– Как вы оказались на серединном ярусе? – тихо спросил он. Леона хмыкнула. – Да какая уже разница? Сколько мне осталось? Оборотень усмехнулся, откинулся головой на толстый, разросшийся во все стороны стебель. – Я же вам говорил… – Да-да, помню. Есть возможность попросить смотрителя Оракула что-нибудь сделать. Помолчав, Леона добавила: – Королева приходила иногда смотреть, как вы спите. Когда вы были совсем маленьким. Линто заметно вздрогнул, но положения не изменил, лишь покосился на Леону. – И много вы ее воспоминаний сейчас видите? Она вздохнула: – Знаете, нет. Какие-то случайные обрывки… И, знаете, судя по всему, она вас ненавидела с самого детства. Как можно ненавидеть ребенка? – Возможно, ее величество ненавидела мою матушку. – Пауза, и затем: – А вы только мальчика видели? Как насчет девочки? Леона покачала головой. – Нет, пока ничего такого. А как я очутилась на серединном ярусе… Знаете, я закончила обучение у мэтра Флорье в восемнадцать лет и вернулась домой. Моя девичья фамилия Кьенн. – Я слышал, есть небольшое имение на ярусе чуть ниже королевского. Это ваши родители? – Да. Леона помолчала, собираясь с мыслями. Неотвратимо накатывала тяжелая, тянущая тоска по дому. Родители были живы, и это главное. И пусть они никогда не узнают, что на самом деле произошло с их непутевой дочерью. – Они были против моего обучения, – прошептала она, слепо глядя в темноту перед собой. – Но знаете, я была совсем юной, и мне, как и всякой девушке, хотелось платьев, украшений… Особенно хотела веер шелковый, с ручной росписью и позолотой. Глупости в общем-то… Но тогда у семьи Кьенн денег особо не было, да и сейчас их нет. Хотя, надо отдать должное, нянька у меня была. Да и кухарку нанимали. А я решила, что коль я некромант по рождению, не будет лишним на этом хорошо заработать. И на платья, и на колье, и на веера. Я тогда сильно поругалась с отцом, он еще так смешно ногами топал и кричал, мол, лишу наследства… А я, гордая такая, объявила, что и сама управлюсь. И уехала к мэтру Флорье. В четырнадцать. – Четыре года обучения, – задумчиво пробормотал Линто, – не мало ли? – Для знания основ более чем достаточно. – Леона поймала себя на том, что улыбается. Пожалуй, учеба у старенького мэтра оказалась одним из немногих светлых пятен в ее жизни. – В общем, я вернулась домой, начала тихонько принимать у себя тех, кто хотел поживиться с памяти ушедших родственников. Ну и появились у меня платья и все прочее. Тогда же я начала бывать на балах, на приемах. И там познакомилась с Корвеусом. Вернее, он сам пожелал познакомиться. – Вы знали, что его семья никогда не примет мага, да еще и некроманта? Об этом только слепой и глухой не знает при дворе. Леона пожала плечами: – Но я не была вхожа во дворец в то время. И знаете, почему-то я решила, что раз уж маркиз Риквейл проявил ко мне интерес, незачем упускать такой случай. В конце концов, он никогда мог и не узнать о том, что женился на ученице мэтра Флорье. – Но узнал. – Это случайно получилось. Однако… – И словно напоминая о последней беседе с супругом, тупо заныли ребра. – Почему он не приказал вас убить? Вот что мне любопытно. Леона ощутила, как мерзнут руки, и принялась растирать пальцы. В памяти всплывало все: и их спальня с нежно-голубыми шелковыми обоями, и толстый резной столбик балдахина, о который супруг приложил ее лбом, да так, что кожа под волосами лопнула, до сих пор шрам. И то, как он ударил ее в живот, но попал по ребрам, и Леона на миг окунулась в безвременье обморока. «Знаешь, я бы тебя убил, – сказал тогда Корвеус, – но ты была хороша в постели. Если спрячешься и никто и никогда тебя больше не увидит, то будем считать, что