Вероятно, это промежуточный этаж, опорная конструкция между жилыми уровнями. Или уровень, не связанный с разветвленной сетью Т-ворот – никем не обжитый, ничуть не обустроенный. Полагаю, я пролезла прямо над брандмауэрами безопасности, по своего рода вентиляционной трубе. А если я спущусь ниже того уровня, откуда начала, что там найду? Логово экспериментаторов, где они работают с Королем в Желтом? Или такую же непутевую пустоту? Слабея в коленях, я приваливаюсь к внешней стенке трубы, по которой только что поднялась, и чувствую себя совершенно измотанной. Таращусь на потолок, находящийся почти в полукилометре от меня, отслеживаю его изгибы – этот фрагмент ИРЛ-пространства без шуток огромен. Здесь есть даже «облака» – мглистый пароконденсат, собирающийся у вершин «прутьев». Воздух влажный и пахнет сухими дрожжами. Странные монохромные возвышения маячат вдали, как холмы или горные хребты. Видимо, элеваторы материи – ждут, когда машины, конструирующие среды обитания, подключатся к ним. Я пытаюсь разглядеть стенки цилиндра, но зона простирается на добрый десяток километров во все стороны – вероятно, даже не на один десяток, а на четыре-пять, – и перспективы теряются в дымке. Тысячи крошечных ярких прожекторов, вделанных в высокий потолок, наполняют это угрюмое «ничего» светом. Я вполне могу умереть здесь с голоду – гораздо раньше, чем куда-нибудь попаду. Я пытаюсь немного отдохнуть, но тревога подталкивает меня к действиям, поэтому иду дальше. Я знаю, что необходимо отдохнуть, но, всякий раз, когда я думаю о Кей или о последствиях того, что таится в моей голове и (я почти уверена) провоцирует все эти фуги, любое промедление начинает казаться подобным смерти. Все, что мне остается делать, – придерживаться лестницы в надежде, что где-то там, на следующей палубе, я найду что-то более многообещающее. Но следующая палуба – километрами выше. Наверное, у меня просто не получится туда добраться… Я крадусь от лестницы к ближайшему возвышению. Может, там есть какой-нибудь терминал связи или хотя бы робот, с которым реально пообщаться. Что-то, не подвластное Юрдону – Фиоре – Хант, связующее с реальностью. Проверяю модем – он глух и полумертв, показывает только замерзший рейтинг членов моей когорты. Вот оно что, думаю я отстраненно, вот почему я не слышу, как Сэм говорит […] – система начисления единиц социального рейтинга тоже вписана в вирус Короля в Желтом. В нескольких сотнях метров от того, что я приняла за элеватор материи, заметны признаки жизни. Что-то размером с такси, состоящее из слабо связанных сфер и стержней, ютится на возвышенности. Это нечто выдвигает телескопические датчики в мою сторону, затем скатывается с возвышенности. Шаровые узлы вращаются у него на «хребте» – они растут и расширяются по мере приближения робота, разворачиваются, как головки цветной капусты, светящиеся дифракционным блеском. Я останавливаюсь и жду, когда робот до меня доберется. Надо думать, это какой-нибудь конструктор биомов, здешний преданный садовник. Я абсолютно ничего не могу сделать, чтобы помешать ему убить меня, если он настроен враждебно, – с тем же успехом я могла бы кинуться на танк с тупым разделочным ножом, но это относительно маловероятно. Маловероятно, но не невозможно, и от этого мне не легче. Он двигается пугающе быстро, но учтиво останавливается метрах в трех от меня. – Привет, – подаю я голос. – Диалоговый модуль есть? Робот подъезжает ближе, нависает надо мной, жужжа сервомоторами. Похожие на цветы датчики распускаются вокруг меня. – Кто вы и что вы здесь делаете? – спрашивает он искусственным голосом. Я слегка расслабляюсь. – Меня зовут Робин. – Имя кажется странным, незнакомым. – Что это за полития? Робот отстраняется от меня, жужжа и отползая озадаченной змейкой. – Здравствуйте, Робин. Вы находитесь не в границах какой-либо зарегистрированной политии. Место, где вы сейчас находитесь, – балластный сектор номер восемьдесят девять на борту Мобильного Осмотического Нанокомпьютерного Архиватора «Жнец Науки». Это необитаемый балластный сектор. Что вы здесь делаете? Балластный сектор. На МОНАрхе. На типе корабля, где предусмотрены всего одни ворота дальнего следования, обычно основательно защищенные цепью брандмауэров. Я закрываю глаза. Ноги