– Тогда что ты… – Я останавливаю себя как раз вовремя. – А, ладно, забудь. Яна сухо, понимающе усмехается. – Слушай, мне сказали, что нормальная практика – лечь в больницу за неделю или две до родов и оставаться там еще пару недель после. Могу я… – Тут ее голос звучит неуверенно. – Можно попросить тебя об одолжении? – Что? Конечно, – на автомате отвечаю я. – Похоже, большую часть времени мне предстоит лежать в постели, и будет скучно до одури. Телевизор приедается… Норм работает, так что составить мне компанию, увы, не сможет. Не могла бы ты хотя бы раз навестить меня – принести несколько библиотечных книг? Чтобы я там совсем не закисла? – С удовольствием! – Я говорю это совершенно искренне, серьезно. Если я когда-нибудь окажусь в какой-нибудь больнице темных веков и застряну там, – конечно, захочу, чтобы ко мне приходили посетители. – Расскажи заранее о предпочтениях, хорошо? – Да, конечно. Спасибо. – Яна благодарно выдыхает. – Подвинешь лесенку? Мне на верхнюю полку нужно, а я не могу дотягиваться так высоко, как ты… * * * На третий день я должна встретиться с Джен, Энджи и Алисой за ужином. Подружки выбрали кафе «Доминион», и я иду туда от библиотеки, тихо насвистывая. Чувствую безотчетное самодовольство – я нашла себе новое занятие, получила собственный источник дохода и узнала вещи, о которых мои «сестры» по когорте не имеют ни малейшего понятия. Не проводи я половину своего бодрствования в страхе перед будущим и желании выбраться из этой западни и снова встретиться с Кей, была бы вполне счастлива. Кафе внутри такое же помпезное, как и название. Я чувствую себя слегка не в своей тарелке, когда метрдотель подводит меня к кабинке, где сидит Джен. На мне ведь простые юбка и свитер, а Джен обрядилась во что-то абсолютно невообразимое и явно по три-четыре часа в день тратит на макияж и прическу. Энджи не столько пытается подражать ей, сколько стремится к тому же качеству, а Алисе явно слегка неуютно в их компании. Но какое мне дело? Они – навязанное экспериментом окружение. Увы, пока не удается их полностью игнорировать. Наверное, именно так древние относились к своим семьям. – Всем привет, – говорю я, отодвигая стул. – Как у вас дела сегодня? Джен машет рукой на металлическое ведро на подставке, поверх которого накинута какая-то ткань. – Сегодня гуляем! – объявляет она. – Девочки, по бокальчику за Рив. «Шато Лафит» пятьдесят девятого года! – Она смахнула ткань с ведра, и я увидела, что оно полно льда. И между ледышками как-то втиснута бутылка из зеленого стекла. – Шампанское, – говорит Алиса таким тоном, будто извиняется. – Шипучее вино. – Я бы не отказалась. – Энджи протягивает рифленый бокал, Джен подхватывает бутылку и наливает. – А что, есть повод для праздника? – Джен и Энджи обычно не пьют до захода солнца, так что, надо полагать, предлог имеется. И еще какой. – Ну… – Глаза Джен лукаво блестят. – Было бы, конечно, неплохо, если бы мы сейчас праздновали выполнение кое-кем социальных обязательств… Но увы. Я чувствую, как мое лицо пылает. Вот сука. – Просто это последняя выпивка для Алисы на ближайшее время. – В смысле? – спрашиваю я, не вполне понимая, о чем она. – Осталось где-то восемь месяцев, – говорит Алиса, утирая губы салфеткой. Ее взгляд перебегает с меня на Джен и обратно, словно беззвучно запрашивая какую-то помощь. – Э… – Тут до меня доходит. – Ты что, беременна? – Ага. – Алиса кивает. Она не выглядит счастливой. Джен, напротив, сама не своя от радости. – Выпьем за Алису и ее ребеночка! – Она поднимает бокал с шипучкой, и я повторяю жест – чисто из вежливости. Но, отпивая сладкую гадость, ловлю Алисин взгляд, и меня будто статическим разрядом прошибает. Совершенно очевидно, о чем она думает. – За твое крепкое здоровье, – цежу я через край своего бокала – уверена, впрочем, что она поняла смысл сказанного, судя по поникшим плечам. Я перевожу взгляд на Джен. – Ну, а ты? – спрашиваю я, прежде чем успеваю притормозить свой слишком быстрый язык. – Наверное, скоро, – спокойно говорит Джен. – Тогда и мне шампанского купишь, а? Мне удается напустить на лицо призрак улыбки. – Смотрю, ты очень хочешь завести ребенка. – Конечно. И даже не одного! – Она сочувственно мне улыбается. – Я слышала, ты устроилась на работу, бедняжка. Тебе, должно быть, очень тяжело… – Не так, как кажется, – выдыхаю я и припадаю к бокалу. Манда тупая. – Знаешь, Яна из первой когорты тоже беременна. – Конечно, как тебе и не разнюхать такое. – Я прохожу обучение ей на замену. Кто-то же должен работать… – Ой, уверена, недолго тебе там копошиться, – говорит Джен непринужденно, с такой безапелляционной уверенностью, что мороз дерет по коже. – Ты будешь смотреть на вещи по-другому, когда у тебя появится собственный ребеночек. Официант! Эй, официант, меню, пожалуйста!.. 