальни, — отвечает Черч, и папа хмурится. — Вы все живёте здесь? Все шестеро? — Ну, не официально, — признаю я, бросая взгляд на Спенсера. Он заставляет себя расслабиться, разжимает скрещённые на груди руки, а затем приступает к приготовлению крекера с кусочком сыра бри для меня. Парням правда нравится кормить и баловать меня. Не могу сказать, что я жалуюсь на это. — Не раньше следующего года. — Я понимаю. Жуй, жуй, жуй, глотай. Получай новую закуску от Тобиаса. Жуй, жуй, жуй, глотай. Получай новую закуску от Мики. И так далее, и тому подобное, и снова. К пятому и последнему парню, который меня кормит, папа действительно начинает стискивать зубы. Я знала, что наш предыдущий семейный момент не продлится долго. — Что, если из-за этого соглашения возникнут юридические проблемы? Что касается опеки над детьми, имуществом, совместного проживания и тому подобного? — Они все Богатенькие Ричи, папа, — я ерошу пальцами свои вьющиеся волосы и на минуту закрываю глаза. — Их не волнуют дома и всё такое прочее. Они пойдут и купят новые. Что касается опеки над детьми после нашего развода… Может быть, сначала мы хотя бы разберёмся с браком? У нормальных пар тоже есть проблемы с опекой. Это не значит, что нам нужно идти по всем возможным жизненным путям. — Я снова открываю глаза, и папа наконец-то… неохотно… смягчается. Несколько минут мы едим вместе в тишине, слышен только рёв огня. Почему папа должен был приехать на день раньше всех остальных? Просто чтобы помучить меня? Да. Звучит правдиво. — Богатенькие Ричи? — спрашивает Спенсер, поглядывая на меня. Я чувствую, как моё лицо вспыхивает, и бросаю на папу предупреждающий взгляд. К сожалению, он любит травмировать меня и разрушать мою жизнь, поэтому он погружается в эту тему. — О, так Чак обычно называла богатые семьи благотворителей, которые приходили на университетские мероприятия по сбору средств. В детстве она была абсолютно одержима тем ужасным фильмом 1994 года «Богатенький Ричи» и смотрела эту ужасную штуку на повторе. — Спасибо, папа, за этот очаровательный анекдот, — моя бровь дёргается, доказывая, что у нас с Арчибальдом одинаковый тик. Как мило. У этого человека сильная ДНК. — Почему бы тебе не вспомнить все постыдные истории, которые ты знаешь обо мне, и не угостить нас ими? — Я имею в виду… — папа хрипло смеётся, допивая виски, когда я приподнимаю бровь. Он протягивает его, чтобы выпить ещё, и Черч — ангел, какой он есть, — бросает на меня лукавый взгляд и подмигивает, прежде чем налить вторую изрядную порцию. Она, по меньшей мере, втрое больше. — Этот фильм, должно быть, один из худших фильмов, которыми Шарлотта была одержима в детстве. — Здесь он делает паузу, чтобы переложить стакан из одной руки в другую, прежде чем отметить несколько унизительных фильмов, которые и близко не отражают мою личность. — «Двое: Я и Моя тень» — с теми близняшками Олсен, — папа фыркает и качает головой. — Может быть, именно потому у неё начались отношения с близнецами? — парни МакКарти хихикают и фыркают на это, а я бросаю в сторону Тобиаса оставшийся кусочек груши. Не-а. Результат тот же: он ловит его ртом. — Она любила «Крепкий орешек» — с ним её познакомила мать. Я бы никогда не позволил ей смотреть такое. Каждое чёртово Рождество нам приходилось смотреть этот фильм. «Храбрая сердцем» хотя бы был, по крайней мере, терпимым для меня. — Ты можешь остановиться? — шепчу я, умоляюще отодвигаясь на край дивана. Папа допивает свой напиток в рекордно короткие сроки и жестом просит ещё. — Ты собираешься напиться сегодня вечером, да? — Мой зять предлагает мне виски «Маккаллан» тридцатилетней выдержки, который стоит больше пяти тысяч за бутылку. Конечно, я собираюсь выпить её до дна. Подливай на здоровье, сынок. — Да, отец, — бормочет Черч, и, хотя мой папа настороженно смотрит на него, он ничего не говорит. — Я рад предоставить вам авиабилеты и проживание в любое время, когда вы захотите приехать, чтобы увидеть Шарлотту. В любое время, днём или ночью. Всё, что вам нужно сделать, это написать мне. — Жополиз, — бормочет Спенсер себе под нос, и пристальный взгляд моего отца устремляется на него. — Не начинайте с такого отношения, мистер Харгроув. Не думайте, что я забыл, что вы торговали травкой в моём кампусе, — папа усмехается, и у Спенсера открывается рот. — Как он может всё ещё казаться директором, когда мы наконец-то свободны от его тирании? — шепчет Мика с ошеломлённым смешком. — Это его особая сила, — бормочу я в ответ, хватая финик, завёрнутый в бекон, и запихивая его в рот. — Хотите, я расскажу вам о том времени, когда Шарлотта решила, что собирается стать поп-звездой? — мой отец весь трясётся от смеха, на глаза наворачиваются слёзы. Его бровь больше не дёргается, но моя практически дрожит. — Папа, — это сквозь стиснутые зубы. — Не начинай. — Мы ходили на восемь прослушиваний, и она провалила их все, — папа делает ещё один глоток из стакана, когда все парни поворачиваются, чтобы посмотреть на меня. — Но ты не умеешь петь, — начинает Мика, и Тобиас заканчивает за него. — И не умеешь танцевать. Сопровождая это заявление, он бросает на меня извиняющийся взгляд, но меня так всё это раздражает, что я встаю, чтобы уйти. — Если ты так любишь истории, почему бы тебе не рассказать парням о том времени, когда ты был убеждён, что обнаружил редкую монету в антикварном магазине. Он отвёз её в три разных места, чтобы её оценили. Последний парень швырнул её ему в лицо и сказал, что это даже не монета, а просто круглый кусок металла с отпечатанным на нем дерьмом — и что он ничего не стоит. — Эта ночь не обо мне, Шарлотта. Она о тебе, — папа продолжает пить, и истории льются из его уст водопадом, потоки чепухи наполняют комнату, которую парни впитывают, как самый лучший алкоголь. — Я ненавижу свою жизнь, — бормочу я потом, рывком открывая верхний ящик нового комода. Он заполнен совершенно новыми пижамами, которые, знаете ли, классные, при условии, что парни не трогают мои любимые спортивные штаны, забрызганные краской. — Не очень приятно такое говорить, — Рейнджер материализуется из воздуха позади меня, и я резко оборачиваюсь, чтобы увидеть, что он стоит слишком близко. — Твой папа вырубился на моей кровати, — он говорит это со своей обычной грубостью, скрестив руки на груди, мускулистый, покрытый чернилами и… восхитительный. Он приподнимает бровь, когда я заканчиваю пялиться (и, вероятно, пускать слюни) гораздо дольше, чем любой человек назвал бы «нормальным».