подкашиваются – как бы не упасть. – Я пытаюсь выйти на органы правопорядка. Хочу сообщить о серьезной преступной деятельности. Массовая кража личных данных. Если здесь нет политии… что здесь вообще есть? – К сожалению, я не уполномочен сообщать вам сведения данного типа. Вы – Робин. Я обязан спросить вас, как вы сюда попали? Диагностирую у вас признаки физического переутомления. Вам требуется медицинская помощь? Я пытаюсь открыть глаза, но они не реагируют. «Помогите», – пытаюсь выдавить я. Затем мои глаза открываются – и я снова на лестнице, свисаю с нее, зацепившись за скобу одной рукой, ноги болтаются над бездной бесконечного цилиндра, и из этой бездны ко мне выезжает еще одна трубка, выстланная изнутри мириадами крошечных точек света. И еще что-то лезет прямо из стены, лезет и тянется ко мне. – Я доложу на капитанский мостик… – проплывает где-то вдалеке голос робота. И все становится темным-темно. * * * Десять мегасекунд назад мы объявили о нашей победе в локальной сети. Только теперь мы постепенно начинаем осознавать, какие огромные усилия потребует от нас реконструкция. Мы остановили Короля в Желтом, свергли оппортунистические диктатуры, которые процветали при его поддержке. К сожалению, война не закончится, пока не станет возможен перезапуск сети. А это – задача совсем другого уровня. – Проблема в том, что половина Временного правительства скрылась, – объясняет Санни. Она сейчас служит в чине полковника с очень большими полномочиями по принятию решений. Мы находимся в виртуальном зале для совещаний военного штаба; доступ в эту тесную комнату бежевого цвета является секретным и безопасным. – Мы смогли арестовать горстку маргиналов, но где вся крупная рыба? – замечает она недовольно. – Они не могут просто так исчезнуть, не оставив следов, верно? – замечает А1, наш терпеливый гонец, поддерживающий связь исследовательского штаба с группой быстрого реагирования и отделом интерпретации полученных инструкций. На нем – обязанность по толкованию заявлений нашего руководства, подчас напоминающих изречения оракула. – Так что есть еще много счетов, по которым этим ребятам предстоит уплатить. – Но теперь гораздо проще, чем раньше, миновать капканы, – смиренно замечает Санни. – Когда Насущная Республика была единым целым, отслеживание и установление личности не составляло труда. Но теперь мы имеем дело с россыпью самодостаточных автономий. Некоторые из них больше не могут общаться друг с другом – принятые у них стандарты загрузки несовместимы с внешними сетями. Велика вероятность, что в будущем количество несовместимых политий вырастет и их не удастся унифицировать. Суть в том, что Насущная Республика, оправдывая свое название, обеспечивала два неукоснительных всеобщих стандарта, фундаментальных для любой цивилизации в эпоху после Техноускорения: время и аутентификацию. Без времени нельзя удостовериться, что один финансовый инструмент не используется одновременно в двух разных местах. А без аутентификации нельзя быть уверенным, что человек в теле икс – владелец личности икс, а не узурпатор игрек, который украл копию тела человека икс. До эры космических полетов время не было проблемой, поскольку часовые пояса тогда зависели не от сетевых подключений, а от географии. В то время было еще легко выслеживать людей: они не могли запросто изменить облик, пол, возраст или что-либо еще по своему желанию. Но начиная с фазы Техноускорения предотвращение кражи личных данных стало одной из главных задач правительства – всех правительств. И дело не только в предотвращении худшего преступления, которое может быть совершено по отношению к человеку. Нет, без единой меры времени и четкого удостоверения личности уже не работают даже такие бытовые вещи, как денежное обращение и уголовное преследование. Теперь, когда Насущная Республика распалась, далеко не все крошечные сущности-преемники связаны с общими временны́ми рамками, а разница во времени облегчает уход в подполье. Если эмигранту, перешедшему из сообщества А в сообщество Б, не повезло, может случиться так, что, прибыв в Б, он будет иметь в своем теле другую личность, даже если все маркеры идентичности за ним номинально сохранились. Если межсетевые экраны А-ворот не доверяют друг другу