– Оттащим вниз? – предлагает Яна. Она чуть запыхалась. – Святое дело. – Я наклоняюсь и хватаю Рив за лодыжки. Несмотря на гротескный избыточный вес тела Фиоре, оно отнюдь не слабое. Я поднимаю и тащу, а Яна держит руки Рив достаточно высоко, чтобы та не стукнулась головой о ступеньки. Внизу я подтаскиваю ее к А-воротам. К этому времени ее глаза закатываются, и она краснеет. Ненавидя себя, я наклоняюсь вперед. – А что бы ты сделала на моем месте? – спрашиваю я ее. – М-мф! М-м-м… Не сдаваться до самого конца – узнаю себя. Я поднимаю глаза на Яну. – Почему ты не убила ее? – Не хотела. – И что, мы просто… – Просто засунь ее в воротную камеру! – напряженно бросает Яна. Я беру Рив под мышки и поднимаю. Она обмякает, наваливаясь на меня мертвым грузом, стараясь замедлить. – Мне это нравится не больше, чем тебе, – говорю я ей. – Но этот город слишком мал для нас двоих. Когда я запихиваю ее в камеру А-ворот, она пинает меня обеими ногами, но я такую реакцию вполне ожидаю и кое-как уворачиваюсь. Вскоре дверь захлопнута. – Ну? – Я свирепо смотрю на Яну. – Что теперь? – Чувствую себя полным дерьмом, что уж там. Но так всегда, когда учиняешь расправу над самим собой. Думаю, поэтому было бы лучше, если бы Яна просто грохнула ее на лестнице – тяжкая моральная ноша оказалась бы на ее плечах – не на моих. Яна склонилась над панелью управления. – Так, сейчас разберемся, – бормочет она. – Слушай, я собираюсь снять ей прошивку. – Бляха. – Я качаю головой, пародируя смирение. В дверь воротной камеры глухо лупят изнутри, и я невольно поеживаюсь. Сочувствую Рив – представляю себя на ее месте и понимаю, что ситуация ужасная. – Но почему? – Потому что. – Яна смотрит на меня снизу вверх. – Фиоре рано или поздно распознает обман, если ты продолжишь бегать в его теле. Не кажется ли тебе, что пора вернуться? – Вернуться? – В тело Рив, – терпеливо поясняет она. – В Рив, – эхом отзываюсь я. – Ну да, понимаю. – Видимо, когда бьют по голове, все-таки слегка тупеешь. Яна права, нам не стоит ее убивать. Внезапно я чувствую себя намного лучше из-за того, что запихнул бедную лучшую версию себя в макромасштабный дизассемблер наноструктур – все-таки, когда сам лупишь себя по лицу, это лучше, чем когда кто-то лупит тебя. – Я собираюсь сделать из нее шаблон. Затем ты последуешь за ней, я вытащу дельта-вектор твоей текущей карты нейронов и наложу его на Рив. Ты проснешься снова в ее теле, с обоими наборами воспоминаний – только твой будет доминирующим. Как думаешь, сработает? Изнутри А-ворот доносится еще один приглушенный удар, затем такой звук, будто кого-то тошнит, – Яна запустила программу шаблонирования, парализуя Рив, и камеру в сей момент заполняет абляционная пена-дигитайзер. – Лучше бы сработало, – вздыхаю я. – Я беспокоюсь, Фиоре заподозрит, что происходит. История с Майком может все испортить, если он сложит два и два. – Ладно-ладно, понимаю. Я вернусь к роли Рив. Полагаю, в этом есть смысл. – Ты согласен? – В тусклом свете потолочных ламп Яна выглядит изможденной. – Отлично, значит, я не несу чушь. А потом?.. – А потом мы сядем и обдумаем, как покончить со всем этим раздраем. Как только я узнаю все, что знает она. – Отлично. – Яна улыбается краешками губ. – Твой прямой серьезный подход – всегда будто глоток свежего воздуха. – Однажды танк – всегда танк, – говорю я ей. – Верно, – откликается она, и на мгновение я вижу тень ее прежнего «я». Этот слабый образ откликается уколом боли где-то под сердцем. – Чем скорее я снова стану собой, тем лучше. Несколько долгих минут мы проводим в тишине, пока ворота занимаются своим делом. Затем раздается звуковой сигнал, и дверь в камеру с щелчком приоткрывается. Я подхожу