Комната все еще хранила тепло наших снов. Догорел огонь в камине, опустели чашки. Сквозь приоткрытую раздвижную дверь спальни было видно, как Галаса Дарети тщательно заправила за собой кровать, прежде чем уйти в город – ей нужно было найти ингредиенты, которые потребуются нам в борьбе с Цигой Лорчем. На кушетке, на которой спал Мокки – он тоже ушел раздобыть сведения о расписании и местонахождении сенатора, – осталась уютная ямка по форме вора. Галаса и Мокки сказали, что вернутся к рассвету. Их миссии требовали не так много времени, но время нужно было нам с Тилвасом. Ритуал. Мы были настроены оптимистично, но на самом деле никто из нас не знал, каков будет исход. Ребята ушли еще до того, как Тилвас проснулся. И я видела, как Галаса нежно погладила спящего артефактора по голове на прощание. А Мокки долго стоял над ним, сложив руки на груди и глядя не мигая – жутковато! – а потом что-то прошипел и отвернулся так резко, будто Тилвас его оскорблял самим фактом своего существования. О том, что я тоже потенциально могу умереть, если не доведу ритуал до конца, наши спутники не знали. И хорошо. Мы с Тилвасом сидели за низким столиком, в середине которого стояла фигурка пэйярту и лежал артефакт Объединения. Я мрачно жевала подсохшую паровую булочку, глядя в стол, мысленно повторяя шаги. Тилвас, пивший чай, выглядел пугающе спокойным. Для ритуала мы решили спуститься в подвал убежища – там была большая пустая комната. Я так и не поняла, для чего она нужна была братству Скользких. Мокки предположил, что она сигнализировала об их полной воровской несостоятельности: наверняка они предполагали, что это тоже будет трофейный зал, но трофеев недоставало. Я поставила будильник на полночь. В полночь мы спустимся, и начнется. До полуночи можно жить спокойно. Очень спокойно. Да. Вдох на восемь, выдох на двенадцать. Рас-слаб-ля-ем-ся… В напряженной тишине было слышно, как под потолком летает комар. Я, как могла, игнорировала его писк. – Джерри, – сказал Тилвас. Я подняла взгляд на артефактора. В его темно-серах глазах было сочувствие. Много сочувствия. Мне это не понравилось, я физически ощутила, как внутри все протестует. Он думает, что я не справлюсь? Он боится за меня? Или за себя, а сочувствует за компанию? Или просто отобразил на лице какую-то эмоцию наугад? – Я планировал сказать это потом, но, с учетом всех рисков ритуала, лучше все-таки сейчас, – помедлив, протянул артефактор. Если он снова скажет, что я ему нравлюсь, я разобью голову о ближайшую стену. Его голову. А потом свою. Я и так не знаю, как пережить этот вечер. Я умею нести ответственность за себя, но мне страшно не суметь помочь другому человеку. Симпатия… Еще сильнее все усложняет. Я пытаюсь забыть о ней. Я пытаюсь быть отстраненной, отнестись к тебе, как к кому-то чужому, а к ритуалу – как к обычной игре на театральной сцене, ты что, не видишь, Талвани, что чувства здесь будут лишними? Или тебе просто нравятся игры с чужими эмоциями, гурхов лис? За считаные мгновения я довела себя до той стадии, что была готова жестоко рявкнуть на него, едва он произнесет хоть что-то галантное. Но Тилвас сказал совсем не то, что я ожидала. – Я придумал, что можно сделать со схемой на твоей спине. Но идея тебе не понравится. Гхм. В некотором роде – облегчение. – Содрать с нее вообще всю кожу? – предположила я, протягивая руку за следующей рисовой булочкой. – Я уже думала об этом, и я не против, если это поможет. Тилвас, кажется, был слегка ошарашен моей бесчувственностью. – Это не поможет, – мотнув головой, наконец признал он. Сердце у меня сжалось. Я пододвинула к себе все блюдо с этими бледными и страшными, но все же съедобными пирожками. Говорят, восемьдесят процентов людей заедает стресс. Оказалось, со мной происходит то же самое. – Схема уже внутри, энергетический путь создан. Но я могу, наоборот, дополнить его новыми надрезами. – Ах да, еще больше пыток, получается. Гениально, Тилвас, гениально!.. Никогда не знаешь, насколько ты на взводе, пока не заговоришь вслух. – Это не лишит формулу силы, – упрямо продолжил Тилвас. – Я не могу ее деактивировать – никто не может, Джерри. И да, я уверен, что мы ликвидируем горфуса до того, как