безоговорочно, это огромная проблема. – Нас особенно беспокоят вернувшиеся предатели, – продолжает Санни, – отнюдь не те люди, которые просто хотят спрятаться. Большинство из них будут вести себя сдержанно и создадут новую личность. Им сотрут воспоминания о войне, чтобы дать построить новую жизнь. Но многие закоренелые преступники поймут – ого, уже завтра можно стать кем угодно! И тут мы сталкиваемся с дилеммой, потому что должны спросить себя: есть ли смысл преследовать бывшего сотрудника, если он даже не помнит, что сделал не так? По моему мнению, лучшее, что мы можем сделать с отдельными дезертирами, – оставить все, как есть. Другой вопрос касается организованных преступных группировок, потому что они взаправду могут создать нам изрядную головную боль. Если продолжат работать сообща и будут хранить свои воспоминания, что им помешает попытаться ввести Короля в Желтом в повторный оборот? Некоторых мы можем поймать на анализе сетевого трафика, но что, если они где-то установят ремиксер идентичности? Заполучив под контроль хоть один брандмауэр, они будут способны провернуть любой грязный трюк… – …именно поэтому мы должны чутко отслеживать такие вещи, – заканчивает мысль А1. Я смотрю на него и заставляю себя подождать пару секунд, прежде чем открыть рот: А1 не всегда быстро соображает. – То, о чем вы говорите, справедливо для любой современной формации. И мы еще не везде консолидировали власть, лишь разладили координационный механизм Короля в Желтом в подсетях, с которыми есть прямая связь. Если мы собираемся навести порядок, нам нужно пойти дальше. – Ну и что? – А1 переводит свой модем в «режим веселости», хотя у него есть губы, которыми он может улыбнуться. – Это дело небыстрое. Вероятно, стоит задуматься, что вы будете делать с этими преступниками, когда всех их переловите? 14. Больница Во рту – пустыня, на языке – гадкий привкус, и вдобавок ко всему у меня эрекция. Я облизываю губы: они сухие как у мумии. С эрекцией я погорячилась, к слову, у меня ведь даже члена сейчас нет. Но в памяти – очередной провал. Тяжелый случай. Осознав это, я резко открываю глаза. Я лежу на жестких, накрахмаленных белых простынях, лицом к одноцветной стене со странными выемками. Бледно-зеленые шторы висят вокруг кровати. Кто-то одел меня в странную фетишистскую робу с разрезом на спине. Она тоже зеленого цвета. Ясное дело – больница, думаю я, закрываю глаза и стараюсь не паниковать. Как я в нее попала? Следовать первому завету Адамса [18] в свете недавних событий не получается, и я пытаюсь сесть, тяжело дыша. Через несколько секунд головокружение проходит, и я пытаюсь еще раз. Мое сердце дико колотится, меня подташнивает и голова болит где-то спереди; я чувствую себя слабой как медуза. Тем временем паника снова овладевает мной. Кто привел меня сюда? Если меня найдет Юрдон – все, пиши пропало. На крючке, приделанном к каркасу кровати, висит коробка с кнопками. Я беру ее, жму наугад – половина кровати приподнимается вместе с моими ногами. Отлично, но мне бы другую половину поднять! Через десять секунд удается организовать все, как надо. Живот болезненно сжимается, но я хотя бы смогу видеть свое окружение. Беспокойство тем часом экспоненциально нарастает. Последнее, что я помню, – беседа с роботом. Все, что было потом, теряется в тумане непонимания. Робот доставил меня сюда? Сюда – куда, кстати? Моя кровать – одна из ряда расположенных вдоль стены лежаков в огромной белой комнате с высоким потолком. В противоположной стене – множество окон, за ними виднеется бледно-голубое небо. И еще тут полно машин – совершенно незнакомых. Рядом с некоторыми кроватями поставлены шкафчики. Одна из лежанок в дальнем конце комнаты, похоже, занята. Я закрываю глаза, чувствуя мертвый груз страха. Меня вернули в оранжерею. Но я слишком слаба, чтобы что-то сделать, и, кроме того, я не одна. Слышу стук приближающихся каблуков и звуки голосов, несущиеся в мою сторону. – Увы, никаких посещений после четырех часов, – произносит женский голос с той сглаженностью эмоций, какая обычно характерна для неписей. – Специалист сделает обход вечером. Пациентка очень слаба, ее нельзя чрезмерно беспокоить. – Занавес отдергивается, и я вижу женщину-непись в белом платье, со странным украшением