я о тебе забыл. Это роскошный для тебя подарок, дрянь». – Он… Запнувшись, Леона вдруг поймала себя на мысли, что самое сокровенное рассказывает человеку, который тащит ее на верную смерть. Глупо это было. Но ведь иногда очень важно, чтобы кто-то еще знал, как тяжело бывает на сердце, чтобы кто-то хотя бы сделал вид, что может разделить тяжесть ноши. – Он сказал, что ему жаль убивать меня, – пробормотала она смущенно. – Бросьте! Кого и когда жалел Риквейл? Он же мать свою уморил голодом, когда та на старости лет начала выживать из ума. Леона пожала плечами. Вдруг ей стало абсолютно все равно, что она говорит и кому. Она повернулась и с легкой улыбкой произнесла: – Корвеус сказал, что ему было хорошо со мной в постели и только поэтому он меня отпускает живой. И когда эти слова вылетели, ей на миг показалось, что королевский оборотень смутился. Он умолк и отвернулся. Даже в потемках было видно, как на скулах гуляют желваки. – Ну вот, теперь вы все знаете, – мягко сказала Леона, – так я и очутилась там, где вы меня нашли. – Чтобы стать свободной от мужа, вам придется умереть, – только и сказал Линто, – по-иному вы не освободитесь от брака, освященного в храме Господа нашего Вседержителя. – Ну, вы меня и везете, чтоб убить. Она провела пальцами по волосам, откидывая их назад. А потом сказала: – Об одном теперь жалею. Не было у нас детей с Корвеусом. Возможно, магическая несовместимость. Когда я убегала, то думала, как хорошо, что нет никого. А теперь вот жалею. Хоть что-то от меня бы здесь осталось. Леона и сама не понимала, зачем говорит это мужчине, которого едва знает. Более того, мужчине, о котором ходили самые отвратительные слухи, которого ненавидел и боялся двор. Но, возможно, именно оттого, что Линто был ей почти незнаком, получилось так легко обо всем рассказать. Иногда исповедаться незнакомцу гораздо легче, чем родной матери. – Пора, – после долгого молчания объявил Линто. И сразу сердце подпрыгнуло в груди. Вот так, все очень быстро… И вся жизнь мелькает мимо, тоже быстро, ярко, словно падающая звезда. – Мы направимся сразу во дворец? – растерянно прошептала Леона, неосознанно прижимая руки к груди. – Нет, – мужчина покачал головой, – не совсем. Рекко еще не в состоянии совершить столь долгий перелет. Глава 4 Два тайных плантоса Рекко летел медленно и постоянно заваливался на одно крыло, но все-таки поднимался выше и выше из Тени. До следующего яруса, по прикидкам Армана, оставалось не больше часа лету. Свет, проходящий сквозь разломы, уже подсвечивал контуры очередного куска мира, где придется сделать привал, дать плантосу передышку, да и самому передохнуть, а заодно хорошенько обдумать, что делать дальше. Не нужно быть шибко умным, чтобы понять: кто-то пытается его, Армана, убить. И сразу возникала тысяча роящихся вопросов в голове. Кто? Кому понадобилось в это ввязываться? С какой целью? И нужно было признать, что, если бы не регенерирующий перстень, который надела на него льесса Риквейл, уже не было бы этого медленного полета. Ничего бы уже не было. Арман прикрыл глаза и невольно потянул носом. Выходило так, что макушка Леоны Риквейл находилась как раз на уровне его губ, и вместе с ветром к нему долетал слабый запах ее волос. Что-то такое, отчего вмиг вспоминается зеленое хрустящее яблоко. Спутанные волосы маркизы рассыпались по спине и казались такими мягкими, что у Армана даже кончики пальцев покалывало от желания их потрогать, погладить. Он изо всех сил пытался подавить в себе это чувство и думать о том, что спасает свою сестру, но то и дело ловил себя на мысли, что его самого спасла женщина, которую он везет на смерть. Это было как-то неправильно. И