и распахиваю ее до конца – как обычно, в камере пусто и сухо. Оглядываясь, вижу, что Яна наблюдает за мной. – Готов? – спрашивает она. – Увидимся на другой стороне, Санни, – говорю я, закрывая дверь. * * * Наш маленький штаб по обеспечению безопасности, так называемая Синяя Ячейка, раньше входил в контрразведывательное подразделение Кошек Лайнбарджера. Все думали, что он был распущен, а следы о его деятельности стерты в ходе Войны Правок. Но я знаю, что это не так, потому что я – все еще штабной. Мы не распались, просто ушли в глубокое подполье – потому что наша миссия не была завершена. Наше дело рисковое. Работа заключается в том, чтобы делать неприятные вещи безжалостным людям. Заметание наших следов сто́ит денег – и немалых, а в наши дни они не всегда взаимозаменяемы через государственные границы. Местные ополченцы и правительства заново изобрели обменные курсы, валютное хеджирование и целый ряд иных архаичных практик. Ряд государств относительно открыты, в то время как другие впали в милитаризм. Некоторые придают большое значение аутентификации и отслеживанию уникальности, в то время как другим все равно, кем вы себя считаете, пока платите свой налог на кислород. Первые обеспечивают прекрасное жилье, ну а вторые – прекрасные убежища. Из-за послевоенной раздробленности мы часто меняем дислокацию, внешность, а иногда и воспоминания. То едины во многих лицах, то нас много в одном лице. Поначалу работали за счет капитала, высвободившегося в результате распада Кошек. Позже стали приумножать этот капитал, открывая разные направления бизнеса. И если вдруг вам приходилось когда-нибудь слышать о корпорации наемных убийц «Гадюка» или о «Тяжелой промышленности Кордвайнера», знайте – это тоже мы. В оперативном плане мы работаем в слабо связанных ячейках. Я – «тяжеловес», мой опыт в боевых операциях хорошо сочетается с моим опытом в разведке. Примерно через пятьдесят мегасекунд после официального окончания военных действий я получаю вызов в Правительство Нефритового Восхода. Это государство, строго дозирующее технологии, и я нахожусь в ортогуманоидном теле, мое прикрытие – учитель фехтования, у которого столько связей на черном оружейном рынке, что каждый мой шаг стоит хороших денег. Но это лишь первый уровень. Прикрытие второго уровня – на случай, если первое будет дискредитировано, – дембель, беглец от расправы без суда и следствия из какого-то места, где технологических ограничений нет. Это даст мне соответствующую предысторию и хорошее начало для представления досье «Одесса», потребуется выявить нужную цель и захлопнуть на ней капкан с кодовым названием «Испанский узник» [23]. У меня в последнее время много подобной работы, но в данном конкретном случае я не уверен до конца, что меня ждет. Назначенное место встречи – общественная баня на улице Оранжевых Листьев. Это узкая мощеная улица на склоне холма, сбегающая от главной площади, где располагается квартал Серебряных Дел Мастеров, вниз, к гавани. Стоит прекрасный весенний день, воздух насыщен запахом жимолости. Дети шумно играют в городки возле пьяно покосившихся многоквартирных домов, и обычное легкое пешеходное движение с трудом прокладывает себе путь: носильщики выкрикивают оскорбления рикшам, а рикши вымещают злобу на пастухе, пытающемся отогнать небольшое стадо паучьих коз вверх по холму. Я здесь достаточно долго, чтобы более-менее знать, на что обратить внимание. Замечаю мальчика, который держится в стороне, и щелкаю пальцами. Он подходит, не столько идя, сколько скользя, чтобы друзья не заметили. Грязный, отощавший, в выцветшей залатанной одежде: идеально. Я засвечиваю ему монету, зажатую между пальцев. – Хочешь