для волос. – К вам посетитель, – произносит она нараспев. – Не перенапрягайтесь. – Эг-м, – квакаю я и пытаюсь повернуть голову, чтобы увидеть, кто это, но фигура все еще наполовину скрыта занавеской. Ситуация напоминает ночной кошмар, когда вроде знаешь, что к тебе подкрадывается чудовище, но ничего поделать не можешь. – А вот и наша милая маленькая леди-библиотекарь! О нет, мне ЗНАКОМ этот голос! Но как… Фиоре собственной тучной персоной выходит из-за занавески и опирается на бортик моей кровати с какой-то пародией на участие, написанной на лице. – Может, расскажете, куда вы хотели попасть? – Не расскажу, – с трудом цежу я сквозь зубы. – Что-то неохота. – Кошмар воплотился в жизнь, и я с трудом балансирую над пропастью отчаяния. Они поймали меня и притащили обратно. Так, поиграться напоследок. Меня тошнит, мне жарко. – Ну же, Рив. – Елейные – вот подходящее словцо для его манер. Фиоре кладет пухлую руку мне на лоб – она липкая и холодная – точно жаба. – Господи, ну у вас и температура. – Он убирает руку, прежде чем я успеваю ее стряхнуть, и я вздрагиваю. – Теперь понимаю, почему вас сюда поместили. Я стискиваю зубы, ожидая последнего удара, но Фиоре задумал кое-что еще. – Как капеллан я должен заботиться о благополучии всей моей паствы, поэтому не могу оставаться с вами слишком долго. Вы явно больны. – Последнее слово он выделяет голосом. – И это, безусловно, объясняет ваше спорное поведение. В следующий раз, если решите карабкаться по высоким стенам, сначала следует посоветоваться со мной. – Черты его лица на мгновение каменеют. – Если не хотите потом долго жалеть. Я закатываю глаза, в том числе и оттого, что мне дурно. – Я ни о чем не жалею. Что эта мерзкая тварь задумала? – Ну как же! – Фиоре сокрушенно покачивает головой. – Разумеется, вы жалеете. Быть человеком – значит постоянно раскаиваться. Но всем нам нужно учиться извлекать максимальную пользу из того, что нам дано, верно? Вы очень медленно адаптировались, Рив, очень нехотя обретали себя в нашем приходе, что не могло нас, духовников ваших, не тревожить. У меня имелись – я могу быть полностью откровенным? – даже опасения, что вы окажетесь попирательницей устоев по натуре и будете оказывать неблаготворное влияние на остальных. С другой стороны, вы явно желаете добра и заботитесь о близких… – Нечитаемое выражение искажает жабье лицо. – Так что мои симпатии пока на вашей стороне. Отдыхайте, мы продолжим нашу небольшую беседу позже, когда вы станете чувствовать себя лучше. – Он выпрямляется, выпячивая обширное пузо вперед, и отворачивается. Меня вновь накрывает приступ дрожи, по спине бежит холодок. Будто не знает, что я его убила! Фиоре, конечно, может пустить гулять по симуляции сразу несколько своих копий, но чтобы они не могли связываться друг с другом через модем? Как так? – Ты… – удается мне прохрипеть. – Пардон? – Ты!.. – Трудно подбирать слова. Меня взаправду лихорадит. – Что… что это… – Дорогуша, у меня нет времени возиться с вами целый день. – Его голос повышается, когда он раздражен, до неприятного скулежа. Он поправляет халат. – Сестра! Вы где, сестра? – Более тихим голосом Фиоре обращается ко мне: – Попрошу, чтобы известили вашего мужа. Уверен, вам двоим есть что обсудить. – Он разворачивается на пятках и грузно ковыляет по палате прочь – к другим занятым койкам. Я понимаю, что у меня стучат зубы: не уверена, от лихорадки или от беспомощной ярости. Я его убила, а ему хоть бы хны! Прибегает медсестра – по полу тихо шлепают ее мягкие туфли-тапочки, – с каким-то примитивным диагностическим инструментом в руке, и я отчетливо осознаю, как меня все достало. Медсестра-непись обследует меня примитивными методами: тыкает холодным металлическим стержнем в ухо, пристально смотрит в глаза с близкого расстояния, достает банку и дает мне что-то, что я сперва принимаю за леденец – но вкус у этой штуки отвратительный. Наверное, какой-то препарат, синтезированный с большими затратами и призванный оказать некое случайное системное воздействие на мой метаболизм. Клиника – место вполне в духе темных веков, но, кажется, здесь не занимаются гирудотерапией, трансплантацией сердечной мышцы и тому подобным варварством. – Постарайтесь заснуть, – увещевает медсестра. – Вы очень больны.