случится что-то плохое. Я лично приложу к этому все силы. Но если все-таки так случится, что Враг… захватит твое тело, дополнительные надрезы сделают так, что твое сознание не умрет. Я поняла, что больше не могу есть эту пресную дрянь. Очень сочувствую древним шэрхен, для которых рис был основой рациона. – В смысле? – Как рёххи в случае Орденского подселения становятся зрителями в людях, так ты будешь зрителем внутри себя. Я сузила глаза. – Прекрасно. То есть в случае чего я буду видеть все, что этот урод делает со мной? Как живет во мне и так далее? Ты правда считаешь, что это хорошая мысль, Тилвас? – Да, – твердо сказал Талвани, не реагируя на стервозные нотки в моем голосе. – Потому что, пока ты жив, есть надежда и есть возможность все изменить. Тебе ли не знать, Джерри? Тюрьма в своей голове лучше смерти в мире. Это оставит тебе шанс на дальнейшую борьбу. Не так-то приятно слышать, что волшебной таблетки не существует. Не то чтобы я надеялась, но… – Ты можешь отказаться, конечно, – помолчав, сказал Тилвас. – Можем ничего не менять в этой схеме. – И тогда, если вдруг у нас ничего не получится и горфус с какой-то радости в меня вселится, я умру. – Да. – А мое тело станет его телом. – Да. – И он будет свободно делать с ним что угодно. Любые злодейства моими руками. – Да. – И тогда ты меня убьешь. Тилвас не ответил, лишь вздрогнул всем телом. – Это не вопрос, – сказала я, наклонив голову набок. – Это констатация факта. Талвани отвел глаза. – Да, – сказал он после паузы. – Тогда я тебя убью, Джеремия. С гулко бьющимся сердцем я взяла со стола нож и тщательно вытерла его о свою рубашку. – Что ж, не будем доводить до подобного. Режь сейчас. * * * Едва Тилвас нанес последний штрих на мою спину – боги, кажется, я уже научилась не чувствовать эту боль, – гонг над камином ожил: молоток рядом с ним выдвинулся из углубления в стене, тяжело пробил полночь, а потом вернулся на место. Не глядя друг на друга, мы собрали все нужные для ритуала инструменты и спустились в подвал. Я положила фигурку пэйярту в юго-восточном углу зала. Тилвас зажег благовония с лавандой и шалфеем, расставил их по семи лей-линиям, что бы это ни значило. Затем он, прикусив губу от усердия, нарисовал у меня на пальцах, лбу и груди точки соком из цветов лотоса – отсюда потянутся энергетические нити зачарования. Потом Тилвас лег в центре помещения, вытянул руки вдоль тела и закрыл глаза. Вокруг него уже были отмечены стрелочки – наброски моей схемы зачарования, подсказка на случай, если у Джеремии Барк отключится голова и память. – Джерри, спасибо тебе. Даже если ни праха не получится, я хочу, чтобы ты знала: я тебе очень бла… – начал Тилвас, но я перебила: – Нет. Поблагодаришь, когда очнешься, – и брызнула ему в лицо сонным лекарским эликсиром. Тилвас затих. Теперь его ничто не разбудит. Я осталась в подвале одна. Попрыгала, разминаясь, покрутила головой. Порадовалась, что очередная полезная мазь от Галасы Дарети полностью купировала боль от новых порезов на моей спине. – Ну что, – наконец я азартно хрустнула пальцами. – Время потанцевать. * * * Когда я нажала центральную часть артефакта Объединения, внутри него что-то стало тихо щелкать. Щелк. Щелк. Щелк. Щелканье нарастало и ускорялось, пока не превратилось в безостановочную череду тревожного звука, напоминающего бой барабанов. – Гурх, только не говори, что ты сломан… – прошептала я, чувствуя, как артефакт стремительно горячеет в моих руках. Его уже невозможно было держать, когда стук вдруг затих, зато вместо этого по подвалу пронесся шквал ледяного ветра. Он спутал мои волосы и задул все свечи. На несколько мгновений я осталась одна в кромешной темноте и тишине. «Щелк», – нехотя раздалось последний раз, будто последний кусочек пазла встал в нужное место. Свечи нехотя, потрескивая и подергиваясь, разожглись вновь. Теперь их пламя было пронзительно-зеленым. А еще засветилась моя кожа – оранжевым цветом в тех местах, где Тилвас отметил энергетические линии. Я положила артефакт на грудь Талвани – он был в таком глубоком лечебном забытьи, что казался мертвецом в старом склепе – и осторожно, на пробу, повела рукой, в каждый палец которой будто вживили фонарик.