9. Секрет Время проходит быстро, в основном, потому, что вторую половину дня я провожу, уткнувшись носом в энциклопедию и пытаясь компенсировать свое отчаянное невежество в области репродуктивной политики темных веков. Что, как я чувствую, ставит меня в опасное положение. Следующий день – первый из четырех выходных. Я сплю до тех пор, пока Сэм не уходит в офис. Затем спускаюсь вниз и занимаюсь спортом. Из девяти других домов на нашем участке дороги один сейчас занимают Ники и Вульф. У Вульфа есть работа, а Ники, ленивая до невозможности, спит до полудня. Так у меня выдается хорошая часовая пробежка, к концу которой я пропотеваю, но уже не задыхаюсь и не ощущаю боль. В нашем биоме сейчас весна, воздух полон семенной пыли, которой сорит здешняя гермафродитная растительность – цветы и деревья. Пыль щекочет мне нос, заставляя чихать, но некоторые из сопровождающих ее разброс запахов – привлекательные для насекомых – приятны. После тренировки я принимаю душ, одеваюсь в приличную одежду и отправляюсь в центр города в хозяйственный магазин, чтобы потратить немного своих денег. Я чувствую себя лучше, когда трачу их, зная, что это не деньги Сэма, хотя понимаю, что это глупо: деньги – просто бессмысленные бумажки, выпущенные для поддержания работы эксперимента, а не настоящая валюта. Я ухожу из магазина с паяльной горелкой, канифолью, припоем, большим количеством медной проволоки и некоторыми другими мелочами. Затем иду в магазин за бытовыми товарами. Первым делом я отправилась в аптеку, вооружившись списком покупок, где были вещи, о которых не слышала до вчерашнего дня, – те, что в энциклопедии значились в разделе «Сексуальное здоровье». К сожалению, просто знать, что спрашивать, не значит уметь это купить, и постепенно я понимаю, что лакуны складываются в единую картину. Я могу понять отсутствие в широкой продаже средств на основе прогестогенов. Но почему нет «спиралей»? Или каучуковых чехлов для пениса, о которых я читала? Где-то через полчаса поисков я пришла к выводу, что аптека мне – не помощник. Я наткнулась на довольно шокирующую статью о религиозных представлениях о сексе и репродукции. Похоже, наша аптека укомплектована как раз на основе рекомендаций некоторых особо рьяных религиозных фанатиков. Что-то подсказывает мне, что отсутствие противозачаточных средств – отнюдь не случайность. Удивительно, но я еще не слышала, чтобы народ возмущался по этому поводу. В универмаге у меня дела идут лучше – там я покупаю новую микроволновую печь, несколько накладных светильников и еще кое-какие мелочи. Затем ищу магазин товаров для хобби. Нужно время, чтобы найти штучку, которую я ищу, и в конце концов я обнаруживаю то, что нужно, в углу магазина, внутри картонной коробки из целлюлозы, – небольшой деревянный станок, пригодный для ткачества. Я покупаю его вместе с охапкой шерстяных ниток, просто чтобы не навлекать подозрения. Затем ловлю такси до дома и устанавливаю свою добычу в гараже, вместе с незаконченным арбалетом и другими проектами. Пора начинать действовать. И перестать обманывать себя, что я смогу выбраться отсюда или что меня отпустят с миром через – сверимся с календарем – девяносто четыре мегасекунды. Передо мной стоит суровый выбор. Я могу слиться с большинством, стать «своей» в созданной карманной вселенной, остепениться и внести свою лепту в создание поколения несмышленышей, которые и не подозревают о существовании другой жизни. Кто знает, вспомню ли я сама гигасекунду спустя, что у меня был когда-то иной быт? Не похоже, чтобы мое дооперационное «я» оставило хоть соломинку, за которую я