не то чтобы совесть проснулась – у королевского оборотня не может быть совести, не выдали при рождении, – но вместе с этим в груди прочно обосновалось непонятное чувство, чем-то похожее на маленького ежика. Оно ворочалось и неприятно кололо, и Арман совершенно не понимал, что с этим делать дальше. А Леона сидела безмолвно и неподвижно. Арман видел, что она судорожно цепляется за шею Рекко, видел эти тонкие белые пальцы, измазанные грязью и кровью убитой твари, и теплый живой комок в душе снова ворочался и колол острыми иглами. Арман то и дело вспоминал ее слова о том, что они могли бы умереть вместе, но уж лучше ему, Арману, остаться в живых. Выходит, Леона Риквейл сделала то, чего не делал до нее никто: пожалела оборотня ее величества. Арман прикусил губу. Да, с самого начала было понятно, что ничего хорошего из этого дела не получится. Черти понесли Леону в меморум как раз тогда, когда туда плюхнулся свеженький отпечаток королевы! А так бы жила себе и горя не знала. И словно наваждение – воспоминание о том, как он ее впервые увидел во дворце. Она тогда жутко смущалась, пряталась за спиной супруга, выглядывала из-за его плеча, высовывала любопытный носик, словно птичка из гнездышка. Смотреть на нее было так приятно, что Арман не удержался и смотрел, сколько хотелось. Леона Риквейл казалась светлым солнечным зайчиком в бесцветной и безликой толпе придворных. Именно тогда Арман, пожалуй, впервые пожалел о том, что он тот, кто есть. Он предпочел бы стать нищим, но свободным от старой паучихи, и тогда бы… А что тогда? Леона была замужем за маркизом Риквейлом, своими тонкими пальчиками повязывала ему шелковый шейный платок по утрам, да и вообще, как выяснилось, была хороша в постели. Последнее Армана особенно бесило. Ему казалось, что сама мысль о подробностях супружеской жизни Леоны пачкает светлый образ маленькой любопытной птички. Об этом хотелось забыть, но почему-то мысли раз за разом возвращались именно к этому простому факту. Не удержавшись, он все же погладил светлые растрепавшиеся волосы. Старался сделать это незаметно, но Леона испуганно сжалась в комок. И промолчала, забавно делая вид, что ничего не почувствовала. А волосы ее оказались мягкими, шелковистыми и густыми, и почему-то сей же миг перед глазами Армана нарисовалась картина, как он пропускает это жидкое золото меж пальцев, опускает руку на узкую спину, перебирает позвонки… Он тряхнул головой. Определенно, все это было совершенно неправильно. Не нужно думать о той, кому придется умереть, чтобы жила королева и чтобы жила Витта. Женщины – это, собственно, что? Явление мимолетное, преходящее. Надо думать о жизни сестры. «Она спасла тебе жизнь, вот ты и раскис, тряпка, – размышлял он. – А на самом деле льесса Риквейл все еще любит своего мужа и ты для нее что-то гадкое, темное. К чему она без брезгливости и не прикоснется». Но факт оставался фактом: как себя ни уговаривай, ему предстояло умертвить женщину, которая спасла ему жизнь ради того, чтобы вновь жила женщина, которая умела дарить только боль. И еще одна женщина, которую он никогда в сознательном возрасте не видел. И тут его осенило. Тогда, конечно, он солгал, пообещав, что Меркл как-нибудь перенастроит Оракул. В основном чтобы меньше было проблем, чтобы не пыталась сбежать. Ну и пусть верит. Оракул все равно ее убьет, выдирая память королевы. Сладкая ложь иногда во благо. Но он, Арман Линто, может к этой задаче подойти с другой стороны – попытаться хотя бы в момент смерти погрузить Леону в стазис, а потом… Потом попытаться вернуть ее к жизни при помощи своего собственного дара. И тогда все для Леоны Риквейл закончится вполне благополучно.