подзаработать? – спрашиваю. Он кивает. – Я не торгую очком, если че, – шепелявит он. Приглядываюсь и понимаю: у парня заячья губа. – Я и не прошу тебя об этом. – Монет в моих пальцах становится две. – Видишь вон ту чайхану? Сунься в переулок за ней, посмотри, нет ли там каких-нибудь людей. Если есть, подойди и скажи об этом мне. Если нет, пойди найди госпожу Санни. Сообщи ей, что Танк передает привет, потом – снова ко мне, отчитаться. – Две монеты. – Он поднимает пару пальцев. – По рукам. – Пока я смотрю на пацана, он снова проделывает трюк с исчезновением: вот стои́т передо мной, а через миг уже затерялся в толпе. Я могу сказать, что у парня есть талант, он делает это как профессионал. Вдруг закрадываются серьезные опасения: может, он и есть профессионал? Мы давно ликвидировали легко вычислимые цели. К сожалению, тех, кто все еще на шаг впереди нас, гораздо труднее поймать. Мне не приходится долго ждать. Через десятую долю килосекунды шепелявый пацан появляется вновь. – Госпожа Санни говорит, что горшочек с медом переполнен. Я отведу тебя к ней. Горшочек с медом переполнен. Звучит нехорошо. Я передаю монеты сорванцу. – Хорошо, куда теперь? Прямо у меня под носом он быстро исчезает, но не настолько быстро, чтобы я не успел за ним уследить. Через несколько секунд мы проходим заднюю часть сомнительного переулка и входим в лабиринт бессмысленных дворов. Затем пацан перелезает через покосившийся деревянный забор, сворачивает в другой переулок – где полно компостных куч с невероятно неприятным запахом, – и направляется к задней двери без опознавательных знаков. – Вот сюда, – говорит он. Я кладу руку на рукоять меча. – Не врешь? – Сурово смотрю на парня, затем мой взгляд падает на двух мертвых наемников, усаженных у черной лестницы. Сорванец широко улыбается мне: – Ты сказал проверить, нет ли лишних людей в переулке, Робин. – Санни? Когда он кланяется с мальчишеской дерзостью, я приподнимаю бровь. Наемники со стороны будто спят – образ смазывает лишь кровь, текущая у них из носов. Очень хорошая работа для разведчика, который не является специалистом по физическому устранению. – У нас мало времени. Подтверди мою личность. Мы улаживаем формальности по привычной в Республике процедуре. – Итак, босс, зачем вы меня искали? – спрашиваю я. Санни, к слову, уже не начальствует надо мной, но от старых привычек трудно избавиться. – Горшочек с медом протекает. – Санни перестает шепелявить и выпрямляется, через неказистое тело просвечивает ее природная стать. – Около двадцати мегасекунд назад мы, Вера-Шесть, получили сообщение о том, что кое-какие призраки прошлого громыхают в Невидимой Республике цепями. Ситуация быстро переросла в серьезную. Похоже, кое-кто проник в клинику памяти и захватил оранжерею изнутри. – Оранжерею? – переспрашиваю я, прислоняясь к стене. Санни кивает: – Да, кто-то решил помыть стеклышки изнутри. Я отправила туда свою копию пять мегасекунд назад, и она пока не отчиталась. Боюсь, у нее оказалось недостаточно глубокое прикрытие. – Охренеть и назад не выхренеть. – Я бросаю на мертвых наймитов яростный взгляд, будто они тоже в ответе за ситуацию. Оранжерея – реабилитационный центр для военнопленных. Он предназначен для поощрения ресоциализации и повторной интеграции тех, кто туда попадает, в послевоенное общество – если его можно с определенными натяжками так назвать. Она размещена на старом МОНАрхе, сконфигурированном под компактную политию с одними Т-воротами, которые одновременно являются и входом, и выходом. Плохих парней загружаем – назад получаем вполне сносных гражданских. По крайней мере, такая у оранжереи была изначальная цель. – И что там сейчас происходит? – спрашиваю я.