могла бы уцепиться… Или я могу попытаться выяснить, что происходит на самом деле. Фиоре и его теневой босс, епископ Юрдон, мутят здесь воду – это ясно. Симуляция вовсе не простая экспериментальная археологическая коммуна. При внимательном рассмотрении слишком многие ее аспекты оказываются неправильными. Если я смогу понять, что они тут задумали, возможно, сумею найти выход. Вот почему я провожу личное время, кропотливо снимая изоляцию с катушки за катушкой медного провода и мотая ее на ткацкий станок. Первый шаг в выяснении того, что происходит, – обеспечить себе уединение. Мне потребуется сумка через плечо, обшитая тканой медной сеткой, чтобы переносить сделанный на основе микроволновки «гаситель жучков», но я не могу заказать клетку Фарадея в магазине не подняв тревоги. Мне требуется почти две недели, чтобы сплести квадратный метр широкой ткани из медной проволоки, работая в темноте на ощупь. Это очень хлопотный материал для работы. Нити постоянно ломаются или гнутся, на снятие изоляции уходит целая вечность, а кроме того, у меня есть и другие обязанности. Яна жалуется на небольшие боли в спине и проводит много времени в туалете каждое утро, выходя оттуда бледной. Она все меньше шутит и подтрунивает надо мной – за ней просто печально наблюдать. И еще начала полнеть в области талии. Она вовсю храбрится, но, думаю, перспективы будят в ней один ужас. Рожать как животное, со всеми рисками и сопутствующей ужасной болью – прогноз, напугавший бы любого, и без дополнительного фактора страха – застрять в симуляции навечно, вынужденно сотрудничая с ее хозяевами и беря в заложники продукт своей боли и слез. Поэтому хотелось бы знать, почему здесь пока нет сопротивления? Ясное дело, в оранжерейных условиях любой, кто дерзнет организовать протестное движение, должен быть либо очень скрытным, либо преступно наивным. Но я все еще удивляюсь, почему нигде не проявился даже слабый намек на неприятие создаваемой ситуации. Я читала устав эксперимента в библиотеке – он выложен на кафедре у самого входа, чтобы все могли ознакомиться, – и то, что в нем отсутствует, так же важно, как и то, что есть. Существует Билль о правах, в котором прямо упоминается «право на жизнь» (что, если вы читаете историю темных веков, не означает того же, что могло бы взбрести в голову наивному современному читателю). Он лишает нас всякой надежды на неприкосновенность частной жизни, что означает навязывание его мне против воли. Это само по себе до жути несправедливо. Устав – спецификация публичного протокола, определяющая параметры, в рамках которых работает правовая система симуляции Юрдона—Фиоре—Хант. До моего принятия на работу не подворачивался шанс покопаться в этом документе, но теперь он меня пугает. И я заметила, что в нем ни слова не говорится о свободе передвижения. А ведь это аксиома практически всех человеческих государств с тех пор, как по завершении Войн Правок были вычищены последние очаги Короля в Желтом и меметических диктатур. Но на полках не найти никаких источников по этому поводу – в библиотеке история заканчивается 2050 годом. Кроме того, все, что после 2005 года, доступно только с компьютерных терминалов, где приходится иметь дело с замысловатым текст-диалоговым интерфейсом, который я неуклюже пытаюсь освоить. За это время я относительно мало вижу Сэма. После нашей ссоры, и вообще с тех пор, как мы вяло помирились, он отдалился от меня. Может, всему виной шок оттого, что я узнала о его репродуктивной компетентности. Так или иначе, он очень отстранен. До того как я все испортила между нами, я обнимала его, когда он приходил домой с работы. Мы вместе смеялись или болтали, и – уверена в этом! – становились ближе. Но после той ночи и нашей ссоры мы даже не прикасались друг к другу. Я чувствую себя отрешенной и слегка напуганной – наш физический контакт чреват последствиями. Будем честны: у меня в наличии – активное сексуальное влечение, но мысль забеременеть здесь пугает до оторопи. И хотя есть другие вещи, которые мы могли бы вместе делать, раз склонны к близости, я нахожу, что сложившаяся ситуация – очень эффективный способ отвлечься. Я не могу винить Сэма за то, что он избегает меня так сильно, как может. Чем скорее он выберется отсюда, тем скорее бросится на поиски своей романтической любви – при условии, что эта стерва не бросила его и не ушла на поиски полинуклеарного союза, с коим можно беззаботно обмениваться биологическими жидкостями, уже через пять секунд после того, как он присоединился к этому проклятому эксперименту. Сэм – парень вдумчивый, но, зная его удачу, почти наверняка втюрился в кого-то, кому я не спровадила бы и грана внимания. Что ж, жизнь – не сахар. * * * После четырех недель на моей новой работе, за двенадцать недель до того, как Яна уйдет в декретный отпуск, я снова просыпаюсь от кошмарного сна с криком. В этот раз все по-другому. Во-первых, Сэма нет рядом, и никто не обнимет меня, когда я вскочу. Во-вторых, я с холодной уверенностью знаю, что это правдивый сон. Не просто отвратительный фантом разума, а то, что действительно произошло со мной. Что-то, что не сумели изъять из памяти в клинике. Я сижу за столом в тесной прямоугольной комнате без дверей и окон. Стены цвета старого золота, тусклые, но переливающиеся; радуга дифракции отражается от них, когда я смотрю в сторону от стола. Я нахожусь в мужском теле ортогуманоида – уже не киборг-танк из предыдущего кошмара. На мне – простой наряд, что-то вроде туники, которую, как я смутно осознаю, выдают пациентам в клинике хирургов-храмовников. На столе передо мной – стопка грубых бумажных листов, переплетенных вручную, с потрепанными краями. Я сам сделал этот носитель давным-давно, и все записанные на него доносы трижды утратили актуальность. В левой руке я сжимаю простую чернильную ручку в корпусе из кости, которую вырезал из ребра моего последнего тела – небольшой жест сумасбродного тщеславия. На дальнем конце стола стоит пузырек с чернилами, и я вспоминаю, что добыча этих чернил стоила удивительно много времени и денег. У них нет истории, плавающие в них взвесью крупицы углеродной сажи – сплошь святой изотопный рандом. Не выйдет даже сказать, из какого региона галактики они привезены. Анонимные чернила для ядовитой ручки. Как подходяще… Я пишу письмо тому, кого пока не существует. Этот человек будет одинок, растерян, скорее всего – безумно перепуган. Я испытываю ужасное сочувствие к нему, его одиночеству и страху, потому что сам через них проходил и знаю, что ему предстоит. Но я буду рядом с ним, и мы переживем каждый момент этого ужаса вместе. (Что-то не так. Письмо, которое мне дали в период реабилитации, – три жалкие странички, а эта стопка намного толще. Что за дела?) Я склоняюсь над столешницей, сжимая ручку так сильно, что на суставе среднего пальца образуется болезненная борозда, и старательно строчу по волокнистой бумаге. Как только я вспоминаю это чувство в своих пальцах, свою соматическую память о письме – у меня возникает ужасное чувство уверенности, глубокая внутренняя убежденность в том, что я действительно послал себе письмо из прошлого на двадцати листах, содержащее все сведения, в которых я отчаянно нуждался. Но мне разрешили увидеть лишь три страницы из него. Дорогой «я». Тебе, думаю, интересно, кто ты сейчас. Предполагаю, ты уже преодолел резкие перепады настроения и способен понимать эмоциональное состояние других людей. Если нет, предлагаю тебе немедленно прекратить чтение и сохранить это письмо на потом. Здесь есть вещи, которые тебя расстроят. Преждевременный доступ к этой информации может привести к твоей смерти. Кто ты? И кто я? Собственно, ты – это я, а я – это ты, но у тебя отсутствуют некоторые ключевые воспоминания – самое главное, все, что имело для меня значение около двух с половиной гигасекунд назад. Это большой промежуток времени. До Техноускорения жизни многих людей длились меньше. Тебе, наверное, интересно, почему я – твое прежнее «я» – захотел стереть все эти переживания. Неужто они взаправду настолько нестерпимы и страшны до умопомрачения? Нет. Отнюдь. Увы. На самом деле, если бы я не проходил через глубокую очистку памяти пару раз до этого – пребывал бы в ужасе. Здесь, в моей голове, есть вещи, которые я не хочу потерять. Забыть один миг своей жизни – иной раз большая потеря, а забыть семьдесят земных лет жизни в один миг – практически смерть.